Читать онлайн «На сопках маньчжурии». Страница 59

Никто не обращал внимания на эти сопки и долины, кроме Свистунова, который, отдохнув, с удивлением заметил, что они, пожалуй, ему знакомы.

Он прислушался к пушечным выстрелам. Выстрелы раздавались в стороне, прямо противоположной той, в которой звучали до похода через гаоляновое поле. Могло ли переместиться поле сражения?

Свистунов стал внимательно ориентироваться по местности и по солнцу. Через четверть часа для него не было сомнений: полк пришел туда, откуда вышел.

Ширинский созвал батальонных и ротных командиров. Выбравшись из гаоляна и, как и все, не представляя себе места, в которое он привел полк, он тем не менее предполагал, что вышел в расположение корпуса и самым правильным счел обрушиться на командиров батальонов как на виновников солдатской распущенности: марш проведен безобразно, батальоны не умеют ходить, выносливости никакой! Некоторые офицеры, вместо того чтобы подтягивать солдат, вливать в них бодрость, силу, позволяют себе пускать сопельки от жалости.

Офицеры, ожидавшие от совещания разбора обстановки, предстоящих задач, суровых, коротких приказаний, соответствующих моменту, сидели опустив глаза. Разве мог бы что-либо подобное в подобную минуту говорить Ерохин?!

После разноса Ширинский стал пить воду из фляги. Жук сидел около него с картой и схемой. Свистунов сказал:

— Спасибо, Григорий Елевтерьевич, за ваши указания. Я их выслушал с большим удовольствием, и, надо сказать, они меня очень успокоили… Мне показалось, что я на родном полковом плацу в Никольске-Уссурийском: неприятеля около нас нет и решительный бой еще не начался.

Офицеры переглянулись.

Ширинский опустил флягу и уставился на командира 1-го батальона.

— Но, несмотря на эти приятные мысли, я ощутил беспокойство. Правда, наши солдаты ходить не умеют, господа офицеры не научили их этому в свое время, но, и не умея ходить, они черт знает что прошли! — Голос Свистунова зазвучал громче, головы командиров батальонов и рот поднялись, усталые, поникшие фигуры стали выпрямляться. Все поняли: Свистунов дает бой Ширинскому, бой за Ерохина, за всех них. — Но более всего, господин полковник, обеспокоило меня то, что переход проделан втуне.

Свистунов сделал ударение на последнем слове и замолчал.

Длинное лицо Ширинского стало еще длиннее.

— Что за галиматью вы порете?

— Я еще матерью научен не пороть галиматьи, — раздельно проговорил Свистунов.

Несколько секунд продолжалось молчание. Именно в эти секунды как бы достиг вершины поединок между командиром полка и командиром батальона.

— Изъяснитесь! — низким голосом приказал Ширининский.

— Полк заблудился, — обронил Снистунов.

Ширинский положил флягу на траву и оглянулся на Жука, сидевшего с картой и схемой.

Жук своими грустными глазами удивленно уставился на Свистунова.

По поляне прошел шорох. «Заблудились» — страшное слово.

— Разрешите доложить, — сдержанно сказал Свистунов.

Если Ширинскому не совсем были ясны астрономические соображения капитана, то ссылки на местность были несомненны. В самом деле, вот та долина, по которой спускался полк.

— Станислав Викентьевич Жук, — зловещим тихим голосом проговорил Ширинский. — Ведь вы руководили движением по гаоляну!

Действительно, Жук въехал в гаолян первым, но в гаоляне он тут же перестал что-либо соображать.

— Так точно, — забормотал он, — так точно. Направление мной было все время соблюдаемо… Не могу понять, что бы это могло обозначать. В самом деле, эта долина…

— Ходить не умеете! — рявкнул Ширинский. — Весь полк! Свободные движения: ручками и ножками машут, воротники нараспашку… Жарко им, видишь ли! Солдату жарко! Содовой водицы не подать ли? Офицеры, поручики, вместо того чтобы заниматься службой, изволят философствовать, молокососы!

После разноса Ширинский опять пил воду, а Жук, высоко подняв брови, с наивным удивлением рассматривал сопки. Свистунов сказал, что, по его мнению, опасное и невыгодное положение полка может оказаться очень выгодным. Если хорошо разведать обстановку, полк сможет ударить по противнику в самом неожиданном для него месте.

— Где уж тут думать об ударе, — проговорил Ширинский.

Он приказал ночь отдыхать, а утром, выдвинув первый батальон и осторожно обходя гаоляновое поле, направиться к Ташичао. Буде же встретится враг, свести полк в кулак, музыку и знамя в центр и, благословясь, ударить в штыки.

Заря догорала. Гаоляновое поле покрылось бронзой, мохнатые головки стеблей неподвижно красовались в вечернем воздухе.

— Вот они, превратности судьбы, — бормотал капитан Шульга, проходя мимо палатки командира полка, у входа в которую для устрашения комаров жгли костер.

Шаг он замедлил, ибо всей душой желал, чтоб его позвали.

Ерохин его не жаловал, и офицеры, ерохинские любимцы, тоже его не жаловали. Но с первого же взгляда на нового командира полка Шульга почувствовал, что судьба его при Ширинском может сложиться иначе.

На следующий день после случая с царицыным подарком капитан отправился к Ширинскому.

— Никаких просьб с моей стороны и никакого дела, господин полковник, — начал он, тараща глаза и усы. — Но мое сердце солдата и офицера возмущено. Это, несомненно, растлевающее влияние знаменитого Ерохина, героя турецкой кампании.

Тогда Ширинский сидел в блиндажике и, подтянув рукава кителя, раскладывал пасьянс.

Шульга покосился на пасьянс с некоторым удивлением, потому что хотя и любил карты, но пасьянс казался ему столько же нелепым занятием, как и любовь в одиночку.

Ширинский выслушал его со вниманием. В душе он очень обрадовался приходу капитана, понимая, что обретает в этом неприятном для него полку союзника.

— Закусите со мной, — благосклонно пригласил он.

Шульга пил с командиром полка водку и ел рыбные консервы. Вкуса он не замечал, настолько велик был подъем его духа.

— Вы заглядывайте ко мне, — при расставании говорил Ширинский. — Я хороших офицеров люблю, я прост с ними, я не чинюсь.

— Много обязан, господин полковник! — Шульга выпрямился и щелкнул каблуками.

Однако зайти сейчас в палатку к командиру полка он не посмел… С костром возился вестовой Ширинского Павлюк.

— А, Павлюк! — сказал Шульга. — Комарей собираешься изничтожать?

— Так точно, вашскабродь. — Солдат присел на корточки, не считая нужным в качестве денщика командира полка соблюдать какие-либо формы чинопочитания.

— Солома-то больно суха, — заботливо сказал капитан, — мало дымить будет. А где достали?

— Уж достали!

— А ты подбавь сырой — и отлично будет.

Должны прийти охотники. Я же не могу комарье гонять, мне надо его высокоблагородие кормить… а поручик Жук к этому с прохладцей…

— Что ж это Станислав Викентьевич… — начал было Шульга, но тут из палатки раздался голос Ширинского:

— Кто это? Капитан Шульга?

— Так точно, господин полковник.

— Заходите, капитан.

Шульга нырнул в палатку. В золотистых сумерках Ширинский лежал на бурке.

— Ну, что там у вас, капитан? — по-домашнему спросил Ширинский. — Да вы садитесь, вот хоть на этот ящик. Чертовский переход. Но сделать его можно было бы проще, будь солдаты вымуштрованы. Сверху донизу придется переделывать полк. Иные офицеры не на офицеров похожи, а на студентиков. Языку офицерскому никто не научил их. Ваш командир батальона каким-то Демосфеном представил себя. Заблудились, конечно. Черт здесь, капитан, не заблудится!

— Так точно, господин полковник. А относительно Свистунова… он в батальоне говорил так: началось генеральное сражение, а мы в нетях. Я говорю: «О чем вы беспокоитесь, Павел Петрович? Бой будет большой, резервы потребуются, мы подойдем в такой момент, когда Штакельберг в ноги поклонится за батальон, не то что за полк».

— Отличная, между прочим, мысль, капитан!

— Я говорю: «Какое нам с вами до этого дело, Павел Петрович? Наша забота — рота да батальон… чтобы все было, как говорится, в порядке, а об остальном позаботится командир полка. Слава богу, есть у нас теперь настоящий командир полка, а не барин Ерохин».

— Так и сказали?

— Честное слово!

— Да вы садитесь, капитан. Вы, между прочим, отлично сказали. Ерохин им всем головы затуманил. Вот сюда ставь, — указал Ширинский Павлюку, который, сдав костер на попечение охотников, накрыл на китайском столике ужин. — Ну, чем бог послал, капитан. Водочка русская, баночка американская. Не люблю я американского, да ничего не поделаешь.

— Я говорю, господин полковник, Свистунову: «Не говорите мне об этом барине! Барин он был, вот кто! А мы с вами, Павел Петрович, армейские лошадки».

— Это вы тоже хорошо сказали. Именно Ерохин был в полку барином. Всех распустил, ничего не делал. Американские консервы, в сущности, ничего, правда? Но дома я бы их никогда не ел. Что-то в них есть, знаете, самое консервное. А Ерохин был барином.