Читать онлайн «Посмертные записки Пикквикского клуба». Страница 54

— Да, сэр, его давно причисляли к блистательным поэтам нашего времени, — отвечал степенный джентльмен. — Все знакомцы миссис Львицы Гонтер — великие люди, каждый по своей части; у нее и нет других знакомых: в этом ее честолюбие и гордость.

— Благородное честолюбие, высокая гордость! — заметил мистер Пикквик.

— Миссис Львица Гонтер будет гордиться этим замечанием, когда узнает, что оно излетело из собственных ваших уст, — сказал степенный джентльмен. — В свите вашей, сэр, находится, если не ошибаюсь, джентльмен, прославившийся прекрасными стихотворениями.

— Друг мой Снодграс любит поэзию, и я признаю в нем поэтический талант, — отвечал мистер Пикквик.

— Миссис Львица Гонтер имеет тоже превосходный поэтический талант. Она без ума от поэзии, сэр, обожает поэзию, можно даже сказать, вся ее душа и мысли запечатлены характером летучего поэтического вдохновения.

— Она пишет что-нибудь?

— Творит, сэр, творит, и плодом ее последнего творчества была превосходная «Элегия издыхающей лягушке». Изволили читать?

— Нет.

— Это, однако ж, изумляет меня: последнее творение миссис Гонтер принято образованной публикой с единодушным восторгом. Оно появилось первоначально в «Дамском журнале» под буквой «Л» с восемью звездочками. Элегия миссис Гонтер начинается таким образом:

— Прекрасно! — воскликнул мистер Пикквик.

— Бесподобно! — воскликнул мистер Лев Гонтер. — Какая простота!

— Удивительная! — сказал мистер Пикквик.

— Следующая строфа еще трогательнее, сэр. Прочесть?

— Сделайте милость.

— Она, можно сказать, сама бежит с языка и выливается таким образом:

— Превосходно! — сказал мистер Пикквик.

— Верх совершенства! — сказал мистер Лев Гонтер. — Чем дальше, тем лучше; но вам надобно слышать декламацию самой миссис Львицы Гонтер: это, можно сказать, олицетворенная богиня стихотворного искусства. Завтра поутру она будет в костюме читать свою элегию.

— В костюме?

— Точно так, в костюме Минервы. Я забыл предупредить вас, что наш завтрак должен иметь характер маскарада: это, некоторым образом, будет утренний bal masqué.

— Как же это? — сказал мистер Пикквик, осматривая свою собственную фигуру. — В таком случае мне едва ли можно…

— Почему ж? — воскликнул мистер Лев Гонтер. — Соломон Лука, еврей, на большой улице торгует всякими костюмами, и вы можете выбрать какой угодно по вашему вкусу. Платон, Зенон, Эпикур, Пифагор — все это были основатели известных клубов, и философская мантия пристанет к вам как нельзя лучше.

— Но я не могу вступить в соперничество с этими великими людьми, и, следовательно, костюм их будет не по мне, — возразил мистер Пикквик.

Степенный джентльмен погрузился в размышление на несколько секунд и потом сказал:

— Впрочем, я полагаю, супруге моей, миссис Львице Гонтер, будет гораздо приятнее, если гости ее увидят в собственном образе великого мужа с вашими талантами. Супруга моя, надеюсь, сделает некоторое исключение в вашу пользу, я даже уверен в этом.

— В таком случае, — сказал мистер Пикквик, — мне будет очень приятно присутствовать на вашем бале.

— Извините, однако ж, я злоупотребляю вашим временем, сэр, — сказал степенный джентльмен, как будто пораженный внезапным воспоминанием. — Для такого человека, как вы, драгоценна каждая минута, и я не смею больше беспокоить вас своим присутствием. Стало быть, мне можно сказать миссис Львице Гонтер, что она должна ожидать вас вместе с почтеннейшими членами вашего клуба? Прощайте. Я горжусь, сэр, что имел счастье насладиться лицезрением знаменитого мужа… Ни шага, сэр, будьте спокойны… ни полслова.

И, махнув рукой, мистер Лев Гонтер юркнул из комнаты, прежде чем мистер Пикквик успел сказать ему прощальное слово.

Через несколько минут мистер Пикквик взял шляпу и отправился в гостиницу «Павлина»; но там был уже мистер Винкель, и пикквикисты знали все подробности об утреннем бале.

— Будет и миссис Потт, — возгласил мистер Винкель, увидев президента.

— Право? — сказал мистер Пикквик.

— В костюме Аполлона, — прибавил мистер Винкель, — только муж ее запрещает ей надевать тунику.

— И дельно, — заметил мистер Пикквик, — к чему ей туника.

— Ну да. Поэтому миссис Потт наденет белое атласное платье с золотыми блестками.

— В таком случае, не поймут ее роли, — возразил мистер Снодграс.

— Как не понять? — отвечал мистер Винкель. — В руках у нее будет лира.

— Это другое дело: всякий увидит, что она Аполлон, — сказал мистер Снодграс.

— A я буду бандитом, — перебил мистер Топман.

— Кем? — воскликнул изумленный мистер Пикквик.

— Бандитом, — скромно повторил мистер Топман.

— Послушай, любезный друг, — сказал мистер Пикквик, бросая суровый взгляд на своего друга, — ты, если не ошибаюсь, хочешь нарядиться в зеленую бархатную куртку с коротенькими фалдами в два дюйма?

— Точно так. Разве это вас удивляет? — с живостью спросил мистер Топман.

— Очень.

— Отчего же?

— Оттого, любезный друг, что ты слишком стар для зеленой куртки.

— Стар!

— И уж если пошло дело на правду, ты слишком толст.

— Толст!

— И стар, и толст! — подтвердил мистер Пикквик энергичным тоном.

— Сэр, — воскликнул мистер Топман, вставая с места с покрасневшим лицом, при этом глаза его заискрились пламенным негодованием, — вы меня обижаете, сэр.

— Вы обижаете меня, сэр, отваживаясь в моем присутствии напялить на себя зеленую бархатную куртку с разбойничьим хвостом, — возразил мистер Пикквик тоном сильнейшего негодования.

— Сэр, — сказал мистер Топман, — вы грубиян.

— Сэр, — сказал мистер Пикквик, — вы грубиян.

Мистер Топман сделал два шага вперед и устремил на президента гневный взор. Пылающий взгляд мистера Пикквика, сосредоточенный в фокусе его очков, дышал гордым вызовом и угрозой. Мистер Снодграс и мистер Винкель, пораженные торжественностью сцены, стояли молча, прикованные к месту.

— Сэр, — сказал мистер Топман после короткой паузы, при этом голос его дрожал и волновался, — вы назвали меня стариком.

— Назвал, — сказал мистер Пикквик.

— И толстяком.

— Назвал.

— И грубияном.

— И тем и другим. Сэр, вы толстяк и старик и грубиян.

Страшная пауза.

— Сэр, — продолжал мистер Топман, отворачивая обшлага своего фрака и принимая угрожающую позу, — сэр, привязанность моя к вашей личности была до сих пор велика… очень велика; но мщение мое упадет, должно упасть на эту личность.

— Сэр, продолжайте!

Это был единственный ответ ученого мужа. Раздраженный обидными и колкими выходками своего товарища и друга, мистер Пикквик был некоторым образом парализован в своей позе, и это служило несомненным признаком, что он приготовился на всякий случай к мужественной обороне той самой личности, на которую должно было упасть неожиданное мщение.

Оглушенный столкновением двух великих личностей, мистер Снодграс, пораженный внезапной немотой, стоял сначала без движения и без всякой определенной мысли; но вдруг вдохновенная мысль осенила его ум. Презирая собственную опасность, он стал между двумя противниками и воскликнул громогласно.

— Как! Вы ли это, мистер Пикквик, муж разума и совета, обративший на себя взоры образованного мира? Вы ли мистер Топман, друг наш и товарищ, озаренный величественным светом, заимствованным от этой бессмертной натуры? Стыдитесь, господа, стыдитесь, стыдитесь!

И прежде чем вдохновенный поэт кончил свою речь, черты мистера Пикквика прояснились, гневное выражение исчезло с его чела, и почтенное лицо его приняло свое обыкновенное, благосклонное выражение. Так исчезают следы карандаша под трением умягчительной резины, и такова сила истинного таланта!

— Я погорячился, — сказал мистер Пикквик, — слишком погорячился. Топман, вашу руку.

Мрачные тени мгновенно сбежали с лица мистера Топмана, когда он пожал руку своего друга.

— Я погорячился, — сказал мистер Топман.

— Нет, нет, — прервал мистер Пикквик, — виноват во всем один я. Помиримся, любезный друг. Ты наденешь зеленую бархатную куртку.

— Нет, нет, — возразил мистер Топман.

— Для меня, любезный друг, сделай милость.

— Извольте, я согласен.

Таким образом было решено, что мистер Топман, мистер Снодграс и мистер Винкель явятся на бал в заимствованных костюмах. Руководимый филантропической полнотой своего чувства, мистер Пикквик изъявил полное согласие на прихоти своих друзей, противоречившие его собственным убеждениям и мыслям: разительное доказательство просвещенной снисходительности, на какую может быть способен только истинно великий человек.