Читать онлайн «День Жизни». Страница 1

— Из нашего батальона вышло пять Героев Советского Союза, посмертно! Крупный, краснолицый человек в кителе с майорскими погонами, злым, трезвым взглядом окинул разнородную толпу, подтянул портупею и продолжил, — кто из вас хочет стать Героем Советского Союза? — батальон замер, как вековой кедр в безветренную погоду. Вопрос повис в воздухе, даже обычно болтливое эхо, в этот раз решительно молчало. Было слышно, как по спинам солдат и прапорщиков, предательски катятся холодные ручейки пота. Замполитом части служил майор Николай Иоаннович Литр, здоровый, как белый медведь, сибиряк, волей отдела кадров Министерства Обороны, очутившийся на юге России. Его редко видели трезвым, в такие дни под руку ему было лучше не попадать. Когда он бывал трезв, его раздражало практически всё вокруг, начиная от среднего атмосферного давления и заканчивая происками сионистских агрессоров. К счастью личного состава, нижних слоёв атмосферы и мирового иудейства, трезв он бывал редко. Как только Николай Иоаннович выпивал, причём не много — стакан водки, всё кругом принципиально менялось, конечно кроме отношение к сионистам. Его устраивали любые капризы природы, он не обращал внимание на расстёгнутые крючки гимнастёрок и выгнутые бляхи ремней, его не раздражал вечно голодный, полковой пёс Адольф и даже лейтенанту Перец-Петрову, замполит радушно улыбался, хотя в трезвом виде называл его позором Советской Армии или Балластом Коммунизма. Сегодня Литр был трезв, как вымытая кипятком посуда. Его голос продолжал греметь над плацем:

— Так вот я даю вам слово политработника, что сделаю из вас героев, и кое-кого посмертно! Батальон равняйсь! Смирно! Первая рота прямо, остальные направо, с места с песней шагоооом… — майор снял фуражку и протёр локтем тулью, — и не просто героев, а Героев Советского Союза! Шагоооом… Марш!

«У солдата выходной, пуговицы в ряд, ярче солнечного дня, пламенем горят…» — вразнобой запели солдаты. Из-за казармы в такт им, жалобно подвывал Адольф.

— Песню надо петь так, чтобы мышцы на жопе дрожали! — перекрикивал солдат Литр.

Наступал очередной будний день, Новороссийского Стройбата. После завтрака и развода, солдаты рассаживались в кузовах грузовых фур и их развозили по ударным стройкам города-героя. Военная часть дислоцировалась в живописном районе города, на стратегической высотке, в нескольких километрах от морского порта. Почти все маршруты грузовиков проходили мимо стеклянных витражей пассажирского терминала. В этот раз военные строители, разглядывали слегка угловатый круизный пароход «Адмирал Нахимов», совершавший плавание по Крымско-Кавказской линии. Белоснежный, морской корабль, был пришвартован хитроумными морскими узлами, к 34-му причалу и величественно покачивался на волнах Цемесской Бухты. Несмотря на раннее время, на корме и по палубе, беззаботно прогуливались отдыхающие. В ожидании восхода солнца, они кормили чаек, любовались спокойным морем, разглядывали окружающие гавань, серые горы. «Нахимов» возвышался над портом, как небоскрёб над деревянным бараком, упирающиеся в небо пароходные трубы, напоминали две гигантские свечи.

В четвёртом взводе второй роты, служило тридцать шесть человек, половина из них попали в стройбат из колоний для малолетних преступников. Их объектом, было строительство детской комнаты милиции. Дату сдачи объекта переносили уже четыре раза, строить ментуру бывшим зэкам, было мягко говоря западло. Вот и сегодня тоже, никто работать не собирался. Солдаты уютно устроились на солнышке вокруг вагончика-бытовки. Два узбека, Али и Вали, уже успели насыпать под язык горький, зелёный насвай и медленно плыли где-то над Средней Азией. Несколько бойцов азартно играли в карты. Эдик Парамонов крутил ручку старенькой «Спидолы» в надежде словить музыкальную волну. Киевский байстрюк по кличке Пожар, уверенно поставил на электрическую плитку чайник. На больших, деревянных носилках, сдвинув на глаза пилотку и удобно заложив усыпанные веснушками руки за голову, мирно спал белорус, Федя Малафеев. Тбилисский грузин Амиран Гереули, сидел на ящике из под молочных бутылок и увлечённо рассматривал пожелтевший от времени, журнал «Работница», с румяной швеёй-мотористкой на обложке. На крыльце вагончика-бытовки, облокотившись спиной на входную дверь, Лёнька Самосвал, курил американские сигареты «Camel». Ажурные кольца дыма, лениво растворялись над дремавшей стройплощадкой.

Сопровождающим взвода на объекте ДКМ,[1] был лейтенант Перец-Петров. Сияющий, как парадные сапоги генерала кавалерии, он бодро материализовался у вагончика-бытовки:

— Отделение становись! Где командир? — солдаты вяло выстроились в шеренгу, последними подплыли Али и Вали.

— Командир отделения, сержант Гольдберг!

— Гольдберг, доложите почему отделение не работает?

— Ждём бетон, товарищ лейтенант, — отрапортовал Яша Гольдберг.

— А что, без бетона никак? — перешёл на гражданский язык лейтенант.

— Извините, никак, Хосе Хулиевич, — в тон ему ответил сержант.

— Тогда займитесь уборкой участка, развели здесь понимаешь, сиесту… А я пойду звонить в главк!

— Есть заняться уборкой участка!

Лейтенант энергично двинул в сторону прорабского вагончика, оставляя за собой шлейф пыли. Солдаты разошлись по своим делам, последними уплыли Али и Вали.

— Голды-Бек, насвай будешь, да? — спросили они проплывая мимо Гольдберга.

— Нет, пацаны, не буду, — Яша поправил очки и открыл на заложенной странице русско-хинди словарь-разговорник

Жизнь, Хосе Хулиевичу Петрову-Перцу улыбалась, а судьба — баловала! Его папа, Хулио Пэрэз, был дальним родственником мексиканского художника-коммуниста Давида Альфаро Сикейроса, это и помогло ему попасть на учёбу в Московскую Сельско-Хозяйственную Академию. Учился он прилежно, полюбил эту загадочную страну, быстро освоил русский язык. Во время производственной практики он познакомился и без ума влюбился в круглолицую, розовощёкую псковскую штукатурщицу Любу Петрову, на которой вскоре женился.

Поселились молодожёны под Псковом, Хулио устроился работать агрономом в колхоз «Красный Пскович», там у них родился мальчик, как две капли текилы похожий на отца, назвали его просто — Хосе! Сам же Хулио очень тосковал по Мексике, особенно по острову Мухейрос, где как-то рыбачил со своим великим дядей. Рядом с домом где они жили, Хулио построил теплицу, затем неизвестно какими путями, добыл семена голубой агавы и уже через год, Хосе сварил первую псковскую текилу. Из похожего на алоэ кактуса голубой агавы, получилась 30 крупных капель, чистой, как свадебная серенада, жидкости, но и этого хватило. Хватило, что бы вспомнить бродячих мариаччи в ярких чарро и широких сомбреро, виртуозно исполняющих на виуэлаво и гитаронах, мексиканские шлягеры. Вспомнить как приятно размахивать мачете под мягким утреннем солнцем, вырезая сердцевину агавы, а потом любоваться ножками мулатки-Кончиты, так завлекательно танцующей во время фиесты. Ему снились узкие, кривые улочки родного посёлка, жёлтые бродячие собаки греющиеся под солнышком, на булыжной мостовой, вечно сонный, соседский ослик Бурро, работавший на мельнице. И Хулио заболел… Заболел Мексикой! Он принялся учить маленького чико Хосе испанскому, что бы было с кем поболтать, но того интересовала только стрельба из рогатки. Хулио записался в библиотеку, но кроме переводного томика Пабло Неруды, ну и конечно «Дон Кихота» на «великом, могучем», испанских авторов там не было. Тогда он написал письмо дяде Давиду, дядя не ответил! Как раз в это время, он отбывал срок по политической статье, в Лекумббрийской тюрьме.

Хулио загрустил и снова посадил агаву. В этот раз урожай был значительно большим, целый литр первача текилы, Хулио бережно разделил на две бутылки. Первую он пил оба выходных, а в воскресенье вечером, уже лёжа в постели под ароматными, голубыми парами агав, неожиданно предложил штукатурщице эмигрировать в Мексику. Та спросила входит ли Мексика в Варшавский Договор, отвернулась к стенке и больше до самого утра не проронила не слова. Она по-комсомольски стойко, не поддалась на уговоры Хулио выполнить святой, супружеский долг. И уже утром, собираясь на работу, взглянув на спящего с открытым ртом супруга, обросшего за ночь жёсткой чёрной щетиной, прошипела в сердцах: «пьяная мексиканская рожа».

В полдень следующего дня, у калитки дома с визгом затормозила серая «Волга». Два удивительно похожих друг на друга человека с военной выправкой, вежливо пригласили агронома для беседы в УКГБ Псковской Области.

В здании была одна дверь с массивной медной ручкой и десяток маленьких окошек, похожих на пушечные бойницы. Раньше это была церковь, когда Бога запретили, золочённый купол сменил высокий флагшток с красным знаменем.