Читать онлайн «Собрание сочинений. Том 5». Страница 85

Пока делегаты и гости знакомятся внизу, у входа в «Вальдорф-Асторию», положение резко меняется. Пикетчикам профашистских организаций наскучило мотаться без дела, и они гурьбой напали на почтенного Джима Берка, мэра провинциального города. Этот джентльмен собрался на завтрак «цирковых святых и грешников», организованный по случайному стечению обстоятельств в том же отеле, где заседали и мы, но на каком-то другом этаже. Прослышав, что враждебные конгрессу демонстрации ожидались очень людными, и не будучи уверен, что он пробьется ко входу, почтенный джентльмен соорудил себе плакат с надписью: «Мэр Джим Берк идет на завтрак «цирковых святых и грешников» — и смело двинулся, к отелю, неся над собой плакат, как зонтик. Не разобрав, в чем дело, старшина пикетчиков немедленно вырвал плакат из рук Берка Началась драка. Вмешалась полиция. Пикетчик, видя свою оплошность, оправдывался:

— Я думал, что мистер Берк хочет прорваться сквозь наши ряды с рекламой какого-то продукта.

Видя, что из демонстрации ничего не выходит, кроме позора, пикетчики начали помаленьку рассасываться, оставив кордон человек из пятнадцати. Кордон уже не трубил. Впрочем, две монашки все-таки стали на колени и вслух предавали нас анафеме. Они были еще не старые и в своих оригинальных одеждах должны были производить отличное впечатление на одиноких мужчин.

А на четвертом этаже народу все прибывало и прибывало. Съезжались друзья конгресса, прибывали делегаты с мест, заходили пожать руку доброжелательно настроенные журналисты и общественные деятели. Вероятно, толкались тут и работники разведки, но так как отношение к конгрессу со стороны широких кругов прогрессивной американской интеллигенции определялось как несомненно дружественное, агенты были тоже скромны.

Мы, советские гости, все время чувствовали открытое расположение к себе.

— Ваш приезд — наша гигантская победа, — сказал мне один из известных американских писателей. — То обстоятельство, что вы приехали, внушает нам самые оптимистические надежды.

В этот день должен был состояться обед в честь иностранных гостей. Гости были усажены на сцене. Все свои распределились в зале. Официантки зажгли свечи. Свет люстр, юпитеров и свечей нагнал страшную жару, однако никто не жаловался, чтобы не нарушить торжественности. Американцы любят тепло, в комнатах у них жарко, как в бане, хотя сами они сознают, что это вредно.

От нашей делегации с приветствием устроителям конгресса выступил Д. Д. Шостакович.

На этом торжественном обеде, в тот самый момент, когда Шостакович произносил речь, агенты федеральной полиции арестовали двух гостей из Канады, даже не дав им доесть второго блюда. Так и не удалось нам толком рассмотреть канадских путешественников в «страну демократии».

Уже зная об этом неприятном инциденте, получившем широкую огласку в печати и расцененном как поступок, роняющий авторитет правительства США, «Нью-Йорк таймс» 27 марта писала, точно ничего не произошло:

«Соединенным Штатам нечего бояться визита коммунистов и их критики. Наоборот, пусть они увидят разницу между свободой в Америке и России. Пусть они увидят, как интересна жизнь в государстве, где каждый свободен обсуждать все что угодно. Нам незачем впадать в истерику из-за присутствия в Америке горстки коммунистов».

Ну вот мы и увидели, как хороша жизнь в государстве, где арестовывают людей, не успевших произнести ни одного слова, даже и в том случае, когда они не коммунисты.

Сейчас, когда я перебираю свои записи, сделанные наспех, по живому следу событий, передо мной встают все детали. Я вспоминаю аплодисменты при словах «Советский Союз», «мир», «прогресс», «взаимная дружба».

За спинами двух тысяч мирно обедающих людей клокотал бурный мир демократии, не той, о которой лицемерно кричат капиталистические газеты, а той, о которой они боятся говорить, — демократии подлинной, которой, независимо от политических взглядов, бесконечно надоело передоверять свои судьбы нечестным, корыстным и неумным людям.

Когда, уже возвращаясь в Москву, я прочел, что бывший министр обороны Форрестол, испугавшись воя пожарной сирены, в подштанниках бегал по улице, крича о том, что Советская Армия прорвалась в США, я удивился, что речь шла об одном Форрестоле.

Таких, вероятно, сотни, если не тысячи.

В «Карнеги-холл», самом большом зале Нью-Йорка, симфонический концерт под управлением дирижера Леопольда Стоковского. В программе «Трагическая увертюра» польского композитора Андрея Пануфника, «Пшеничное поле в полдень» американского композитора Виргиля Томсона, концерт для скрипки с оркестром Сибеллиуса (солист — скрипач Джон Корилиано), отрывки из балета «Гаянэ» Хачатуряна и симфония Брамса. Программа огромная.

Хорошие концерты не часты в Нью-Йорке. Любители музыки готовятся к ним за месяц, за два и наслаждаются музыкой, так сказать, «про запас».

Огромный зал «Карнеги-холл» переполнен. Публика отменно светская, богатая. Дамы в перчатках, вечерних платьях и дорогих мехах, при всех имеющихся у них драгоценностях. Людей небольшого достатка в зале совсем не видно. Им музыка недоступна, дорога.

В зале, конструктивно очень удобном, лишенном каких бы то ни было украшений, стоит оживленный гул. Концерт Стоковского — почти событие. Как только мы усаживаемся в малой боковой ложе балкона, музыканты оркестра один за другим оглядываются в нашу сторону, ища Шостаковича. Вслед за музыкантами начинает осторожно всматриваться в нас и публика.

Первой музыкальной мелодией, услышанной мною в Нью-Йорке, было «Полюшко-поле». Песня исполнялась по радио в качестве музыкальной иллюстрации к какому-то рекламному фокусу.

Сейчас предстояло услышать в серьезном исполнении «Гаянэ», вещь не новую для американских слушателей, и было чрезвычайно интересно поглядеть, как будет реагировать на нее зал.

Идея концерта Стоковского была ясна: дать музыку разных народов. Но разнохарактерность исполняемых композиторов, к сожалению, не создавала единства и гармонии.

Вещь Пануфника, хотя о ней и сообщалось, что она написана в тяжелый для Польши 1942 год и была чудом спасена автором, остальные рукописи которого погибли в варшавском пожаре 1944 года, не произвела на публику впечатления. Безвыходный трагизм ее языка и пронзительные диссонансы не очень дошли до слушателей. То же самое я должен сказать и о музыкальном пейзаже «Пшеничное поле в полдень» Томсона Обе вещи вызвали жидкие аплодисменты. Сибеллиус прошел гораздо лучше благодаря прекрасной игре скрипача Джона Корилиано. Ученик покойного ленинградского педагога Леопольда Ауэра, создавшего школу таких замечательных скрипачей, как Я. Хейфец, Е. Цимбалист и М. Эльман, Джон Корилиано владел стальным смычком и поразительной техникой пальцев. Его вызывали много раз. Заодно похлопали и Стоковскому.

Но вот оркестр начал «Гаянэ» Хачатуряна. Сверкающие звуки лезгинки промчались по залу, заставив слушателей расправить плечи и зашевелить пальцами в такт бурной, полной жизненного оптимизма пляске. Оркестр точно вырос в несколько раз. Тонким рукам Стоковского угрожала опасность быть сломанными звуковым ураганом курдского танца. Я не берусь судить о том, насколько хороша музыка Хачатуряна. Одно могу сказать, что она всем понравилась, — такими бурными аплодисментами ответил на нее разбуженный и возбужденный зал. Я наблюдал Стоковского. Уже немолодой, с усталым лицом кокетливого грешника, с томными движениями изящных рук, он не командует звуками, а как бы уговаривает их, заигрывает с ними.

Музыканты, весьма вероятно, не согласятся со мною, но Стоковский не произвел на меня впечатления сильного мастера, оригинального мыслителя. Не знаю, каким был он в молодости, в расцвете своей славы, а сейчас он откровенно позирует, работает «на публику», что не может не раздражать.

Несколько слов о музыке в США.

Америка — гостиница для музыки. Музыка тут приезжая, привозная, своей нет. То есть она, конечно, имеется, но это безликая, бесхребетная музыкальная похлебка. Это та музыка, которую, как содовую воду, можно получить всюду. Она сродни живописи декаданса. Иногда ее неожиданно встречаешь в Стокгольме под именем шведки или в Риме под кличкой итальянки, но женщина эта — миф, такой в действительности нет и не может быть.

Будучи неспособна говорить на весь мир великими мыслями, понятными на всех языках, модернистская музыка и живопись разговаривают одними и теми же приемами, блудодействуют в общих масках. Это называется у них космополитизмом и расценивается как нечто очень левое.

Не смея высказаться откровенно, многие делают вид, что декаданс — как раз то, что им надо. Но вот письмо одного искреннего человека, опубликованное газетой «Вашингтон пост»:

«За полвека мне пришлось слышать немало музыки в разных городах США и Англии, но никогда еще я не слышал такого бедлама, какой преподносился в эту зиму слушателям в Вашингтоне под видом ознакомления столицы с современным музыкальным искусством, с выдающимися новыми композиторами, способными, судя по всему, создавать только дикую кошачью музыку и сплошную какофонию.