Читать онлайн «Юность, 1974-8». Страница 1
Автор журнал «Юность»
Ю. ЦИРКУНОВ |Рига). Дождик.
Пабло Неруда
Это последние стихи Пабло Неруды…
Среди них есть строки, написанные за несколько дней до смерти, в госпитале, в Сантьяго де Чили, где больной поэт умирал не только от тяжелой болезни — его добило, фашистская хунта, залившая кровью любимую родину Пабло.
Сердце художника не вынесло позора Чили…
Лауреат Ленинской премии мира, Нобелевской премии, всемирно известный художник, Пабло Неруда и в этих стихах остается поэтом жизни, верным принципам высокого гуманизма.
Стихи П. Неруды переданы в СССР — строну, которую он любил всю свою жизнь, видным чилийским коммунистом Володей Тейтельбоймом.
Мы публикуем сегодня некоторые из стихотворений последнего цикла Пабло Неруды в переводах Льва Осповата.
ВозвращаясьЯ столько раз жил бок о бок со смертью,
что потому и не умираю,
не умею этого делать,
чужие смерти меня караулят,
а я ухожу со своей,
с моей незавидной долей
заблудившегося коня
на одиноких пастбищах
юга Южной Америки:
дует железный ветер,
гнутся деревья,
с рождения им суждено
целоваться с землей,
с равниной;
затем возникает снег,
он сделан из тысячи сабель
с нескончаемыми клинками.
Я давно возвратился
оттуда, куда приду,
из четверга после дождика,
я вернулся
с моими колоколами,
обосновался здесь,
нашел себе луг,
с горькой землей целуюсь,
как согнутый куст.
Ибо необходимо
повиноваться зиме,
позволить ветру
подняться в тебе самом,
и вот уже падает снег,
сегодня сливается с завтра,
ветер — с прошлым,
надвигается стужа,
под конец мы одни,
наконец, замолчим.
Спасибо.
Я жил в переулке, куда сбегались
помочиться собаки и кошки
со всего Сантьяго де Чили.
Это было в 1925-м.
Я запирался и наедине со стихами
переносился в Сад Альбера Самена,
к пышному Анри де Ренье,
под голубые веера Малларме.
Нет лучше средства против мочи
множества окрестных собак,
чем хитроумное стекло,
девственно чистое — свет и небо:
окно во Францию, в свежие парки,
где непорочные статуи
— это было в 1925-м —
обменивались мраморными одеждами,
мягкими от прикосновений
долгих изысканнейших веков.
В том переулке я был счастлив.
Много позднее, годы спустя,
став послом, я приехал в Сады.
Но поэты уже ушли.
И статуи меня не узнали.
Я, может быть, и не я, может быть,
не сумел,
не состоялся, не видел света, не существую:
что это значит? И в котором июне,
в какой древесине
я рос до сих пор, продолжаю рождаться!
Или не рос, не рос, а умирал постепенно!
Я вторил в дверях
звучанию моря,
колоколов.
Я спрашивал о себе с восторгом
(позднее — с тревогой],
звенел бубенцом, журчал, как вода,
с нежностью —
и всегда опаздывал.
Уже мое прошлое миновало,
уже я не совпадал сам с собою,
много раз потерял себя.
И я бросился в первый попавшийся дом,
к первой встречной,
во все стороны —
расспросить о себе, о тебе, обо всех:
но где меня не было — не было никого,
все пустовало,
ибо попросту не было и сегодня,
было завтра.
Зачем стучать понапрасну
в каждую дверь,
за которой нас не окажется,
потому что мы еще не пришли!
Тогда-то мне и открылось,
что я был точь-в-точь таким, как ты
и как все на свете.
Я поселился здесь, чтобы ведать,
чтобы поведать о колоколах,—
в море живут они,
в море гудят они,
в глубине.
Потому и живу я здесь.
Приехали несколько аргентинцев,
кто из Жужуя,
кто из Мендосы,
один инженер,
один врач
и три девушки — три виноградинки.
Мне сказать было нечего.
Моим незнакомцам — тоже.,
Так мы и не поговорили,
только дышали вместе
резким воздухом Тихого океана,
зеленым воздухом
расплавленной пампы.
Быть может,
они увезли его в свои города,
как привозят собаку из дальней страны
или какие-то дивные крылья
трепещущей птицы.
Людмила Уварова
Переменная облачность
Рисунки Г. ПОНДОПУЛО.
ВАЛЯ
— А у меня не было всего этого, — сказала Валя.
— Чего не было? — спросил Дима.
— Того, что у тебя: «Синей птицы» в Художественном театре, елки с цветными лампочками, подарков ко дню рождения. Я и вообще-то никогда не справляла свой день рождения…
— Жаль, — сказал Дима.
— Говорят, детство всегда при нас, в кармане, что ли…
Он улыбнулся:
— Как зажигалка или записная книжка?
Она нахмурилась.
— Почему ты смеешься? Разве то, что я говорю, смешно?
— Нет, — сказал он, — совсем не смешно.
Смотрел на нее, сердитую, с коротко стриженными волосами — кажется, вот такая умышленно растрепанная прическа называется «Гаврош», — загорелую до того, «что глаза стали совершенно светлые, словно отмытые. Пожалел про себя: «А она права, детства у нее в общем-то не было…»
— Пошли купаться, — предложил он.
— Подожди, давай еще полежим немного на солнце…
— Ладно…
— Я подремлю, — сказала Валя, — немножечко, минут пятнадцать, а ты лежи и молчи.
На берегу реки разрослись густые липы. До чего прохладно под ними, ни одного солнечного луча не пропустят, зато выйдешь к воде, и сразу же в лицо ринется ослепительный светоносный жар солнца, и река в солнечных бликах, даже глядеть на нее больно…
Он отошел от Вали, лег в тени под липой, которую помнил еще давно, с той поры, как пошел в школу.
Он рос, переходил из класса в класс, а липа старела незаметно для всех, ширилась, словно бы толстела от старости, и ветви кое-где поредели, потому что иные поломались, а новые не выросли…
«Неужели и я когда-нибудь буду старым? — подумал он. — Нет, не хочу быть старым, постараюсь не стареть, это, наверное, можно — удержать молодость, но для этого надо заниматься спортом…»
Он передвинулся из тени на солнце. Сразу же стало жарко. Почти так же жарко, как на пляже где-нибудь в Евпатории или в Сочи…
Хватит! Пора купаться. И Валю взять с собой, а не то она и вправду заснет, а на солнце спать — нет ничего вреднее, это все знают…
Он вскочил с земли. Дернул Валю за руку.
— Пошли окунемся…
2Валя познакомилась с Димой в Москве, на стадионе «Динамо». Он сидел впереди нее, и она поначалу не обратила на него никакого внимания: кругом было столько народа…
Потом на поле выбежали футболисты. Стадион разом выдохнул:
— Старички явились…
Это был матч ветеранов. Играли две команды, их так и называли: первая и вторая.
Когда-то имена «старичков» гремели. Спроси в ту пору любого мальчишку, и он подряд, без запинки перечислит всех: и Костеркина, и Яранцева, и Миловзорова, и братьев Бахрушиных — Костю и Кирилла.
Настал день, и они исчезли. Вернее, просто перестали играть в сборной, ушли из своих команд, и на их место пришли новенькие, быстро завоевавшие известность. И уже никто не вспоминал о тех, когда-то знаменитым, прославленных, чьи имена печатались в газетах и упоминались по радио.
А между тем никуда они не исчезли. Одни стали тренерами, другие — педагогами, третьи — еще кем-то.
Но как же им, наверно, хотелось хотя бы еще раз выйти на поле..
И вот матч ветеранов. Опять все как было.
Зеленое поле, трибуны, заполненные болельщиками. Судья со свистком и по краям одетые в синие тренировочные костюмы мальчишки, для которых поднять далеко залетевший в аут мяч — дело самой что ни на есть высокой чести.
Нюся, Валина подруга, купила две палочки эскимо. Одну отдала Вале:
— Попробуй московское мороженое!
Валя усмехнулась:
— Неужели не жалко?