Читать онлайн «Дюк Эллингтон Бридж. Новелла». Страница 6

Но в Америке была другая погода. В стране Советов всё оказывалось сбыточным, поскольку бесхитростны были мечты, тяготы не ощущались таковыми, преодолеваясь сообща, и даже у взрослых болезни зачастую оказывались детские — в основном ОРЗ, как будто все в коммунистической России только и делали, что играли в снежки. Но теперь Володе, поставившему себе в программу со всеми трудностями справиться, сжав зубы, и быстро идти вперед, не сворачивая, пришлось набраться такого терпения, какому он не учился на родине. И то, что должно было прийти сразу, заняло на поверку больше двух лет…

Ему удалось-таки подтвердить свой диплом, но не в Нью-Йорке, а в Вашингтоне. И отнюдь не в Джорджтаунском университете, куда попасть не удалось, и о его тенистых аллеях и уютных джазовых клубах оставалось на время забыть. Его оставили при кафедре русской истории и словесности докторантом и назначили небольшое содержание: он должен был вести необременительный семинар русского языка, истории и литературы два раза в неделю. Дали комнатушку в кампусе с видом на ограду, увитую плющом, хотя университет был заштатным, отнюдь не Ivy League. Володя купил магнитофон, слушал госпел и кантри, джаз и попсу — подержанные кассеты покупал в университетской лавке со скидкой. Ходил в библиотеку Конгресса. Подчас целый день проводил в кинозале, заказывал старые американские комедии и, научившись заправлять пленку на специальном столе, смотрел эти ленты на мониторе, пытаясь догадаться, в каких местах надо смеяться. Прилежно изучал американские песенки с саундтреков, это могло пригодиться. Впрочем, американского юмора он так и не постиг. Как и правил игры в американский футбол.

По выходным подолгу гулял. Сидел на берегу Потомака, смотрел на воду, тихо несущую едва тронутые желтым листья невнятной Володе породы. И позволял себе мечтать, как любой бедный эмигрант из третьего мира в очень богатой западной стране — о деньгах. Прежде, на родине, он был бессребреник на русский интеллигентский манер, но теперь зачастую в предсонных дремах грезил, что вот бы он получил миллион. Ну выиграл бы в ту же лотерею, к которой на родине относился так легкомысленно. Сидел бы на веранде собственного дома на берегу океана и глядел на закат. В руке у него — бокал дайкири на белом роме. Нет, мартини со льдом, лед будет позванивать. И он сделает call Андрюше Пожарскому, поднесет бокал к трубке, спросит, слышит ли тот, как у Володи позванивает в бокале…

Конечно, Володя понимал несбыточность этих грез — какая там лотерея. Но вот можно было бы удачно жениться. Это, конечно, тоже из области фантастической, но разве не чистой воды волшебная сказка уже то, что вот он, Володя Теркин, бедный еврейский парень из ленинградской коммуналки, сидит сейчас на берегу Потомака, а не Фонтанки. И читает английские тома из библиотеки Конгресса США, а не затасканные, в жирных пятнах, книжки из полуподвальной питерской читальни имени Ф.М. Достоевского. И скоро получит доктора, непременно получит. И все может сбыться. И сбудется, будьте покойны, потому что главное — быть серьезным и очень точно знать, чего ты хочешь. Терпение и охота к будущему, воля к грядущему, опять же, как учил, кажется, Фридрих Ницше. Воля, которой так не хватает его малой родине — малой по сравнению с широким миром, открывшимся теперь перед ним. Да, конечно, Ницше, именно он…

Его соседом через стенку был симпатичный мексиканец Мануэль из Мехико. Смуглый, улыбчивый, с детским лицом, темная поросль едва пробивалась на подбородке, по-юношески нескладный, нервный и порывистый, умеренный революционер. Сквозь стенку Володе по вечерам была слышна дивная музыка, какой он никогда не знал, не был музыкальным человеком и потому не мог признать в этих звуках предсмертные Метаморфозы Рихарда Штрауса. Музыка Мануэля была почти неслышной и навевала что-то щемящее, будто намекая на какую-то роковую тайну. Володя же с той еще поры, как жил с радиоточкой в комнате с мамой, привык к музыке бодрой. Такой же оказалась и американская музыка, и даже в жалобных подчас госпелс слышался известный энтузиазм.

Они познакомились. Сосед специализировался в истории испанской литературы и готовился стать бакалавром. В его облике было нечто индейское, что-то от древних тольтеков или живших на мексиканском нагорье и говоривших на науатль тапанеков, — Володя в библиотеке прилежно изучил племена той области, где помещалась мексиканская столица, из вежливости к соседу. Но, к его разочарованию, сосед ничего не знал о тапанеках, лишь посмотрел удивленно. Или не понимал Володиного произношения. Говорил он по-английски бегло, но с сильным акцентом, и Володя поначалу тоже с трудом улавливал смысл его речи. Что ж, они оба говорили не на своих природных языках и учились хоть и одному и тому же английскому, но каждый — с национальными особенностями. И еще недавно и вовсе говорили на том, что в Америке называется pigeon. Впрочем, поскольку Мануэль, как правило, повторял одно и то же, Володя вскоре выучился улавливать смысл: мексиканец говорил вовсе не об истории конкисты, а все больше о своей невесте, ждавшей его на родине.

Мануэль и выучил Володю смешивать контрабандный кубинский ром blanko — темный легальный ямайский был хуже и дороже — с соком лайма, с сахарной пудрой и толченым льдом, но текилы из голубой агавы с солью он, к разочарованию Володи, не пил вовсе, проговорился, что это вино бедных. То есть был высокомерен и богат, хоть и называл Володю tovarisсh. Он пришел в восторг, когда Володя объяснил ему, что по-русски его мексиканское имя звучит просто Миша. Хлопал себя по груди, потом протягивал руку и представлялся tovarisсh Misha. К тому же ему страшно нравилось, что его русский друг — тезка Ленина, Volodimir.

Мануэль сводил Володю в сомнительный район Адамс Морган, по дороге предложив завернуть на стриптиз на Dupont, но Володя смутился и отказался. Хотя адрес запомнил, на афише была изображена совсем голая темная тетка, и ему казалось маловероятным, чтобы она вот так, запросто, все с себя сняла перед зрительным залом. Здесь же был single bar, но в нем друзьям показалось скучно, из одиноких дам — одна грузинская еврейка лет сорока, которая, едва их завидев, крикнула hi, генацвале. Поболтав с ней минутку, они ретировались и отправились в мексиканский ресторанчик, где Мануэль угостил товарища Volodimir вполне интернациональными блинами, но с чрезмерно острой, огненной национальной начинкой. И весело смеялся, наблюдая, как его новый друг хватает руками воздух и просит воды. И поинтересовался, как будет по-английски radi boga. И весело поправил Володю, когда тот спросил, всегда ли в Мексике так завтракают. О, нет, это мексиканский обед, а не мексиканский завтрак. Позже Володя узнал, что выражение mexicanbreakfast означает в Штатах нечто другое, на языке наркоманов что-то вроде стакана воды и сигареты у тех, кому нечем поправитьсяво время ломки.

Мексиканец делал вид, что Америку ненавидит, но тоже хотел рано или поздно купить в Штатах собственный дом. Он ненавидел Америку, которая сейчас учила его на мелкие деньги скорее для порядка или по инерции, у него мать была левая, далекая родственница то ли Диего Риверы то ли Фриды Калло, даром что из весьма состоятельной семьи. Разговоры о революции носили у Мануэля отвлеченный характер, поскольку ему не повезло, и его родина давным-давно обрела независимость без его участия. Но в комнате он все равно держал изображение Боливара на коне, в сомбреро и с гитарой, впрочем, может быть, это был Виктор О’Хара. Бородатого Фиделя он отчего-то не любил, как и Че Гевару, тут были какие-то свои латиноамериканские революционные счеты, Володе не понять. В свою очередь беседу о народовластии и о поправках к американской Конституции Мануэль тоже не умел поддержать, говорил лишь, что пишет диплом про Кровь и песок и что очень сильно, very strong, любит красавицу-кузину, с которой они помолвлены с пяти лет. И скоро, очень скоро они поженятся, как только закончится курс.

Мануэль, как и Володя, тоже подолгу смотрел на воды Потомака, о чем-то размышляя. Дело в том, как-то объяснил он, что кузина, как и все мексиканцы и мексиканки, тоже хочет в Америку. Но против этого его революционная мама: здесь уж одно из двух — или ты ненавидишь Америку и возвращаешься домой, или живи в своей Америке как знаешь. То есть с родины тебя уволят без выходного пособия, так понял Володя. Что ж, он и сам приехал в Штаты с одним чемоданом.

Известие о том, что невеста Мануэля выходит замуж и свадьба состоится уже на будущей неделе, застало товарищей по кампусу за картами. Был выходной, и Володя на веранде учил Мануэля играть в дурака, — как не собран и упорен был Володя Теркин, но южный расслабленный образ жизни соседа для него оказался заразителен, и время от времени он брал сам у себя отгул, — так¸ кажется, это называлось на родине, похоже на загул.