Читать онлайн «Эмма». Страница 10

Став ее мужем, за нее можно было бы, без сомнения, быть совершенно спокойным — она была привлекательной, но не настолько красивой, чтобы занятой донжуан стал тратить уйму времени и сил на более чем сомнительное предприятие ее совращения. Она, безусловно, заслуживала той степени доверия, с которой, просыпаясь среди ночи, в темноте, не включая света, пьешь воду из горлышка с вечера приготовленной бутылки с охлажденной водой. В ней, разумеется, не было ничего и от так называемых роковых женщин. Не обладала она таинственной темной силой, влекущей вас за мучительной страстью даже в случае очевидного, словно выставленного напоказ распутства объекта вашей любовной болезни. От нее не дождались бы вы и нелепых интеллектуальных построений. Вам ведь известно — ум состоит из собственно ума и умения им пользоваться. У женщин это часто не сходится (ладно, у мужчин — иногда тоже). Но не у нее. Она не была пропитана ни керосином идей, ни дешевыми духами высоких устремлений. Конечно, конечно, завоевывать ее стоило только для долгого и счастливого брака. И вот за пять лет учебы никто, кроме меня, не решился… Но прав ли был я, так легко сдавшись?

Речь, конечно, не могла идти о прибавлении настырных попыток или умножении прямолинейных любовных подкопов. Наш преподаватель и куратор, чуть прихрамывающий пожилой человек, очень милый, всегда носивший темные костюмы с подшитыми ватными подушечками, вынуждавшими плечи пиджака образовывать почти прямую линию, заботясь о профессиональном будущем своих подопечных, порой предпринимал робкие и искренние попытки убедить нас прилежно учиться. Однажды он сравнил вознагражденные усилия не слишком одаренного студента, получающего в конце учебы диплом инженера, с успехом настойчивого молодого человека, делающего бесконечные предложения своей сокурснице и получающего неизменные отказы. «Глядишь, на последнем курсе — поженились», — заключил он под возмущенный гул студенток всего потока. Но и мне тогда этот «счастливый» конец не понравился. Я тоже, вместе с юными своими сокурсницами, которых, как и меня, нисколько не смущала массивная жесткость деревянных скамей полукруглой, на задних рядах уходящей к потолку аудитории, не был готов к неприятно пораженческой покладистости в отношении к своей судьбе. Будущее тогда еще представлялась мне в виде неясных очертаний горы, к подножию которой я только подступался, вооруженный ледорубом, в легкой ветровке, с несколькими тонкими свитерами и запасом теплых носков в рюкзаке, обутый в недорогие отреконенные ботинки.

Конечно, я не должен был описывать вокруг нее унылые механические акульи круги, но я смог бы, наверно, вызвать в ней чувство голода по себе. Ведь она нередко первой приступала ко мне, затевала какой-нибудь спор, наклонив голову и глядя мне в глаза, и тут же делала четверть шага назад, выслушивая меня с расстояния, чуть большего того, с которого был задан ее вопрос. Господи! Да ведь это, возможно, был ее собственный, ею изобретенный способ (соя вместо мяса) обыкновенного кокетства. Этими расстояниями и я мог бы осторожно играть. Да мало ли! Обширен арсенал средств, вызывающих привыкание, переходящее в наркотическую потребность одного человека в другом. Но вместо этого я почти в самом начале нашего знакомства заморозил свое чувство к ней. Вопрос — не пал ли я тогда нелепой самовлюбленной жертвой задетого самолюбия? Но, с другой стороны, — не орудую ли я сейчас любовной логикой так же неуклюже, как палочками в японском ресторане? Не предаюсь ли иллюзиям, зашвыривая на вершину холмика накопленных мною в течение жизни личных воспоминаний несуществующие, вернее, никогда не существовавшие оттенки наших отношений? Ведь столько времени прошло с тех пор до этой, ныне текущей минуты, когда она так неожиданно позвонила мне из гостиницы.

Есть неизбежная симметрия в жизни. Сделайте одолжение, пока я прижимаю телефон к уху, мгновенно догадываюсь, но с замиранием сердца теплым, вкрадчивым тоном все же выясняю, кто звонит, и узнав наверняка, отзываюсь радостными и недоверчивыми восклицаниями, в течение этого недолгого промежутка времени представьте себе технический чертеж — изображение в изометрии длинной неоновой лампы. Но не целой, только что вынутой из картонного желоба с гофрами, а еще недавно оголтело мигавшей в одной из комнат некоего (неважно какого) учреждения и из-за этого выключенной вместе с несколькими другими, повинными лишь в том, что были на одной линии с ней. Ее готовится заменить электрик, и вокруг него, как вокруг насекомого, севшего на поверхность гладкой воды, возникает локальное возмущение жизненной ткани учреждения (складная лестница, контрольный щелчок выключателя, чтобы не промахнуться). Так вот — как не может быть изображено мигание лампы на чертеже, так не станет инженер в изометрии изображать длинную лампу во всей ее протяженности. Ведь тогда слишком миниатюрными и малоразличимыми окажутся мелкие детали. (Конечно, теперь, со всеми хитроумными компьютерными zoom-ми, эта проблема легко преодолима, но когда в ваших руках лишь распечатанный на принтере лист… понятно). Поэтому середина изображения условно вырезана, и ампутированная часть целого заменена двумя волнистыми линиями с небольшой прорехой между ними. Но несмотря на разрыв, совершенно ясно, что два одинаковых цоколя на концах и две пары коротких рожек контактных штырей составляют единое симметричное целое. Такой вот прозаический символ случающейся в жизни симметрии удаленных друг от друга во времени и пространстве событий с не менее символичным разрывом, внутри которого условно обозначенная им жизнь монотонна или повреждена, или и то и другое вместе, и ее изображение без необходимого сокращения и исправляющего обмана не вставишь в рассказ, не сделав его таким же монотонным и неисправным.

Вы ничего существенного не упустили в нашем телефонном разговоре, отвлекшись на затянувшиеся размышления о симметрии и изометрии и о символическом изображении с их помощью прихотливого течения жизни (допускаю, что эти рассуждения показались вам утомительными). Но соскользнув с первого высокого порога, наше телефонное общение разлилось и стало обычным разговором давно не видевших друг друга людей, в течение которого мне почудилась опять все та же давняя ореховая оболочка, согласно логике времени уже затвердевшая. В какой-то момент, правда, у меня екнуло сердце и показалось, будто снова она подняла на меня от книги свой серьезный взгляд. Ведь я и был, сейчас вспомнилось мне, тем самым подошедшим к ней на вечеринке пьяным студентом.

— Сколько времени ты пробудешь в наших краях? — спросил я и подумал: «Как хорошо, что она позвонила на сотовый телефон, а не на домашний». (Вот он стоит рядом на тумбе и очень удобен тем, что — не только телефон, но еще и часы, и в качестве таковых показывает время крупными цифрами — я иногда просыпаюсь ночью и вижу, который час, не надевая очков).

— Примерно неделю, — ответила, чуть понизив голос, она.

— Как жаль! — не поверите, но это я говорю, я, глядя на цветущие кусты за окном спальни (название их мне неизвестно). — Я сейчас в командировке в Квебеке, вернусь через одиннадцать дней. Ну, расскажи еще что-нибудь о себе.

Я единственный и поздний ребенок своих родителей. Приехав домой после почти двухлетнего перерыва (предыдущий отпуск был использован мною целиком в альплагере в ущелье Джан-Туган на Кавказе), я застал их нельзя сказать, чтобы резко изменившимися, но и не совсем такими, какими знал всегда. В них произошел несомненный перелом. Мать, кажется, утратила прямизну спины, отец словно полинял, а куцый пиджак, в котором он меня встретил, пах смесью одеколона и затушенных сигарет. Светлая шляпа на его голове выглядела едва ли не довоенным анахронизмом, но он жаловался, что не может обходиться без нее, потому что даже непродолжительное нахождение на солнцепеке вызывает у него приступ головной боли. В дальнейшем оказалось, что в несколько видоизмененной форме я, видимо, унаследовал от него этот недуг, только у меня головная боль неизбежно начинается на ветру.

Но прежде несколько слов об альплагере. Что я там узнал о себе? Что люблю длинные переходы и ледники, что не боюсь стоять над пропастью, но когда карабкаюсь по отвесным скалам, ноги мои дрожат, несмотря на страховку. Что видам с вершин я предпочитаю те, что открываются при достижении седловины, соединяющей два ущелья, что видами этими приятно любоваться, зачерпывая из синей жестяной банки сгущенное молоко в смеси со свежим снегом. Наверняка из этих наблюдений можно вывести какие-то предположения о моем характере. Но если бы кто-то попытался облечь их в прямолинейные заключения, я отнесся бы к ним с пренебрежением, потому что не люблю психологической разделки душ. Картина в цельности говорит мне больше, чем вырезанное из нее филе обобщений. Очень может быть, что именно это позволило мне принять Эмму в ее обновленной цельности — с Шарлем и Бертой.