Читать онлайн «Ковентри возрождается». Страница 27

Ехали молча. Хорсфилд уже жалел, что не составил завещания, как неоднократно советовала ему жена. Хорсфилд был славный человек. Он верил в закон и справедливость — впрочем, не обязательно в этом порядке. Он имел высшее образование и хороший выговор благовоспитанного человека, но, несмотря на эти недостатки, он приобретал друзей и даже оказывал влияние на сотрудников в полиции. Втайне Хорсфилд был глубоко верующим человеком. Молился он по ночам в ванной, на коврике, сложив перед собой руки, как ребенок.

Счастливей всего Сидни Ламберт чувствовал себя в самолете: никто не мог здесь до него добраться. У него была еда, напитки; его обожаемая жена сидела рядом; а самое главное — в течение всего полета нервы щекотала мысль об угрозе внезапной смерти, неизменно придававшая жизни особую остроту. Сидни откинулся на спинку кресла, расплющив сидевшего сзади человека. Они с Руфью были во всем белом — чтобы блеснуть загаром перед всеми этими по-октябрьски бледными физиономиями.

У него над головой, затолканные на багажную полку, лежали грубо раскрашенные сувенирные тарелки и бутылки vinho verde, которые он купил в аэропорту Фару, в магазине беспошлинных товаров. На руке у Руфи было новое золотое кольцо с бриллиантом, подарок за то, что была умницей, и стоило оно куда больше, чем та сумма, на которую разрешает ввозить товары проклятая английская таможня. Так что все в порядке. Он доволен, Руфь довольна, а весь остальной мир пусть пропадет пропадом.

Честно говоря, он и впрямь не возражал бы умереть сейчас — если уж надо умереть, — если Господь повелит. Да, он бы выбрал именно сейчас. Сжать Руфь в объятиях и вместе полететь вниз в воду или вознестись вверх, в языках пламени. Но выпить в последний раз время будет, не так ли? А если Руфь начнет кричать, он ее так стукнет, что она отключится. Ему совершенно не нужно, чтобы Руфь была в сознании, просто она должна быть рядом.

С беднягой Ков прямо беда. Ну и дурацкую же кашу она заварила! Однако это каша не его. Он ей, конечно, постарается помочь, само собой, но до определенного предела. Будем справедливы. У них с Руфью своя жизнь, и им ничто не должно мешать. Никоим образом. Если даже в аэропорту его ждет полиция, он сильно волноваться не станет, не из-за чего. Он выпутается. Господи. Чертов младенец расплакался. Он даст ему две минуты, нет, одну минуту, а потом вызовет стюардессу и пожалуется. Если есть на свете что-то, чего он не терпит, не выносит, это рев проклятущих младенцев. Хорошо еще, Руфь проявила здравый смысл, прислушалась к разумным доводам насчет абортов. Видали бы они отпуск за границей, виллы и личные плавательные бассейны, если б надо было катать детишек в колясках да к тому же покупать кучу всего, что этим детишкам нужно? Как же. Конечно нет. А их дом, был бы он тем ослепительно чистым маленьким дворцом в белых коврах, если б там куролесили малыши? Никоим образом. Вспомнить только, как детки испортили им день свадьбы, сначала глупыми выкриками в церкви, а потом черт-те что вытворяя во время торжественного приема гостей. Он ведь говорил матери Руфи, что надо на приглашениях написать «категорически без детей», но глупая баба с коровьей мордой заявила, что это «обидит оба семейства». Он рад, что Руфь все-таки прозрела насчет своей матушки.

«Ладно, детка, тебе осталось пять секунд визжать, и дядя Сидни нажимает на кнопку. Ради Христа и всего святого на земле, подумайте, ведь этот маленький паршивец с тыквой вместо головы путешествует бесплатно. А я заплатил восемьдесят девять фунтов в оба конца, причем дважды».

Руфь попыталась отвлечь Сидни от жуткого звука. «Бедный малыш, — думала она, — я бы тут же успокоила его, благослови его Бог».

— Сидни, сколько нам еще лететь до Гатуика?

— Час

— Прекрасно. Спасибо, Сидни.

В аэропорту Гатуик, сидя в кафетерии, сержант сыскной полиции Хорсфилд наблюдал, как инспектор сыскной полиции Слай запихивает в свою ненасытную пасть яйца, ветчину, поджаренный хлеб, грибы, тушеные бобы, жареный картофель и хлеб с маслом.

«У диких кабанов я видел манеры получше», — думал Хорсфилд. Сам он без интереса ковырял вилкой в тарелке с куда более незатейливой пищей и поднял глаза лишь тогда, когда съел все, до последнего листика, боба и крупинки. Потом он благоговейно положил вилку и нож на тарелку, словно это были атрибуты священного обряда. Слай подтянул к себе вазочку с мороженым и кусочками банана и опустил ложку в причудливое нагромождение взбитых сливок, украшавших мороженое.

— Та-'вай раз-'ремся, — сказал он.

— Простите?

Слай проглотил четыреста пятьдесят калорий и произнес:

— Я сказал: давай разберемся. Его самолет приземлится через сорок пять минут, так? Поэтому, когда выпьем кофе, установим связь с нашими ребятками в форме и со службой безопасности аэропорта и договоримся, кто что будет делать, так? Слушаете, Хорсфилд? Я ведь сказал «так?».

— Да, я слышал, сэр.

— Когда я говорю «так», я задаю вопрос; а вопрос требует ответа, так?

— А, так, сэр, так.

— Так. А вот что мне бы хотелось, так это арестовать его в самолете.

— Да?

— Видел в одном фильме, как это делается. Очень впечатляет. Там был шпион, пытался передать результаты своих экскрементов на Восток.

— Так!

Хорсфилд засмеялся. Его успокоило и обрадовало проявление у Слая чувства юмора. Слай, однако, не смеялся.

— Что тут потешного?

— Результаты экспериментов, сэр.

— Что-то не пойму вас, Хорсфилд. Передавать результаты экскрементов на Восток — дело серьезное. Так?

Хорсфилда душил с трудом подавляемый смех. Необходимо было захлопнуть все отверстия, до единого. Наглухо. Не выпускай его, Хорсфилд. Засмеешься сейчас, и не видать тебе продвижения по службе, ранней отставки и хорошей пенсии.

— Итак, Хорсфилд, я все-таки подымусь на борт самолета, а вы ждите у стойки «Прибытие» на тот случай, если эта сука-убийца настолько рехнулась, что вздумает явиться сюда с букетом нарциссов и приветственным поцелуем. Скоро вернусь. Нужно пустить струю.

Слай неуклюже пробирался среди легких столов и стульев к двери с табличкой «Уборная». Хорсфилд хохотал и хохотал без конца. Прямо автомат «Смеющийся полицейский», и даже не нужно совать монетку в щель. Придя в себя, Хорсфилд пошел к телефону и позвонил домой. Трубку взял сынишка.

— Мэтью Джон Джеймс Хорсфилд в данный момент у телефона. С кем именно вы хотите поговорить?

Хорсфилд снова засмеялся, теперь уже над основательностью трехлетнего малыша в телефонной беседе.

— Это папа.

— Л-ло, папа, говорит Мэтью Джон Джеймс Хорсфилд.

— Да-да, знаю; ты уже говорил. Мама тут?

— Нет, она в кухне; тут один я.

— Можешь пойти позвать маму?

— Да.

Хорсфилд услышал, как трубку вдруг уронили, и она, повиснув на шнуре, стала щелкать, стукаясь о стену. Сколько раз он говорил сыну, что нельзя...

— Дорогой?

— Дорогая, я просто позвонил сказать тебе...

— Ничего не случилось?

— Нет, хотя машину вел Слай!

— О, бедный ты мой.

— Что ты готовишь?

— Зеленое картофельное пюре и голубые рыбные палочки.

— О-о.

Сынишка посмотрел по детской программе кулинарную передачу. Хорсфилд как-то на неделе пошел в обеденный перерыв в магазин и купил шесть флаконов пищевых красителей. Жена потом отчитала его и заявила, что он балует ребенка.

— Мне надо идти, Малькольм.

Хорсфилд был тронут, она редко называла его по имени.

— У меня плита горит и...

— Дай я попрощаюсь с Мэтью.

Он слышал, как сын топает ножками по паркету в прихожей. Догадался, что он так и не снял новых зимних сапожек, которые ему утром купили.

— Пока, Мэтью, до завтра.

— Почему?

— Потому что я работаю.

— Почему?

— Чтобы заработать денег и купить тебе новые сапожки. Так-то вот. Мэтью, не задавай больше вопросов.

— Почему?

— Потому что это сводит меня с ума, ты же знаешь. Ну, я пошел. Скажи маме, что я ее люблю.

— Скажи маме, что я ее люблю, — повторил Мэтью.

— Нет, скажи маме, что я ее люблю. А не ты.

Жена снова взяла трубку:

— Он из-за тебя заплакал! Что ты сказал?

— Я только повысил голос!

— Малькольм!

— Ах, Барбара, и что я тут делаю? Я хочу быть с вами там, дома.

За пластмассовым колпаком телефона-автомата Слай строил ему безумные гримасы. Хорсфилд прошептал: «Я тебя люблю» — и повесил трубку.

М-с Хорсфилд была удивлена напряженностью в голосе мужа. Она с нетерпением стала ждать его возвращения.