Читать онлайн «Рисовать Бога». Страница 15

У нее и правда началось что-то вроде нервной икоты, и машинистка Людочка, побежала искать успокоительное. Отпаивая валерьяновыми каплями редакторшу, Людочка лепетала про то, что и вправду, «как же проглядели-то, ужас кругом такой, что душа принимать отказывается, и только, знаете ли, усилием воли заставляю себя понять, что это реальность». «Но ведь правда же, правда, еще два года назад такне было», – наивно повторяла она. Интересно, сколько усилий понадобится этой милой девочке, чтобы окончательно задавить в себе то человеческое, что пробует сопротивляться в ней внешнему безумию.

Рита наблюдается у врача Покровской больницы. Старенький профессор-кардиолог. Мы ездим к нему почти в самый конец Васильевского острова. Он прописал лекарства, но главное, велел не перегружаться ни физически, ни эмоционально.

Мы с Ритой никогда не говорим о том, что происходит вокруг. И дома стараемся бывать реже: соседка родила, и ребенок, девочка, очень беспокойная, все время плачет. Соседка говорит, это оттого, что молока не хватает.

Пока не настала зима, мы много гуляли, ходили в музеи, в Филармонию. Но теперь темнеет так рано, что хочется домой, в тепло. И даже в воскресенье мы редко выбираемся в город.

На широком подоконнике нашей кухни стоит пузатая трехлитровая банка. Это аквариум. Хорошо, что окно выходит на северную сторону, иначе рыбы, маленькие серые гуппи, непременно сварились бы. Аквариум – любимое развлечение соседского сына. Личный кинотеатр. Возвращаясь из школы, мальчик, пока хватает дневного освещения, сидит возле окна и наблюдает за тем, что происходит в аквариуме.

А там едва ли не каждую неделю появляется новое потомство: микроскопические, почти прозрачные рыбки. Гуппи – живородящая порода.

Соседский мальчик со спокойным, совсем не кровожадным интересом наблюдает, как взрослые особи поедают мальков. И так раз за разом. При таком положении дел проблема корма для рыб у соседей, наверное, решена.

Когда приплода становится так много, что аквариум напоминает кишащий муравейник, мальчик берет меньшую из двух, висящих над их кухонным столом поварешек, и отсаживает в кастрюльку некоторое количество рыб. Чем обусловлен его выбор, для меня загадка.

Потом он обхватывает банку обеими руками, несет к раковине, и смотрит, как ее содержимое с характерным хлюпаньем втягивается сливным отверстием.

Покончив с этим, он наполняет банку свежей водой и водворяет оставшихся рыб на место. Эта процедура повторяется примерно раз в месяц.

Однажды я все-таки поинтересовался, почему он такделает.

«Как?» – спросил мальчик, и удивленно посмотрел на меня малоподвижными серыми глазами.

Иногда я тоже подхожу к подоконнику, сажусь на табурет и смотрю сквозь банку с рыбками на улицу, искаженную призмой воды. Там идут люди и едут машины.>

Звонок раздался раньше, чем ожидал Славик. Он втайне надеялся, что вообще не позвонят, а если и позвонят, то откажут, и никуда идти «знакомиться с делом» ему не придется.

В общем-то, ему для его разысканий вполне хватало и библиотеки, куда он теперь ходил почти как на работу, уточнить то-другое, да еще поездок на Ланское шоссе, к переводчику с польского, и на 10-ю Красноармейскую, к специалисту по французской литературе: Славику нужно было разобраться с несколькими местами в дневнике, написанными на этих языках.

Погружение в чужую жизнь давалось ему трудно. И все-таки через нее его собственное существование стало наполняться мерцанием, о котором он или не знал, или не помнил.

Когда он сидел, склоненный над страницами дневника, в тишине комнаты ему слышалось мерное жужжание невидимого веретена, как тогда, в библиотеке, и пряжа, скрученная в буквы, распрямлялась под его пальцами, становилась нитью, вилась и вела все дальше и дальше, уже как бы помимо его собственной воли.

…От похода тудаон долго открещивался, пока соседка Эмочка однажды не сказала, сердито тряхнув седой подростковой челкой: «Ну, как же вы не понимаете, Станислав Казимирович, ведь вы же у него единственный. Больше у него никого нет. Это все равно как могила, которую надо найти и положить на нее цветы. Конечно, могильник НКВД существует, здесь, недалеко… Туда свозили уже убитых, сваливали в общие рвы и засыпали негашеной известью, так что…»

Славик про могильники знал. Это когда скот, больной сибирской язвой, забивают и зарывают в землю, или вот теперь могильники радиоактивных отходов. Но для людей… И еще «здесь, недалеко»…

Вечером ему было плохо. Сонечка бегала вокруг него с корвалолом и валидолом, плакала, хотела вызывать неотложку, но он не велел. У него ничего не болело. Нечему было болеть, все нутро у него было вынуто. А вместо нутра теперь в нем находилось то, о чем вчера он еще не знал и не думал, или запрещал себе знать и думать, и что вдруг вошло в его жизнь и расположилось в ней так, точно было там всегда.

Он обо всем рассказал жене, и пожалел. Сонечка мелко засуетилась, испугалась. Стала говорить: «Боже мой, Боже мой… Но ведь за что-тоих убили, значит, в чем-то виноваты… не может ведь быть, чтобы совсем ни за что…»

Это была подлая, гадючья мысль. Славик рассердился, обозвал жену дурой и прогнал от себя. А потом лежал и, зарываясь лицом в подушку, стонал от стыда. И не потому, что был несправедлив к жене. А потому, что Сонечка за негопроизнесла вслух то, о чем он, проникаясь к самому себе отвращением, думал.

И вот теперь ему позвонили и пригласили прийти. Но почему-то не туда, где он уже был, а в главное здание. Женщина приветливым спокойным голосом продиктовала номер местного телефона и попросила не забыть паспорт. Она же на другой день встретила его у бюро пропусков.

Прежде чем войти в здание, фасад которого занимал целый квартал по Литейному и несколько кварталов вглубь по Шпалерной, Славик стоял на противоположной стороне проспекта, на остановке, как будто ожидая троллейбуса, и наблюдал. Мужчины средних лет и молодые, в штатском и в форме, переговариваясь, улыбаясь, входили и выходили из деревянных, массивных, довоенных дверей. Может быть, это были уже совсем новые двери, просто воссоздали их по лекалу прежних.

Сотрудница учреждения была из архивной службы. Она повела Славика к лифту через массивный холл, от которого широкая лестница, покрытая ковром, шла вверх. Славик не заметил, на каком этаже они вышли, он волновался до дрожи в коленях и от самого факта своего присутствия здесь, и потому что женщина сказала, что сначалас ним хочет встретиться ее руководство.

Они шли по длинному коридору, от которого тянулись куда-то вглубь здания другие коридоры, и когда Славик позволял себе глянуть в сторону, он видел, что некоторые были перегорожены решетками.

Потом по другой, совсем не парадной лестнице, они спустились на этаж ниже, а, может быть, поднялись на этаж выше, Славик не запомнил. Здесь помещение стало совсем обыденным, похожим на старую бесконечную ленинградскую коммуналку. В узком коридоре Славик заметил несколько деревянных чуланов, напоминавших дачные нужники.

Они еще раз завернули и оказались в темноватом холле, стены которого до середины были обшиты красным деревом. Возле одного из кабинетов женщина попросила его подождать и заглянула внутрь.

– Проходите, пожалуйста, Станислав Казимирович! – Она впустила его в кабинет и ушла.

Навстречу ему поднялся средних лет мужчина в штатском. Он представился, поздоровался со Славиком за руку и пригласил сесть, указав на узкий столик, торцом придвинутый к его письменному столу. Помещение было теплым и светлым. Большое окно выходило во внутренний, залитый солнцем двор. На подоконнике стояли горшки с фикусами и папирусом. Славик почему-то вспомнил, что такие же горшки были в кабинете его школьного директора. Он сел и по-ученически сложил руки.

– Станислав Казимирович, дело, которое вы запросили, сохранилось. И вы сможете с ним ознакомиться. Более того, мы сделали для вас ксерокопии нескольких листов. – Мужчина положил руку на коричневую папку с завязками. – Вот оно.

Мужчина замолчал, разглядывая Славика, точно прицениваясь к нему. Славик тоже молчал. Солнце грело ему спину. Сначала это было хорошо, но теперь стало беспокоить. Он чувствовал, что вспотел. И еще он чувствовал свою, тяготившую его, зависимость и от этого мужчины, и от милой женщины-архивариуса, и в то же время ничем не объяснимую приязнь, чуть ли не любовь к ним.

– Станислав Казимирович, скажите, а для чего вам это нужно?

Славик, еще ни слова в этом здании не произнесший, замешкался с ответом. Не мог же он повторять здесь про могилу и цветы. Он разлепил ссохшиеся губы и тихо ответил:

– Просто… чтобы знать.