Читать онлайн «Том 5. Окэй. Камни и корни». Страница 30

– Ты Пильняк, мне говорили, – у тебя – голова!.. У тебя голова, а у меня миллионы, – давай вместе!

Двоегражданство ж американцев имеет ряд последствий. В Нью-Йорке и во всей Америке вы найдете рестораны французские, испанские, китайские, японские, английские, немецкие, итальянские, польские, русские, – но американского ресторана там не найдешь. За американским рестораном надо ехать в Токио, в Шанхай, в Париж (к Ритцу), в Лондон (к Ритцу) и в прочие ритцевые столицы, и даже в безвкусицу московского Гранд-отеля, бывшей Большой Московской. Разве лишь кафетерии, механическая вежливость, – есть американское изобретение, – но грейпфрут американцы едят по-английски. Американцы придумали мороженое «эскимо-пай». Но нью-йоркцы решают перед обедом о том-де, что следует сегодня поесть французской спаржи, а завтра протравить себя испанскими специями и текилой, мексиканской водкой, делаемой не то из кактусового, не то из агавового сока, самой жестокой в мире. Двоегражданство помогает, конечно, американскому ницшеанству. На фордовских заводах ставят рядом разнонациональных рабочих, чтобы меньше разговаривали один с другим. Наплевать мне на итальянца, раз я ирландец! – Американское двоегражданство надо помнить всегда, когда речь идет о быте, – и ни в коей мере не стоит отдавать предпочтение англичанам. Американская национальность возникает тогда, когда речь заходит о долларе, ибо – американский флаг!

И все – доллар! и все – в долларе! Человек окончил университет, и человек, читающий в газетах только об убийствах, один зарабатывает – университетский человек – доллар, а второй в это же время – пять долларов: уважаем тот, кто зарабатывает пять. Человек окончил университет, но другой бандит, – второй получает больше, и он уважаемее. Люди ученые, люди, занимающиеся гуманитарными делами, даже чиновники, – люди второго сорта. Если не можешь быть мэйк-манейщиком[7] – ну, так иди учиться. Хороший игрок в гольф – куда до него хорошему ученому! – Студентов следует спрашивать не о том, какого они факультета, но какой команды – футбольной, баскетбольной или хоккейной? – Заниматься теориями – ерунда, если их нельзя сразу же обернуть в доллары.

И – патриоты! – в восторге от самих себя, в восторге от своей страны (пусть у половины американцев даже отцы не родились в Америке)! – Америка – вершина человечества и цивилизации, венец творения! – и американцы – никак не космополиты: – что такое Европа или Азия?! – Афины, это где – в Мексике? – Москва, – ах, да, это, кажется, в штате Кентукки! – Одиссей, Вольтер, – это бондарь со Второй улицы? – но вообще это не важно, Америка никем, ничем и нигде не превзойдена и не может быть превзойдена! – впрочем, если европейцы там что-то придумывают, так это только для Америки! – все остальное – пустяки! – наш национальный флаг – даже на кладбищах!

Впрочем, если послушать иных американских граждан, оказывается, что все, написанное выше, никакого отношения к Америке не имеет. Даже Нью-Йорк, оказывается, никакого отношения к Америке не имеет. Америку, оказывается, надо искать в Среднем Западе. Оказывается, Америка, как была сто лет тому назад, так и теперь живет в демократии, в пуританстве, в свободе слова, совести и вероисповеданий, в страшной добродетели, трудолюбии и целомудрии. По праздникам ездит в церковь, причем некоторые церкви построены так универсально, во имя свободы вероисповедания, что в них помещены подотделы – лютеранский, католический, методистский, еврейский и прочие. По понедельникам, дескать, Америка стирает белье. Живет в страшной нравственности полов и охраняет эту нравственность такими, например, законами, по которым не родственники и не муж и жена не могут вместе (в автомобиле, коляске, лодке) вдвоем переехать из штата Нью-Йорк в штат Нью-Джерси, то есть переплыть через Гудзон, и должны быть арестованы за прелюбодеяние, – а муж и жена имеют строгое расписание своих семейных обязанностей, разреестренных на год вперед. Населяют Америку, дескать, демократы, когда фордовский рабочий может похлопать Форда по плечу и сказать: – «Хэлло, Генри!» – (что касается Форда, то это самый недоступный в Америке человек, живущий в крепости, почти никого не принимающий, но действительно раз в году появляющийся среди рабочих, когда его соработники должны кричать ему – «хэлло, Генри!»). Не важно, дескать, – скажут вам, – чем ты зарабатываешь деньги, – и вечером на скамеечке около дома, в клубе иль в ресторане все равны, все кланяются друг другу, и – в провинции – жена бондаря знает, какая курица сегодня на обеде у жены шерифа.

И – действительно, свидетельствую – все это имеет основание до сегодняшних дней, не только для Среднего Запада даже, но даже для Нью-Йорка. Прошлый американский век пуританизма то там, то тут вдруг выползает из сна времен и приводит в недоумение, ибо с автомобиля современных американских скоростей вдруг попадаешь в кованную железом медленность пионерских фур. Это он путает очень многим по очень много количеству пунктов мозги. Это он зажигает свечи и поручает интеллигентам строить коттеджи в стилях избушек дровосека. Это он из городов по деревням, а не наоборот, посылает крестьянские платья. – Это он свел меня с некоей женщиной в бронкском парке, в дожде –

Это он свел меня с моими соотечественниками-американцами и с Эйми Мак-Фёрсон, в Лос-Анджелесе, в Калифорнии.

Я прочитал:

И так далее.

Песнь эту я прочитал в книге, которая называется: «Сионский песенник столетнего периода. Христианской Религии Молокан Духовных Прыгунов в Америке. Первое издание в Лос-Анджелесе 1930 года». Издана книжка отлично, в кожаном переплете. В отделе «от издания» я узнал:

«Приступив к первому изданию Сионского песенника, объясняется. Содержание песен и напевы разделялись на унывные, торжественные и средние. Будучи пропеваемы соответственно обстоятельствам жизни: при страдании, печальном положении, с коленопреклонением, воздетыми руками и слезным плачем; а при благополучии – радостном настроении торжественные, с духовной пляской, попросту: бесформенным прыганием. Такие песнопения дают подкрепления плачущим и утешения торжествующим. Когда в собрании плачут, молятся, благодарят, славят своего господа, песнопения с прославлением святых, крайняя степень восторженного возбуждения, доходящая до исступления, до самозабвения, вызывает духовный пляс».

Я был у этих моих соотечественников-американцев.

Сумерки по субтропическим местам переходят в ночь стремительно. Надо было проехать центром Лос-Анджелеса, переехать через мосты железнодорожных путей, попутаться в переулках. И – Расея мать! – за палисадами белые избушки типа кавказских, кавказско-русских построек. На перекрестке – православная, прости, господи! – лужа, как у Гоголя, – но над лужей американский фонарь. У двух женщин под фонарем, очень дородных, в белых, похожих на ночные рубашки, платьях и в белых платочках спросили по-русски, – где находится молитвенный дом? – Ответили обе сразу, приветливо, крестьянски-русски напевно, – объяснили. Поровнялся с нами «форд» серии Т, высокоосный, остановился, – человек с бородою, как лес, в белой русской рубашке, спросил:

– А вы кто такее, братие, будете?

Объяснили, сказали, что, мол, вот один такой приехал недавно из Москвы, хочет побывать на молении. «Форд» поехал перед нами, показал дорогу. Я ехал за этим «фордом» и размышлял о том, что – надо ж было отмахать пол-земного шара, чтобы вот повидаться с соотечественниками и повидать прыгунство! – но я ж помнил о том, что в Берлине, в американском консульстве, мне предлагалось веровать в Бога, – и прыгунов я хотел повидать не только потому, что они русские, но и потому, что они – американцы. Подъехали к зданию, похожему на сельскую русскую школу, поднялись на терраску, вошли в большую, человек на полтораста, комнату, освещенную электричеством. Слева в углу стоял стол, покрытый белой скатертью, на нем лежала Библия. От стола перпендикулярно друг к другу шли ряды скамей, – на скамьях от стола в глубь комнаты сидели женщины, на скамьях от стола к двери сидели мужчины. И мужчины, и женщины были в белом. Волосы женщин были повязаны белыми платочками. Мужчины были очень бородаты. Бородное зрелище в нынешней Америке – дело чудное. Моложе тридцати пяти лет ни мужчин, ни женщин не было. Женщины на подбор дородствовали. Александр Браиловский, который привел нас, научил, как надо кланяться. Мы поклонились, нам ответили. Я с наибольшим вниманием рассматривал электричество: прыгуны, как известно, удовлетворяют американским божественным требованиям, и американские власти поставили прыгунам одно лишь божественное условие – не тушить во время радений света, радеть при полном электричестве.