Читать онлайн «101 Рейкьявик». Страница 43

Нижеподписавшийся измотан, страдает похмельным синдромом, двенадцать часов ничего не курил, шестьдесят часов не смотрел телевизор, сорок шесть часов не видел маму, тысяча четыреста шестьдесят семь часов ни с кем не спал, одет в красные штаны незнакомой худощавой женщины и сапоги Роберта, которые ему малы, с неприятным привкусом шоколада во рту и большой нуждой в прямой кишке (в основном состоящей из корнфлекса «Келвин Кляйн» напополам с душой хофийской хозяйки), стал персоной нонграта в «К-баре», вечно ненавидим незнакомой голой девушкой, разрушил красивую любовь подростков в Граварвоге, перевернул с ног на голову понятия милого зубоврачебного семейства из Гардабайра о формах сожительства, двое суток с тех пор, как мама сменила ориентацию, жду ребенка от Хофи, которая меня ненавидит, сделал ребенка Эльсе и… постепенно прихожу в себя после самых тяжелых секунд в моей жизни.

И это я — который предпочитает спокойно сидеть дома с дистанционкой!

Я сижу на переднем сиденье, как Стивен Хокинг unplugged.[196] Эльса за рулем. Белая «тойота». Эльса везет меня из школы, домой, к маме. Эльса забрала меня из школы, а меня оттуда только что выгнали. Я подложил учителю на стул ВИЧ-инфицированный шприц и подменил капсулы с рыбьим жиром таблетками экстази. Никто ничего не понял. Пока на следующий день я не пришел в школу один из всего класса. Эльса забрала меня. Не хочу домой. Лолла. Мне больше всего хочется провести остаток жизни здесь, связанным ремнями безопасности, с медсестрой за рулем. И я больше ничего не делаю. Она останавливается у ларька, для меня. Сигареты. Белоснежная пышущая здоровьем «тойота»; и я выхожу. И Эльса за рулем. «Эльса, милая Эльса». Сестра моя. Что я сделал? А что сделал, то и сделал. И это я — который ничего не делает. Эльса. Хотел бы я быть таким, как ты. Хотел бы я быть тобой. Правильным. Ухаживать за больными. Проявлять участие. Готовить и все такое. Я хочу быть тобой. Или Магги. Магги. Сейчас Магги на горе Ульварсфетль танцует техно. С желтым плеером в ушах, радио настроено на канал «Икс». И вот Магги уже на Эсье, в кромешной тьме, танцует техно. И вот Магги вернулся домой: косить. Заснеженную лужайку — газонокосилкой. Вот Магги дома танцует техно с детьми. Магги протанцует всю ночь. В гостиной. Вот Магги сунул голову в микроволновку. Чтобы охладиться. Вот Магги зашел к соседям и скачет на юной Ваке до утра. Вот Магги в тюрьме. Вот Магги на дне. Он больше не сидит и не выслушивает своих пациентов. Он теперь сам все время говорит. Теперь он щупает своих больных. Вот его положили в больницу. Вот Магги в приемном покое. Целый день у своей Эльсы.

Но нет. На него стоило взглянуть — как он экстазировал в хозяйском кресле, переключал скорости туда-сюда, а потом вскочил и помчался в сортир, вышел оттуда бледный и теребящий пальцы и вдруг весь «ожил», принес еще пива, но не сел, а подошел к окну, поносочкался перед ним вверх-вниз и сказал:

— Какая гора красивая!

— Что? — (Эльса.)

— Гора красивая. Мы на эту гору никогда не лазали. На Ульварсфетль. Ульварсфетль. — Потом обернулся, взглянул на экран и, на удивление громко, рассмеялся, глядя на дикторшу Рагнхейд Клаусен (п. 20 000). — Она прелесть! Она прелесть!

— Магги?

— Правда ведь? Прелесть! Рагнхейд Клаусен. Просто прелесть! Эльса, где альпинистские ботинки? Я собрался на Ульварсфетль.

Детки — глазами на своего отца под кайфом.

— Ребятки, вы со мной не хотите на прогулку?

— Магги, мы сейчас будем ужинать!

Небольшой напряг, который кончается тем, что Магги скрывается в чулане: искать альпинистские ботинки, а я собираюсь уходить, а Эльса решает подвезти меня. Она уже ошубилась, и я тоже готов, как вдруг в прихожей показывается Магги с какими-то космическими ботинками в руках:

— Бы куда? Решили выйти поразвлечься? Эльса и Хлин! Отлично! Молодцы!

— Магги! Никуда не уходи! Я подвезу его домой и вернусь.

— Тогда я возьму детей с собой.

— На Ульварсфетль?! Но скоро стемнеет.

Скоро стемнеет. Уже стемнело. Белая «тойота» заезжает на тротуар на Бергторугата, и Эльса говорит: «Ну ладно», — и переключает на нейтралку. «Рада была тебя видеть. Здорово, что ты заглянул». — «Ага». — «И поздравляю еще раз с днем рождения, только жаль, что я ничего тебе не подарила…» — «Ничего страшного. Ты беременна. Это и есть подарок». — «Да, может, и так; у нас сегодня большой день, и Магги… я не знаю, что на него нашло, отчего ему прямо сейчас приспичило полезть на гору. Обычно его из дому не вытащишь, разве только на гольф или на рыбалку…» — «Да уж. Как-то он весь воспрял». — «Да…» Молчание. Отстегиваю ремень. Мы смотрим друг другу в глаза. «Спасибо, что подвезла меня». — «Не стоит, Хлин; рада тебя видеть, передай привет маме…» — «О’кей. Передам». — «А так у вас все нормально?» — «Да, да…» — «Слушай, давай я к вам, что ли, загляну ненадолго, раз уж я здесь». — «А она знает про беременность?» — «Что я беременна? Разве нет? Я тогда так удивилась, что она тебе не сказала». — «Да, точно. Просто я с ней как-то мало виделся в последнее время», — говорю я, а Эльса тем временем выключает зажигание. Мне становится как-то легче от мысли, что я наконец вернусь к себе в комнату, и я наклоняюсь вперед и чувствую… да, чувствую, что наткнулся на дверную ручку, и когда она, отстегивая ремень, спрашивает: «Как ты думаешь, она дома?» — бодро отвечаю: «Да, конечно, они обе наверняка дома, и мы можем отметить все это дело. Три причины». — «Ну? Что-то еще?» Мы смотрим друг другу в глаза, у обоих руки на дверных ручках. «Да. Мама тоже… Ну, ты знаешь». — «Нет. Погоди… Ее в должности повысили?» — спрашивает Эльса, бодро и возбужденно. «Ну, можно сказать и так. Да ты, наверно, знаешь. Она у нас поменяла кое-что». — «Ой, а что?» — «Одну важную вещь». — «Какую?» — «Подсказываю: „о…“» — «„О“? Окна, что ли, поменяла? Или обои? Господи, зачем, у вас же в квартире и так нормально было!» — «Нет, это другое „о“. Ориентация». — «Ориентация? И что? Прямо не знаешь, к чему ты клонишь!» — «Эльса!.. Хотя нет, она тебе уже, наверно, все рассказала…» — «Нет. О чем?» — «Нет. Пусть она сама все тебе расскажет». — «Да ладно! Давай ты!» — «А я думал, ты знаешь», — «Что?» — «А ты ее сама спроси!» — «Ориентация… Не понимаю…» — «Подсказываю: сексуальная». — «Мама… Ориентация… Поменяла… Сменила сексуальную ориентацию?» — «Йесс!» — «Ну, Хлин! Мама? Тебе бы все шутить!» — «Нет. Я серьезно. Serious». — «Да, да, почему бы нет…» — «Честное слово». — «С тобой прямо не знаешь, когда ты шутишь, а когда серьезно. Это ты меня разыгрываешь, как тогда, когда ты сказал, что беременным шоколад нельзя?» — «Нет. Тогда я прикололся. А это…» — «Как? Прикололся? А мне показалось, ты так серьезно…» — «Правда?» — «Да. Я тебя до сих пор не знаю как следует, а я была твоей сестрой целых тридцать…» — «Тридцать четыре». — «Да, тридцать четыре года. Сколько вообще нужно времени, чтоб тебя как следует узнать?» — «Да, наверно, еще лет пять. Пять лет интенсива. Тогда все получится». — «Ха-ха… А это… Ты тогда себя так странно вел». — «Правда?» — «Да». — «Ну, не знаю. Наверно, просто потому что мама…» — «Мама сменила сексуальную ориентацию? Ну ты меня и разыграл!» — «О’кей. Я НЕ ШУЧУ. Наша мама лесбиянка». — «Так ты серьезно?» — «Йесс. И это Лолла». — «Лолла?» — «Да-с. Чистая любовь. Я уже давно их подозревал. Ну, она, конечно, живет у нас с самого Рождества и раньше тоже к нам все время таскалась, каждый день приходила на обед. А потом, видимо, был какой-то десерт, который мне попробовать не давали». — «Да что ты говоришь!» — «Ага». — «И что, и как ты догадался?» — «Она мне сама сказала. В четверг вечером». — «И что?» — «Ну, сказала, и все. Точнее, я за нее сам сказал. Ей самой было трудно… Она даже плакала». — «Да? Как ты к этому отнесся?» — «Я? А никак. Ей показалось, что хорошо. То есть, конечно, это хорошо, для нее лучше, что она с этим разобралась». — «Ага». — «То есть я считаю, она у нас молодец». Молчание. Эльса глядит перед собой. Мимо нее фары. Звук: шины-по-мокрому-асфальту. Красные габаритные огни. Атмосфера воскресного вечера. Усталость в фонарных столбах и пресыщенность в домах. И ка-кая-то скука в том, как припаркованы машины, и вообще такой настрой, типа: «выходные кончились». Мы сидим. Про переднюю дверь пока забыли. Она: «Ну, я прямо… то есть я… то есть это так неожиданно… она… ее… ей же столько лет… я прямо… я прямо не пойму». Она смотрит на меня. На лице одна мысль. Четырнадцать чемоданов по конвейеру заезжают в самолет «TWA» в аэропорту Амстердама. «Это у нее такой период. Кризис. Человек меняется. Только она дошла до конца. Сменила пол», — говорю я, чтобы разрядить атмосферу в машине, но на лице сестры все еще густой снегопад. Я дальше: «Ну и что. Ничего страшного. Ее же, в конце концов, не лавиной завалило. Всего-навсего сменила сексуальную ориентацию». — «Да… Только я не пойму, почему она мне не сказала». — «Да? А я почему-то думал, что сказала». Молчание. Она опять смотрит на улицу.