Читать онлайн «Записки русского бедуина». Страница 17

По соседству с городом в Madinat al-Zahra можно познакомиться с предметами быта времен Кордовского халифата. Любая бронзовая лампа подошла бы Аладдину. Но ни посуда, ни монеты, представленные там, не отличаются подлинным изяществом.

Как бы то ни было с утварью, после посещения Альгамбры и Кордовской мечети я не мог отделаться от вопроса: что стало с великой цивилизацией? Когда Европа прозябала или только приходила в себя, исламская цивилизация достигла высочайшего расцвета. Один из ее великих умов входит в число моих любимых писателей — это Аль-Бируни, которого я читаю с восхищением, даже когда перестаю понимать, в котором угадывается удивительно благородная личность и подлинный, глубочайший ум, рядом с которым Клавдий Птолемей кажется провинциальным профессором. Куда же все это делось? Волны кочевников? Тимур и его команда? Казалось бы — было время воспрянуть.

Мне очень понравились каирские школьники с книжками подмышками, но люди вырастают и не хотят понять, что что-то не так и у них самих, а не только у американцев с израильтянами. В войну цивилизаций я не верю: с чего вдруг у нормального человека может вспыхнуть ненависть к другой цивилизации? Просто есть люди, которые в силу тех или иных причин раздражены на жизнь, а заодно и западную цивилизацию. Таких людей немало и на Западе. Легко заметить, что им, в сущности, нечего предложить. Положительные ценности, которые они исповедуют, давно известны, а их критика западной цивилизации в значительной мере сводится к критике некоторых свойств современного телевидения и рекламного бизнеса. Да они обожают западную цивилизацию с ее историческими и новейшими достижениями! Даже не пытайтесь уговорить их отказаться от машин, телевизора, футбола, эстрадного пения и современных больниц.

Братский еврейский народ в течение многих веков очень мало отличался от братского арабского народа. И не только по образу жизни. Почитайте историю Самсона — типичный диверсант. Причем вся радость от его подвигов не в том, что он защитил евреев, а в том, что отправил на тот свет изрядное число палестинцев. За своих писателей, музыкантов и ученых, за толпы нобелевских лауреатов евреи, как вы знаете, заплатили изгнанием. Живя среди западных народов, они оказались чрезвычайно восприимчивы к их культуре — настолько, что теперь, как нам давно объяснили, западные народы идут на поводу у евреев. А что вы хотите? Кому, как не европейским евреям, оказались близки идеи свободы и перемен, дух либерализма, романтизма и прогресса? Кто, как не люди, кровно заинтересованные в равном подходе к каждому человеку независимо от его происхождения, оказались убежденными носителями принципов гуманизма?

Три религии, как вы тоже знаете, связаны тесным родством. Иудаизм, правда, этноцентричен. Универсализм Второисайи исторически примечателен, но все-таки поверхностен. Он был вызван к жизни особой ситуацией. Уведенные в Вавилонию евреи оказались в плену у народа, господствовавшего над всеми окрестными, и вызволить их мог только Бог, ведавший судьбами не одного какого-либо, а всех народов. Однажды возникнув, эта идея не могла быть забыта, особенно народом, продолжавшим жить под властью могучих империй — сначала персидской, затем греко-македонской, но все же, когда евреи вернулись на родину, она утратила свое значение. Этноцентричная религия помогла сохраниться народу, оказавшемуся в рассеянии. А в конце концов вышло так, что именно этому народу оказалось по-настоящему близко мировоззрение, согласно которому мы все — прежде всего люди.

Если не вдаваться в уточнения, изначальное христианство — это религия евреев, оказавшихся в эмиграции. Вдали от событий легче было поверить в то, что Иисус из Назарета не только таинственно исчез с креста, но и воскрес, явился ученикам, и вообще подлинный посланник Божий (меньше всего, как мы помним, верили в это там, где Иисуса много лет знали как сына плотника). Христианство укоренялось в среде, где не было «ни эллина, ни иудея», а были лишь подданные Цезарей и Августов. Новая религия не была связана с национальными задачами, христиане были народом Христовым. Ислам очень быстро вышел за этнические рамки, но формировался он, как и иудаизм, среди народа, окруженного другими народами. Возможно (я не берусь об этом судить), противопоставление своих и чужих встроено в мусульманскую традицию прочнее, чем в христианскую, но ведь были и крестовые походы.

За века на просторах земли сменилось много религий. Стоит ли ставить во главу угла то, что разъединяет народы? Можно спорить о реальности общечеловеческих ценностей, но то, что человечество связывает общая судьба, — это попросту факт. Люди не всегда гордятся тем, чем стоило бы. Вот и у нас стало принятым не догадываться, что слава России в последующих поколениях — это слава страны, первой отправившей человека в космос.

Постепенно сбиваясь на тривиальные мысли, я подъехал к Толедо.

Толедо выстроен так, чтобы поразить путника — на широком холме, на берегу реки. К городу ведут каменные мосты, и вы попадаете в него через средневековые ворота. Там есть все — и узкие улочки, и знаменитые церкви, и кафедральный собор, и старая синагога, и королевский дворец, и дом Эль Греко, в котором художник никогда не жил. Я гулял по нему оживленным вечером и тихим утром, ночевал в самом старом городе — но Толедо меня не пленил. Одну из причин я знаю — камень. Северной половине Испании посчастливилось обладать очень красивым камнем, который, кажется, называют золотистым песчаником. Поэтому соборы в Леоне и Саламанке, как и старая романская церковь в Сантильяне-дель-Мар, мне понравились гораздо больше, чем соборы в Севилье и Толедо, сооруженные с несомненным мастерством, но из камня серого цвета.

Я уже говорил, что центр Мадрида произвел на меня сильное впечатление, но в Мадрид я приехал ради Прадо. Блестящее собрание европейской живописи делает этот музей одним из самых знаменитых, но его отличительной чертой оказалось изобилие картин Гойи. Скажу, что его «Обнаженная маха» достойно представляет жанр, в котором так славно потрудились художники от Джорджоне до Эдуарда Мане. Но в его портретах часто проступает неуместная тенденциозность, чуть ли не желание досадить тому, кто ему позирует, и в результате выходят работы, о которых мне было бы странно говорить как о произведениях великого художника. Другие знаменитые испанцы предстают в Прадо такими, как мы привыкли о них думать.

В Барселону я не стал заезжать — можно когда-нибудь и прилететь, а в свою последнюю испанскую ночь я убедился в том, что по всей Испании в обычае низкие подушки на всю ширину кровати — какой бы ширины эта кровать ни была.

Дорога из Мадрида в Барселону не особенно примечательна, а вот дорога из Кордовы в Толедо полна очарования. Здесь много незаселенной, но вместе с тем ухоженной земли. Чтобы попасть в Толедо, нужно преодолеть три гряды гор, вырастающих, словно крепостные стены. Едешь по плато и недоумеваешь — как же это возможно оказаться стой стороны? Выясняется, что где-то дорога неощутимо, но неуклонно поднимается вверх, а где-то пробиты туннели.

В придорожном кафе состоялся мой самый длинный диалог по-испански. Речь шла об ensalada russa. Я заверил девушку, продавшую мне его, что их «русский салат» — как ни странно — в точности такой же, как в России; ее это удивило тоже.

Испанская кухня не имеет репутации, сопоставимой с итальянской или французской. Неожиданным было то, что в такой южной стране мало едят фруктов. Необычен кофе с молоком — кофе и молока наливают поровну, часто подают в стакане. Хлеб мне попадался исключительно белый. Как и повсюду в Западной Европе, полно ветчины.

Впрочем, следует ли верить такого рода сообщениям путешественников? Моя приятельница X. О. (приехавшая в Европу из Японии завершить свое образование) после короткой поездки в Италию с удивлением говорила о том, что в итальянской кухне ей все было знакомо — макароны и морепродукты. Еще бы! Она сама со смехом рассказывала, что стоило ей заказать в Венеции pasta ai calamari, как официант уже заранее знал все остальное, что закажут две японки — она и ее подруга. Но я не видел, чтобы кто-нибудь из итальянцев готовил ужин, как это заведено у нее: спагетти сначала варит, потом кладет на сковородку; добавляет овощи, изысканный японский соус, оливковое масло, и все венчает сардинка из банки — почему-то индонезийская, хотя в небольшом немецком городе, где мы жили, она умудрялась находить японские грибы. (Она очаровательно кланялась, в начале нашего знакомства, оставаясь непроницаемой и неуловимой. И когда я, наконец, решил спросить ее о главном — что ей нравится в Европе, — она ответила: архитектура, комфортабельность жилья, индивидуальность мыслей.)

В Испании мне оставалось искупаться в море, посмотреть деревушки, смахивающие на небольшие крепости, и подивиться фокусам Сальвадора Дали в его доме-театре в Фигерасе.