Читать онлайн «Дальняя пристань». Страница 1

Я родился и вырос в поселке, названием которого, его сущностью был порт. Ограниченная двумя вдающимися в море косами бухта — идеальное место для стоянки судов.

Она стала пристанищем для русских мореходов еще в шестнадцатом веке, когда, пройдя от Харасавэйского мыса через систему озер и речек в Обскую губу, они поднимались вверх по Оби и Иртышу в неведомые чудесные страны.

Потом, в начале двадцатых годов, сюда приходили из Омска суда «Убекосибири». Уже взрослым я случайно наткнулся на стихотворение Леонида Мартынова, посвященное этим искателям будущего, своим товарищам.

Первые два миллиона рублей, выделенные в далеком восемнадцатом за личной подписью председателя Совнаркома, и положили начало моему поселку как погрузочно-разгрузочной пристани будущих Карских экспедиций и вообще всего того будущего, которое уже почти состоялось.

В детстве мои друзья очень интересовались странными, клепанными из металлических полос, уже ржавыми пирамидками со звездочками, что стояли на старом кладбище. Еле разбирали мы на медных табличках фамилии и годы гибели «при исполнении служебных обязанностей» матросов и боцманов; был даже памятник капитану. Даты на табличках укладывались в промежуток с двадцатого по двадцать седьмой годы.

С той поры, как я себя помню, на берегу бухты стоял поселок, а в порту, на рейде, дымили трубами пароходы из Архангельска, Новосибирска, Томска, Омска и Тюмени. У берегов под белыми треугольными парусами плыли подчалки, пыхтели у пирсов мотоботы, буксируя наполненные рыбой длинные неводники и неуклюжие плоскодонки. Между пирсами и рейдом таскали баржи два маленьких закопченных катерка, своими очертаниями похожие на уменьшенную «Аврору». И имена у них были звучные «Ленинец» и «Сталинец». Где-то в середине пятидесятых, когда я стал первоклассником, второй катер увели на ремонт, откуда он так и не вернулся. А если уж честно, то именно эти прибрежные катеришки сделали на Карском побережье революцию. Они привезли с рейда все, от книг до мощных дизелей для электростанции, в маленький поселок, задуманный как пристань будущего.

Летом самыми любимыми местами наших игр были родившиеся еще в середине девятнадцатого века баржи-утюги, доживавшие свой век на мелкой воде. Одни еще громоздились огромными серыми глыбами-казематами, другие торчали на берегу, напоминая выбеленными солнцем ребрами-шпангоутами скелеты первобытных динозавров, нарисованных в наших книжках. Позже в школьном коридоре на тумбочке появился кусок бивня настоящего мамонта, найденного почти в сохранности одним незадачливым трактористом. В дальней дороге у него закрутился трос и, увидев торчащее на голой ладони тундры бревно, да не какое-нибудь, а толстое, он привязал трос. Дергал-дергал, «бревно»-то и обломилось. Лишь увидев излом, тракторист сообразил, что это вовсе не дерево, а какая-то кость. Он закинул обломок в сани, потом показал находку учителю истории Алексею Степановичу, а уж тот нашел куда написать. Всю весну в сотне верст от поселка работала экспедиция. Мамонта забрали, а кость так и осталась в школе напоминанием о далеком-далеком прошлом.

Не менее интересен для нас выходящий жерлами подземелий к морю мерзлотник. Зимой в нем нет ни ветра, ни большого мороза, но зато гладок лед и множество галерей-переходов, напоминающих сказочный дворец снежной королевы. Здесь проходили многолюдные и яростные игры в «войнушку» и «разведчиков», и еще был хоккей с летающей от стенки к стенке консервной банкой и катание на фанерках по скату от входа в глубину мерзлотника.

Я помню молчаливого седого человека — главного инженера завода, бывшего метростроевца — это ему первому в мире пришла в голову мысль создать в вечной мерзлоте необъятные галереи-хранилища.

Поселок был жильем рыбаков, охотников, оленеводов. Время от времени здесь появлялись всевозможные изыскательские партии, они уходили в пространства тундры, потом возвращались, нагруженные образцами, схемами, картами, документами изысканий и измерений, и исчезали до нового лета. Рыбаки и охотники делали свое дело тихо, а в поселок поступали уже плоды их труда. Оленеводы подкочевывали с первым хорошим снегом к поселку, устраивали гонки оленьих упряжек. С веселым гиканьем носились от магазина к магазину, закупали мешками припасы, ящиками «огненную воду» и вновь растворялись в сумерках подступающей полярной ночи.

Лениво лаяли собаки, ложившиеся обязательно поперек дорожек и тропинок.

Жизнь текла буднично и спокойно, всплескиваясь лишь по праздникам да тогда, когда, огибая огромные донные льдины, приходил, открывая навигацию, пассажирский теплоход. Местные жители называли его «пиратским судном», называли любя, хотя никто так не обирал население здешних мест, как «деловые люди» с этого четырехпалубного красавца.

Мужское население в поселке не задерживалось, если не считать совсем молодых парней, в основном работающих электриками, связистами, слесарями, да нескольких матросов с допотопного катера.

Но жили в поселке особые люди. Они были легендой местного общества, его гордостью, хотя от них исходили и разные неприятности местного значения. Это — грузчики.

Все, что давали поселок и вся округа, все, что приходило водой и прилетало по воздуху, проходило через их руки. Этими же руками грузилось на суда все, добываемое рыбаками и охотниками, выращенное оленеводами — тысячи тонн рыбы, мяса, тюки со шкурами и даже мороженые куропатки к столу пока еще здравствующих королей.

Большинство зрелых мужчин поселка стремилось попасть в эту привилегированную когорту. Здесь можно было получать иногда даже больше, чем удачливые рыбаки или охотники. Это, во-первых. Во-вторых, грузчики имели неписаное право на приобретение первыми всего того, что перетаскивали на своем горбу (на сей порядок никто не посягал).

Но эти сильные, обветренные, с жилистыми руками люди часто работали месяцами, от света до темноты, и засыпали за столом, не успевая вычерпать тарелку борща, изготовленного хозяйками из консервов Краснодарского крайпищепрома. Они мокли под дождями весной и осенью, мерзли зимой в ожидании запропавших где-то самолетов, и вообще были спасательной командой поселка в любых сложных ситуациях, будь то наводнение, зимний ураган с заносами, авария на производстве или массовая драка в клубе.

Мы выросли, и я, как и многие сверстники, спокойно работал электриком — лазил по столбам, тянул провода, менял в домах перегоревшие пробки.

Но вот однажды… Шло обычное профсоюзное собрание. Собрание в клубе, как это всегда бывает перед путиной. Путина для наших краев — и посевная, и уборочная, вместе взятые. Выступил директор рыбзавода, за ним парторг, сказал свое веское слово главбух, что-то промямлил про расценки старший нормировщик. Председатель собрания начал взывать к сидящим в зале, мол, скажите, как и что думаете:

— Подправьте администрацию, если что не так.

Но по всему было видно — желающих выступать не найдется.

Я сидел в президиуме, в третьем ряду, как-никак секретарь комсомольской организации.

В общем, мне надо было выступить, тем более парторг Александр Иванович пялился на меня и мотал головой в сторону трибуны. Я встал. Говорить не боялся, людей знал, и теперь, подражая парторгу, я сослался на текущие в мире события, а уж потом обратился к делам рыбзавода. Призвал молодежь в юбилейном году работать по-ударному на всех участках.

Нельзя ничего предвидеть заранее. Вместо намеченного по запискам оратора на сцену вылез ехиднейший из мужиков, тощий, с жидкими усами под запорожца Муленюк. Он жил уже лет тридцать в поселке и все говорил на каком-то украинско-местном наречии, отчего пилорамщики (с ними Муленюк работал в промежутках между осенней и весенней путинами) любили слушать в его исполнении даже доисторические анекдоты.

Муленюк, картинно и горестно покряхтывая, взобрался на трибуну, отпил глоток воды из графина, прокашлялся и, сделав рожу завзятого лектора, подмигнул сидящим в первом ряду и начал плести про некоторых «у президиуме»:

— Яки телки вымахали, а усе матку сосут, а таки хлопцы, як Муленюк, пупки надрывають у путину у грущиках. А вони ходють, як цацки з железяками у торбе, обслуживають транспортеры. А те, скажени, пока нет рефрижературов, бегуть, а як те у бухте дымять, оказуеться, моторы горять — не выдерживают А Муленюк опять у санки запрягаться и, харкнув на радикулит, на себе ящики возить…