Читать онлайн «Пантера, сын Пантеры». Страница 28

А уж какие на участке стали жирные дождевые черви! Поистине — глянешь в лицо и ужаснешься. Из-за них всю землю рыхлыми глубинными ходами, неровными спиралями вдавленной земли, лабиринтом охотника пробурили кроты, падкие до свежего мяса.

— Моих червяков не отдам супостату. Шугану, — заявил Эшу. — Губить не стану, кроты такие трогательные: розовые ручки с пальчиками из самых плеч, чисто крылья ангельские, а меховая мордочка длинная, как у Альфа из сказки. Но шугану непременно. Императорский рябчик раздобуду или бутыль шампуня опростаю и зарою в почву, чтобы ветер в ней завывал.

По имеющимся агентурным данным, в Сирре по преимуществу ездят верхом на сирруфах (тавтология) и зукхах, что есть некие мифические животные. Лошади считаются редкостью, не то, что в обыкновенном мире, например, в земле Хассен; стало быть, Анна привезла с собой почетный дар, а делегация, приезжавшая по поводу книг, желала, очевидно, показать библиотам заморскую роскошь, полагая не без оснований, что в Книжной Стране с любой природой напряженка и оттого им что конь, что единорог и феникс — всё едино.

Однако это было не совсем так. Тому, кто слышал ламентации Закарии и иеремиады дона Пауло, трудно оценить истинные пропорции между тамошней инженерией, машинерией и электроникой, блестяще воплощенной в организации библиотечного дела вообще и Дома в частности, с одной стороны — и живым природным началом — с другой. Потому что — в отличие от угнетенной и перемолотой в целлюлозу флоры — с фауной в Книжной Стране был относительный порядок. Кормилась она за счет поедания друг друга и, очевидно, книжной пыли.

Отчетливо выделялось три яруса живых охранителей Великой Библиотечной Тайны.

В самом наружном, внешнем охранении стояли кошки, происходящие от легендарной абиссинской четы цвета черной бронзы. Эта пара прототипов в виде гигантских изваяний черных пантер восседала, по всей видимости, в том же зале, где пребывали Хрустальный Гроб и Золотая Книга; понимай как знаешь.

Живые боги и богини вольготно существовали прямо на той облицованной камнем площади, откуда вырастал купол. В непогоду они прятались за решетками бельэтажа, то бишь полуподвала, в ясные теплые дни фланировали по кругу, задрав изогнутые саблей хвосты и гордо ими помахивая, а в свободное от работы время навещали город. Были они плотного сложения, со строгим выражением на лице, а их густая плотная шерсть — очень красивой окраски: медовой, на которой выделялись темная маска и концы лап, золотистой с чернью, каштановой с более густыми крапинами и звездами. Глаза их нередко были разного цвета: зеленый и карий, например, или желтый и цвета морской глуби; это было залогом особой чистоты породы. Обвив себя хвостом, сидели они у порога своих домов и лавок, еле снисходя к изысканному кормлению из фарфоровых чашек. Умывались не так часто: у кошек это знак не столько чистоплотности, сколько душевного волнения. Снисходили до почесывания за ушком, однако об ноги не терлись ни в коем разе. Никто не видел их справляющими естественную кошачью надобность, а также не наблюдал роды, хотя свои ухаживание и любовь от людей они почти не прятали. На работу кошки проникали через многочисленные узкие ходы, вряд ли известные кому-либо, кроме них самих.

Второй ярус, низший и куда более потайной, занимали или, вернее, оккупировали серые и бурые мыши — знатоки пыльных лабиринтов и мрачных коридоров. На люди они не выходили, на глаза не показывались и давали о себе знать лишь писком и шуршанием, отличным от тех еле заметных звуков, которые издают сканеры, их единственные соседи. Кошки провожали их торопливые перебежки и шмыганье изо тьмы во тьму скучающим взором, не считая ни добычей, ни опасностью, и даже склонны были оставлять им крошки своих трапез. Симбиоз основывался на негласном договоре: мыши ели только с пола, не грызли проводов и деталей, с особенным почтением относясь к возлежащим на пьедестале электронным сестрам, ни в коей мере не портили книг, слегка касаясь зубом разве что тех, что и так подлежали ритуальному уничтожению. Более всего они любили те старинные рукописи, что по восточному обычаю, были писаны чернилами с добавлением мускуса, и от оттого преисполнялись благоухания древней премудрости.

Иосия и прочие архивисты заключили с мышами особенный пакт: кормили их сложной смесью сухого мяса и пряностей, чтобы хоть отчасти перебить тягу к грызне «ликвидных фондов» и потихоньку забирать эти фонды себе ради любования и изучения.

— Как вы получаете информацию из книг — неужели грызете? — спрашивал их в наивности своей Эшу.

— Что вы: в старых типографских изданиях полно свинцовой отравы. Мы ее вдыхаем, как кофе. Вместе с книжной пылью.

Из-за поедаемых мышами порошковых мускусных чернил, а также дубового орешка и сухого настоя ржавых гвоздей мышиный горошек стал основным благовонием Дома, знаком почетной смерти для книг, которые были отставлены от службы.

Так велись тут дела. Нужда в таком сложном порядке произошла оттого, что мыши были неистребимы, кошки нуждались в формальном оправдании своей службы, а люди — те люди, которые контактировали с животными, — любили и тех, и других одинаково.

Итак, кошачье племя несло почетную службу, которую никто не смел у них отнять. Легализации мышиного народа способствовало то, что он стал частью сложной живой системы, в которую входили книги, хранители книг — и хранимая книгами тайна.

А третий ярус, невидимый и неслышимый, невидимо и неслышно охраняла третья когорта: создания, которые, кажется, сошли со страниц средневекового бестиария или той книги выдуманных существ, которую составил однофамилец дона Пауло.

Вот краткий перечень этих существ.

Первое название гипотетически обозначает самку, второе — самца, хотя в экспрессивном употреблении термины могут употребляться перекрестно: пол этого существа практически неуловим. В Сирре этих животных называют зукхами или зукками и используют в качестве верховых, причем катаются на них в основном дети; а также как легкий тягловый скот и ради изумительной по качествам шерсти. По непроверенным слухам, имеющем хождение в Библе, это робкое и нежное, боязливое и практически бессловесное животное, которое водится в темноте компьютерных залов, под мониторами, в щелях корпусов системного блока (никогда не пытаясь, впрочем, забраться на место видео- и прочих дисков). Видом и повадками кракозябра нисколько не напоминает ни крокодила, ни зебру, ни козу, ни кобру, ни изюбря (о каких животных в Библе практически никто не имеет представления, разве что видел в школьном географическом атласе не шибко вразумительные картинки). Когда козюбрик превращается из архивного файла в обычный, можно заметить узкое, стройное тело, обросшее густым сероватым или палевым как бы пухом, четыре голых ноги с двумя гибкими сочленениями и пятью жесткими пальцами на каждой. Узкая головка с крошечными ушами и огромными черными глазами в тени длинных, таких же черных ресниц легко сидит на стройной шее. По непроверенной сплетне, самка козюбра отличается от самца тем, что глаза и ресницы у нее несколько больше, а вдоль протяженной шеи спускается как бы бахрома или гривка. Однако само понятие самца или самки, как уже говорилось, расплывчато. Еще судачат, что самкам свойственно более жесткое чувство юмора, чем самцам, но это допущение исходит, по всей видимости, из фантома: никто не заметил, чтобы козюбра говорила и, тем более, смеялась над сказанным. Правда, еще одно из поверий гласило, что если кракозябра пересечет пространство перед экраном монитора, все равно, включенного в сеть или из сети выключенного, весь этот день и большую часть следующего дня на нем вместо связного текста будут выскакивать совершенно невразумительные закорючки, скобы, картуши, иероглифы, пиктограммы и вязь. Быть может, такое и сошло бы за шутку особого рода, но скучноватая правда утверждала, что системные блоки, находящиеся вне досягаемости рядовых библиотекарей обоего пола, а тем более уборщиков и учеников, время от времени самостоятельно входят в режим санации или автоматической наладки, откуда и возникает специфический разговор «железа» с самим собой.

Реальная домовая козюбра неясного пола по имени Зюка обреталась в единственном, достаточно иллюзорном экземпляре и вовсе не стремилась кому-нибудь показаться и тем более что-то испортить. Син, а позже Эшу, с которыми Зюка свела более тесное знакомство, чем с прочими сотрудниками, не однажды наблюдали, как она пытается выдрать из себя клок призрачной шерсти для прядения или подгибает правую переднюю ножку, приглашая устроиться у себя на спине.