Читать онлайн «Тысяча жизней. Ода кризису зрелого возраста». Страница 65

Ее родители навсегда остались жить в Боливии, и я был несколько удивлен этому факту… Имея возможность поселиться в Канаде, зачем оставаться в отсталой стране?

Моя жажда прожить тысячу жизней вдруг швырнула меня на Кубу, как обычно внезапно, просто погода в Канаде была совсем уж невыносимой… конец марта в наших широтах, можете себе представить – снег, слякоть, бррррр…

Куба многое мне разъяснила… Люди и природа вполне компенсируют неудобство жизни в отсталой стране.

Какая энергия живет в кубинцах! Какое жизнелюбие и страстность! Неудивительно, что Куба приковала к себе Хемингуэя, который взял и обосновался там. Когда прибываешь на бело-песочные берега восхитительного океана, желание поселиться под куполом, освежаемым ветром пальм, становится непреодолимым.

Увы, на Кубе я понял, что испанского пока не понимаю, да и говорю-то с грехом пополам.

Вообще нельзя судить о Латинской Америке, там не находясь. Они живут совершенно в другом измерении, и из наших простуженных северных широт это измерение кажется кривым и убогим; прибыв же туда, его черты выпрямляются, и все встает на свои места: и нищенские хибарки, которые нет смысла строить лучше из-за постоянных ураганов, и быки, пашущие землю, и медлительные кони, несущие нас на вершину холма, откуда открывается щемящая панорама на пальмы и пологие склоны…

Поверьте, понять эти земли и этих людей, можно лишь поселясь там и по-настоящему их полюбив.

Конечно, немецкий язык ассоциировался в моем сознании ни с чем иным, как с фашистами. Когда, случайно сбившись с дороги в восточной Франции, мы попали в Германию, то даже не вышли из машины, проездив два часа где-то в районе Саарбрюкена (Saarbriicken) и ища обратную дорогу во Францию. Стоило нам остановиться на перекрестке, как мы услышали немецкую речь. Короче, почувствовали себя как за линией фронта.

Безусловно, Вторая мировая война продолжает бушевать в наших сердцах и душах. Однако я чувствовал, что сбрасывание со счетов целого народа, культуры, можно сказать германской цивилизации, принесет мне больше вреда, чем пользы.

Дело в том, что пока знание языка и национальной культуры ограничивается общеизвестными фразами и фактами, любая цивилизация вырисовывается в гротескном свете, проистекающем от предубеждений и плоских острот. Стоит же углубиться в язык и культуру, как старое лубочное представление блекнет, и ему на смену приходит целый мир понятий и мыслей, слов и надежд, привнесенных в эту вселенную изучаемым нами народом.

С этим явлением я впервые столкнулся, постигая глубины французского. На моих глазах из анекдотической придурковатой нации вырастало целое отдельное мироздание французского образа мысли и неповторимой культуры.

Ожидая того же эффекта, я дал объявление в местную газету, что мне требуется преподаватель немецкого, и вскоре в мою жизнь просочился герр Кристиан Дудек, немец до мозга костей и отличный повар международного класса.

Сначала при каждом его слове, произнесенном по-немецки, у меня вставала шерсть дыбом, но постепенно я привык, а когда Кристиану стало известно, что я еврей, он и вовсе смягчился, начав относиться ко мне с какой-то особой бережностью…

Ноберт Элиас в своей книге «О процессе цивилизации»[117] высказал прекрасную мысль о том, что ранее национальные различия между европейскими элитами были сглажены, ибо все говорили по-французски, а свои собственные языки держали на полузаконном положении, как варварские диалекты черни и торговцев.

В этом наблюдалось некое международное братство с реликтовым духом элитарного интернационализма.

В последние же три века ситуация изменилась, с подъемом европейской буржуазии укрепились и их национальные языки.

Если хотите, в этом с виду невинном факте кроется в какой-то мере предпосылка возможности фашизма.

Сам Фридрих Великий относился к немецкому языку весьма снисходительно. Он жаловался по-французски на слабое, явно недостаточное развитие немецкой литературы, в своем произведении «De la litterature Allemande»[118]. «Je trouve, – писал он о немецком языке, – une langue a demi-barbar…» – «Я нахожу его полуварварским языком».

А где-то рядом примерно в то же время творили Гёте и Шиллер. Вот уж верно сказано – нет пророка в отечестве своем.

Я не стал, однако ж, искать пророков, а, перебарывая свою врожденную неприязнь к немецкому, стал заниматься с герром Дудеком, и вскоре немецкий перестал резать мне ухо, и стал открывать свои маленькие, но строгие тайны.

Кристиан происходил из семьи с корнями в Восточной Пруссии, в том самом Кенигсберге, название которого в переводе с немецкого означает Королевская гора, а ныне Калининграде, название которого не требует пояснений для русскоязычного читателя… Да-да, в том самом городе, где когда-то проживал Кант.

Детство свое Кристиан провел в Индии, где работали его родители. Можете себе представить, что может получиться из немецкого мальчика, проведшего свои детские годы в окружении индийского самосознания, никогда не устанавливающего четких границ между выдумкой и реальностью? Это свойство индусов многие называют лживостью и изворотливостью, однако это не так. Дело всего лишь в том, что они не ставят – именно не ставят – четких границ между выдумкой и реальностью. Только и всего.

Кристиан в определенной мере приобрел эту исключительную черту индийского характера, которая удобно скрылась под внешней немецкой оболочкой.

В процессе знакомства с Кристианом не только как с носителем немецкого языка, но и как поваром международного класса, оказалось, что его дедушка был никем иным, как первым поваром Рейха, и пошел на дно, не снимая поварской фартук и колпак, вместе с каким-то немецким кораблем.

«И тебя не тошнит есть то, что он готовит?» —спросила меня моя потрепанная временем совесть.

«Тошнит, – сознался я, – но готовит он замечательно, так, что пусть отрабатывает грехи своих предков».

Хотя истинной причиной моего приступа чревоугодия, который, надо сказать, скоро прошел, было то, что Кристиан, как я уже упоминал, открыл магазин в стиле «домашняя кухня», и я стал его единственным клиентом. Дождавшись, когда у Кристиана появились другие покупатели, я его покинул, ибо всякая еда рано или поздно приедается. Но своими действиями я как бы доказал себе, что более не испытываю расовой неприязни к народу своих палачей.

Неприязнь к немцам у евреев – не просто рудиментарный артефакт. Увы, в корне они не поменяли своих убеждений и наклонностей, являясь ассами практического мышления, коее, наталкиваясь на парадоксальное еврейское мышление, просто выходит из себя от ярости.

– Wir sind unterschiedlich! – «Мы – разные», – приводит Кристиан пример употребления слова «unterschiedlich». Меня это почему-то обижает, и я слышу в этом отголоски тех самых пресловутых открытий середины двадцатого века, которыми немцы в особой форме поделились с остальным миром…

Бог с тобой, пусть unterschiedlich[119]. Пусть. Но проигнорировать немецкую часть культуры этого мира я не могу.

Китайский язык всегда символизировал собой верх сложного и непонятного. Фраза «для меня это китайская грамота» сами знаете, что означает. Так что я, конечно же, не мог пройти мимо такой заманчивой головоломки. Я всегда утверждал: то, что выдумал один человек, в принципе может понять другой. Кроме того, мне доставляет немалое удовольствие наблюдать, как нечто, неизвестное ранее, чужое и, казалось бы, непостижимое, постепенно становится родным и привычным. Сначала это случилось с буквами иврита, теперь это происходит с китайскими иероглифами.

К китайскому языку меня привлекали прежде всего именно иероглифы – знаки, каждый из которых обозначает отдельную лексическую единицу (морфему, слово). Иероглифическое письмо является одним из древнейших видов письма, непосредственным развитием пиктографического (рисуночного) письма.

Наиболее известны иероглифические системы Египта, Шумера, майя. Иероглифическое письмо в современном мире используется в Китае. Системы, разработанные на основе китайской иероглифики, продолжают сохранять свое значение в Японии и Корее (наряду с существованием в этих странах фонетического письма).

Отличительными особенностями иероглифического письма является большое количество знаков, соотнесение их со смысловой (а не звуковой) составляющей слова, трудность передачи морфологических форм слова.

Именно с этими особенностями и было связано снижение роли иероглифического и появление фонетического (слогового и алфавитного) письма в процессе эволюции мировой письменности.

Несмотря на снижение роли иероглифики как системы записи в мире в целом, для китайского языка преимущества иероглифической письменности (независимость записи от звучания, связь знака со смыслом, компактность) оказались более значимыми, чем недостатки.