Читать онлайн «Естественная история воображаемого: Страна навозников и другие путешествия». Страница 37

Я как раз обнаружил в своих блокнотах записи, относящиеся к этому путешествию, и они позволят мне лаконичнее изложить результаты наблюдений.

К исходу первого дня мы пришли к выводу, что каждый фаллоид сожительствовал с кем-то из женщин, причем природная слепота оставляла ему мало шансов на постоянство партнерши. Никакого присвоения, никаких пар, на первый взгляд, не складывалось, и нам было дано присутствовать при перекрестных связях, перемежавшихся почти случайным образом, сообразно природе их возможностей, — веселки различались и по размерам, и по гибкости.

С наступлением вечера, цепляясь за лиану, которая свешивалась вдоль ножки покровника, каждая женщина карабкалась к кружевным оборкам, пустовавшие сетки которых были готовы сослужить им на ночь гамаками. Нередко они устраивались там по нескольку, благо просторные размеры венчика позволяли обосноваться со всеми удобствами, — то ли для того, чтобы набраться смелости, то ли чтобы ввести дебютантку или просто обеспечить поддержку. Поперебрасывавшись немного словами друг с другом с венчика на венчик, одурманенные запахом мускуса, исходившим от их носильников, они одна за другой засыпали. Когда устанавливалась тишина, в свете одной из лун я мог отчетливо различить смутное движение, словно ветер в деревьях охватившее местных обитателей: каждый потягивался на своей вольве, изгибался на ножке, пытаясь дотянуться до венчика, представлявшегося ему наиболее благоприятным для его намерений, причем было очевидно, что в большинстве случаев, то ли потому, что у него была слишком коротка «шея», то ли потому, что возраст лишил его гибкости, его собственная возбуждающая ноша, чьи прикосновения, должно быть, являлись немаловажным источником эмоций, оставалась для него вне досягаемости.

Было видно, как, пройдясь фаллической шляпкой по нескольким возможным партнершам, каждый наконец выбирал себе пару — по запаху? ведь каждая благоухала по-своему, возможно подкрепляя свой аромат соком того или иного растения, — и дерзко встревал меж широко раздвинутых ног, которые, казалось, безо всякого сопротивления предлагали в себя проникнуть.

Случалось и так, что после отчаянной попытки добраться до слишком удаленной цели один из фаллоидов внезапно выпрямлялся, оглашая окрестности заунывным сипом, — и это не предвещало ничего хорошего. Ибо речь шла всего лишь об отсрочке: войдя в раж от невозможности достичь своего, он тут же начинал бестолково ерепениться, при случае отталкивая набыченной головой уже пристроившихся соседей, что могло послужить сигналом ко всеобщей катавасии. В отместку каждый норовил постоять за себя: сталкиваясь друг с другом всем своим весом и даже отклоняясь назад, чтобы вложить в свои тумаки больше силы, фаллоиды наносили друг другу жестокие увечья, кромсали свою лиловатую плоть зияющими ранами и подчас даже разрывали покрывала венчиков и смертельно ранили пробудившихся, вопящих женщин, которыми им следовало бы, согласовав на пользу дела свои усилия, мирно упиваться.

Когда все складывалось благополучно, а чаще всего происходило именно так, и каждый находил, куда преклонить свою голову, проблема оставалась еще далека от решения. Не вызывало сомнений, что фаллоид, сами размеры которого исключали какую бы то ни было пенетрацию, тем не менее намерен в этом преуспеть, настырно клеится, как уткнувшийся мордой в норку терьер, вновь и вновь повторяя свои попытки с какой-то болезненной настойчивостью. От сотрясавших его ножку содроганий казалось, что она вот-вот вырвется с корнем из земли.

Домогаемая женщина, отлично понимая, что жизненно необходимо ублажить партнера, силилась, прижав к себе, его обездвижить, но поскольку ее рукам и ляжкам не вполне доставало силы, чтобы в этом преуспеть, ей удавалось зажать его лишь на весьма короткое время, которого тем не менее хватало, чтобы вызвать у своего посетителя, сведенного с ума первым же прикосновением, пароксизм желания, каковой разражался всплеском напоминающей молоко субстанции, сплошь замызганным которой тут же оказывалось все тело женщины.

Став свидетелем этих своеобразных любовных смычек — зрелище перекрещивающихся в ночи, дабы найти в пределах досягаемости женщину, фаллов, когда знаешь, сколь неотложно их желание и грубы реакции, а также и какие неверные шаги и срывы могут родиться из их слепоты, было исполнено томительной тревоги, — я не мог отвести от них глаз, словно сам вживе проходил через все их перипетии. Первые отсветы зари уже окрасили на горизонте небосклон, а я все еще пребывал под чарами увиденного. Фаллоиды, внезапно пробудившись от охватившего их оцепенения, один за другим отлепились от тел своих подруг и, словно под воздействием пружины, вернулись в вертикальное положение. Потом, слегка осев и как бы сгорбившись, вновь обрели былую коренастость и не сулящий беспокойств объем — из-за которого я поначалу и принял их за дома — своего обычного облика.

Освободившиеся женщины, сознавая, что избежали худшего и в очередной раз выпутались из переплета, сладострастно потягивались, обменивались пространными комментариями по поводу ночных перипетий и даже с облегчением заливались руладами звонкого, пронзительного смеха. Чтобы спуститься со своего балкона, все еще взволнованной оказанными ей знаками внимания счастливой избраннице достаточно было с помощью своих товарок — следовало бы сказать «помощниц», потому как они не давали спуску, походя отшивая приблудную головку, — соскользнуть по той самой лиане, по которой вчера она туда забиралась.

Должен добавить, что эти венчики отнюдь не всегда были вялыми и обвисшими. Едва почуяв вес прикорнувших женщин, они одним сжимающимся движением стягивались над ними покрывалом, настолько сильно прижимая их к плоти ножки, что большинству фаллоидов только и оставалось, что обнюхивать столь лакомую для них плоть через тонкую кружевную сеть. Но женщины быстро приноровились проделывать зубами в ее петлях большие дыры, через которые могли без удержу (и тем не менее безопасно) отдаваться на попечение своих любовников.

Как бы там ни было, покровники живы не одной любовью, как о том напоминали сменявшиеся каждый день корзины со съестными припасами. Эти корзины служили для нас большим искушением, и мои спутники не преминули стянуть несколько из них, чтобы ознакомиться с их содержимым. Делать это надо было быстро, потому что покровник, встревоженный каким-то неведомым чувством из-за нашего присутствия, обнюхивая все вокруг своей ножки, тут же запускал прожорливую голову в запас снеди, которая была давеча предоставлена в его распоряжение. Там не было ничего, что могло бы соблазнить нас: дикие, давно перезревшие ягоды, протухшие птичьи яйца, мох, опавшие листья, кора в далеко зашедшей стадии гниения, один-два трупика мелких млекопитающих, землероек, лесных мышей, тоже не первой свежести, полупереваренная лягушка и поверх всего раскрошенные восковые соты, в которых почти не осталось меда: он вытек и, смешавшись со всем этим добром, уже не подлежал употреблению. И тут вставал вопрос: откуда явились эти юные дикарки, которых покровники обратили в своих прислужниц-любовниц, и что могло подвигнуть их, несмотря на навлекаемый на себя риск, с таким полным самоотречением, с таким покорным соучастием отдаться в распоряжение огромных фаллоидов? И тогда мы открыли, украдкой проследив за ними, что юницы возвращались на прогалину в самом сердце леса, где раскинулась их деревня, высокие прямоугольные хижины, надежно срубленные, крытые листьями, с низким дверным проемом — войти туда можно было только на четвереньках, — каждую из которых окружал бамбуковый частокол; их обитатели жили, казалось, общинами, группируясь сообразно полу или возрасту: в одних — мужчины, в других — женщины, в тех, что ближе к периферии, — юноши и девушки. Наконец, в четко обособленных в специально огороженном месте — девушки в львиных париках, те, что посвятили себя служению веселкам-покровникам и жили там со своими детьми, которых поимели от связей с ними и о которых мы теперь немного поговорим.

В то время как потомство прочих обитателей деревни свободно резвилось где угодно, петляя по улочкам между заборами, отпрыски покровников, как заметили наши наблюдатели, не покидали своей выгородки, и поскольку они не заприметили ни одного из них в зрелом возрасте, мы в конце концов предположили, что племя так или иначе избавляется от полукровок, быть может, даже их поедая. Обоснованность подобной гипотезы станет более понятной по прочтении продолжения моего рассказа.

Однажды мне и в самом деле случилось заметить — это произошло, когда наше пребывание там подходило к концу, — что один из покровников, за маневрами которого я следил особенно внимательно, — вытянувшись во весь рост, он мог достичь поистине впечатляющей высоты, — демонстрировал весьма необычное поведение: согнувшись в три погибели наподобие лебединой шеи, он, казалось, был начеку, с ревнивым тщанием приглядывая за окрестностью своей вольвы, дабы никто из ему подобных не подобрался к покрывалу его венчика. Каковой тем не менее оставался пуст, и он часто подносил к нему голову, словно выискивая запах некоего недостающего присутствия. Весьма далекий от того, чтобы по примеру большинства односельчан, которым годились все женщины, искать удовольствия на стороне, он в конце концов выпрямлялся и время от времени испускал заунывные стенания, их низкие ноты, мало-помалу истончаясь, достигали разрывающей ухо высоты. Так повторялось несколько ночей подряд, и всякий раз покровник, лишенный своей избранницы, заводил свою безнадежную песнь.