Читать онлайн «Ринама Волокоса, или История Государства Лимонного». Страница 13

В Жарли они отыскивались сами, причём в большом количестве. С предложением руки и сердца к белоснежной красавице обращались как великовозрастные учащиеся Технического Центра, так и их моложавые преподаватели. Некоторые предложения внушали доверие, но Ринама не собиралась менять Лимонию на страну третьего мира и уподобляться водяным женщинам, которые сосуществовали с жарлийскими мужьями, как персонажи плохой иностранной пьесы. И всё-таки её плоть не осталась равнодушной к хилой, но страстной лакибской плоти по имени Дираш. Жарлийский возлюбленный был женат и по жарлийской привычке имел четырёх детей. У Ринамы и в мыслях не было осиротить детей, но всё равно любовь получилась стыдной и ворованной. Заливаясь краской стыда, девушка крала минуты любви у жены, у детей, у многочисленных родственников. Водяному преподавателю Лийнаато тоже было очень стыдно за свою переводчицу, и он решил устроить ей ареопаг. В течение двух часов хорошо организованный ксегенский коллектив клеймил, увещевал, предупреждал и запугивал. Заклеймённая, но не раскаявшаяся Ринама была достойной дочерью своих смелых родителей, она испугалась только за разбушевавшуюся нервную систему. Ослабив рыданиями натянутые нервы, девушка хлопнула дверью и стала готовиться к жёсткой борьбе с Лийнаато, с коллективом и с маразмом «железного занавеса». Во время подготовки к ней в тайне от жены проник Лийнаато и пытался растолковать, что честные ксегенские девушки предпочитают иностранцам честных ксегенских мужчин. Ринама ответила фарисею напрямик, что она не будет с ним целоваться, потому что любит не его, а Дираша. В течение года она принципиально целовалась с жарлийским преподавателем и способствовала изживанию синдрома «холодной войны». В конце концов он исчез из жарлийско-ксегенского коллектива, зато достиг апофеоза на международной сцене.

Капиталистический лагерь во главе с Акимерой, наконец дождался крупного политического промаха лимонных доходяг, которые послали войска в раздираемый противоречиями Ганафастин. Руководитель этого средневекового государства сражался с непримиримыми оппозиционерами, которые в Ганафастине никогда не переводились. Несколько раз он обращался за военной помощью к ксегенской власти, которую уверял в искренней любви к светлому коммунистическому будущему. Лимонные доходяги, скрепя сердце, долго отказывали передовому вождю, но в конце концов не выдержали и уступили средневековой логике. Этим промахом моментально воспользовались капиталистические противники, которые принялись вопить на весь мир о ксегенской интервенции.

Ринама уезжала из Жарли под несмолкаемые радиоголоса, разоблачавшие внешнюю политику Лимонии. Освободившийся от идеологии ксегенский коллектив, которому понравилось вместо политзанятий купаться в море, уговаривал освободительницу вернуться в его лоно после окончания института. Но Ринама была непреклонна. Жарлийская любовь и борьба отняли много сил, и переводчица без сожаления рассталась с гостеприимным, но чуждым Жарли и опомнившимся, но диким коллективом лимонных преподавателей и переводчиков. Она вернулась в родную, спокойную, понятную, надёжную, благополучную жизнь. Здесь не кричали радиоголоса, и о напряжённой международной ситуации напоминали только поредевшие ряды олимпийцев, отказавшихся от совковой Олимпиады в знак политического протеста. Полюбовавшись непривычно пустой олимпийской Совкмой, Ринама вместе с институтской подругой Нанон навострилась на отдых в Мрык. По дороге Нанон рассказала много неожиданного о тех изменениях, которые произошли на факультете. Преобразования были продиктованы апофеозом «холодной войны», который толкал одряхлевшую ксегенскую власть на решительные действия. Со всей старческой силой доходяга обрушилась на цинафрийский факультет, плодивший предателей Родины. У Ринамы с ксегенской властью образовалось много разногласий, в частности, во взгляде на эмигрантов. Но открыто она своё недовольство не высказывала, потому что в Лимонии это было не принято.

В каждой стране есть свои условности, в каждом обществе есть свои условности, в каждом коллективе есть свои условности, возведённые в ранг законов, которые все обязаны выполнять. Немногие задумываются о том, откуда они взялись; для этого у людей слишком мало свободного времени. Лимонные граждане плохо знали законы своей страны, на суд шли, как на эшафот, но условности, которые были сильнее законов, они усвоили, как дважды два четыре.

С раннего детства Ринама знала, что взрослым можно смотреть фильмы с поцелуями, а детям это кино противопоказано; позже девочка усвоила, что школьные знания — это одно, а жизненный опыт — совсем другое; со временем она догадалась, что по телевизору показывают то, что хорошо, а не то, что есть на самом деле; наконец девушка сообразила, что можно то, что кому-то нужно, а не то, чего ей хочется. Когда Ринама это поняла, она из принципа стала делать то, что ей нравилось, и чем дальше — тем больше. Цинафрийский факультет предоставил ей полную свободу для развития личности, и она платила за независимость любовью и благодарностью. Разумеется, независимость ограничивалась осознанной необходимостью успешно изучать цинафрийский язык. Ринама с удовольствием хорошо училась и с радостью давала выход своей развивающейся индивидуальности. Индивидуальность студентки развивалась до границ «железного занавеса»; там она останавливалась и пропускала вперёд чужие индивидуальности, которые перехлёстывали через границу. Среди этих личностей было много ринаминых друзей, которые за границей становились её заграничными друзьями и врагами ксегенской власти. В своём отношении к эмигрантам ксегенская власть была не одинока; её точку зрения разделяло большинство ксегенских патриотов, которые считали, что эмигранты играют на руку врагам родной Лимонии. Патриотка Ринама тоже переживала за свою страну, но не отказывалась от своих друзей, которые все до одного были хорошими людьми. Враждебное отношение к эмиграции казалось более, чем странным, снисходительной Певоре и абсолютно неприемлемым эмигрантской Акимере, которая после второй мировой войны набилась в лидеры капиталистическому лагерю. Между тем у Лимонии были свои резоны: непоколебимый патриотизм, который ксегенской пропагандой был раздут до маразматических размеров; «холодная война», которая часто использовала эмигрантов в своих целях; утечка государственных мозгов, которые укрепляли иностранный капитал.

Вооружённая резонами ксегенская власть повела наступление на цинафрийский факультет Совкового Педагогического института. Она внедрила туда стукачей, которые должны были изменить ситуацию в пользу ксегенской власти, прикрыла окно в Певору и уволила самых «неблагонадёжных» преподавателей. Слава богу, остались просто «неблагонадёжные» преподаватели, потому что других преподавателей на факультете не было. Именно они, а не стукачи делали погоду на факультете, поэтому там так и не подул ветер перемен. Под руководством любимых преподавателей Ринама окончила институт на пятёрки и четвёрки и получила направление в детский дом — на тяжёлую и не престижную воспитательскую работу, не имевшую ничего общего с цинафрийским языком. Дорогие ринамину сердцу «неблагонадёжные» преподаватели старались изо всех сил, но ничего не могли поделать со скудным институтским распределением, обрекавшим выпускников на участь учителей или воспитателей. Обе профессии крайне низко котировались в ксегенском обществе, несмотря на свою общественную значимость. Педагоги, которых в стране развелось, как тараканов, получали маленькую зарплату и ощущали себя, как насекомые на чужой кухне. (Впрочем, кухни бывают разные, а в среде тараканов попадаются мадагаскарские, которых, как диковинку, экспонируют в Парке Кое-кого). Ринаме неприятно было ощущать себя обыкновенным тараканом, и она со всех ног бросилась к Нанон, мать которой служила в Министерстве образования и в обход странных ксегенских законов устроила свою дочь переводчицей в кругосветное плавание. Но в уютной квартире подруги № 1 Ринаму ждало жестокое разочарование: она там больше была не нужна.

Нанон перевелась на второй курс цинафрийского факультета из Института имени Капсякру и сразу же пристроилась к Ринаме, которая была старостой группы. К таким меркантильным действиям её подтолкнули события, разыгравшиеся в «Капсякру». Оба института были педагогическими, но на этом сходство заканчивалось. Без сомнения, Нанон больше подходила цинафрийскому факультету: она была умной, талантливой, неординарной. За это её невзлюбил обывательский «Капсякру», где она явно пришлась не ко двору. Отношения развивались в течение года и накалились до такой степени, что воинствующая посредственность начала травить неординарный талант. В конце концов у Нанон не выдержали нервы, и, с помощью начальствующей мамы, она убежала в другой институт. На цинафрийском факультете у отличницы Нанон не было никаких проблем, но, на всякий случай, она влилась в дружный коллектив ринаминых друзей. Ринаме нравилось общаться с интеллектуальной, разносторонней и неожиданной Нанон, которая незаметно оттеснила всех других подруг. Девушки общались на равных и понимали друг друга с полуслова. После того, как одна подруга съездила на работу в Жарли, а другая — на учёбу в Цинафрю, их отношения охладились, но не закончились.