Читать онлайн «История Рай-авеню». Страница 4

Сколько Уилли себя помнил, Вальтер Сташев всегда присутствовал в их семье. Он был то ли двоюродным братом отца, то ли его другом еще по старой стране, в которой они раньше жили.

Сташев претендовал на родство. Фактически он претендовал на большее.

Однажды, когда Уилли было около пяти лет, он увидел Сташева и свою мать вместе. Они обнимались. Его руки держали ее за талию, а ее руки обнимали его за плечи. Маленький, худенький, запуганный мальчик набросился на Сташева, стал пинать его ногами и наносить удары своими детскими кулачками. Тот, придя сначала в гнев, тут же рассмеялся. Он одной мощной рукой поднял пришедшего в бешенство мальчика, подержал его некоторое время в воздухе, потом бросил о стену.

Испытывая боль и страх, он услышал, как его мать говорит тихим голосом Вальтеру, чтобы не обижал малыша. Ее голос звучал очень нежно. Сташев поднял мальчика на ноги, нагнулся к нему. От него пахло виски. Он сказал мальчику:

— В чем дело, пацан? Ты думаешь, что я плохой, а? Или, может, ты думаешь плохо о своей матери? Что ж ты тогда за сын, если ты думаешь плохо о матери? Матери священные, как святая мать Мария. Ты плохой пацан, маленький Уилли, ты просто гнилой хорек, вот ты кто.

Говоря это, он тряс мальчика или бил его, пока тот не почувствовал себя совершенно беспомощным, беззащитным и никому не нужным.

А его мать, стоя за Сташевым, улыбалась и шептала: «Нет, не надо, все нормально, он ведь просто маленький ребенок, Вальтер, оставь его».

— Да пусть он оставит меня в покое, — сказал великан. Потом бросил свое занятие и вышел из подвального помещения, где обитали дворник и его семья, и направился в котельную, где спал на кушетке.

Мать Уилли ничего не сказала. Она просто поправила свою одежду, прикоснулась к волосам своими толстыми красными пальцами и пошла на кухню готовить обед.

Уилли ненавидел мать, отца и Вальтера Сташева. Он также ненавидел своих братьев и сестер (некоторые из них были похожи на Вальтера, а некоторые — на Уилли или отца).

Его реальная повседневная жизнь — дома, на улице и в школе — была невыносимой и временами Уилли впадал в состояние, близкое к отчаянью. Если бы у него не было другой жизни, то мальчик, наверное, скоро вообще исчез бы, становясь все меньше и меньше, бледнея, худея, и наконец стал бы невидимым и перестал существовать. И никто бы не обратил на это никакого внимания. Всем было бы наплевать.

Уилли Пейсек открыл для себя другую жизнь в самом нереальном из миров — в мире кино. Он относился к фильмам, которые смотрел по субботам, не так, как к ним относились другие дети. Возвращаясь домой, он не воображал себя ковбоем, гангстером или солдатом, чеканя шаг или идя вразвалку, а то и натягивая поводья воображаемой лошади, скача галопом по тротуарам Бронкса. Нет, он не подражал ведущему артисту утреннего киносеанса, не превращался в высокого, красивого, энергичного мужчину.

Вместо этого каждый фильм оставлял у него чувство любопытства и удивления. Но он ни с кем не говорил об этом. Прежде всего, и говорить-то было, собственно, не с кем, а потом, он бы просто не смог выразить свои чувства словами.

Уилли, единственный среди всех детей, посещавших киносеансы, а, может быть, и единственный среди взрослых зрителей, задавался вопросом: как делаются фильмы? Он понимал, что истории, какие разыгрываются в кино, сочиняются одними людьми для других людей, которых называют актерами. Потом все это показывают на экране в черно-белом изображении. Его интересовало: кто были те люди, которых не показывали на экране? Что нужно делать, чтобы появился тот или другой фильм?

Он взял за правило читать все титры, которые появлялись в начале или конце того или иного фильма. Казалось, за все, из чего состояло кино, отвечали специальные люди: директора, продюсеры, писатели, специалисты по костюмам и гриму, ответственные за декорации, музыканты и композиторы, электрики, столяры. Они все собирались вместе и делали фильмы, которые он смотрел в кинотеатре «Авалон» на Вестсайд в Бронксе.

«Авви», как они его называли, был самым дешевым кинотеатром в районе: детские билеты на утренние сеансы стоили всего одиннадцать центов, а билеты на дневные сеансы — пятнадцать. Фильмы сменялись два раза в неделю. Сначала их показывали в кинотеатрах на Манхэттене, потом в красивом кинотеатре «Парадиз» в Гранд-Конкорс, потом в «РКО» на Фордхэм-роуд, потом в «Валентайн», который находился на другой стороне улицы, и только после этого новые фильмы показывали в «Авви». Уилли интересовали даже мультфильмы. Нет, не то, что в них происходило — кому-то дали по голове, кого-то преследуют, взрывают, на кого-то наезжает автомобиль, кого-то переезжают на поезде, а кто-то спасается и мстит своим обидчикам. Его не интересовала и техническая сторона, так как он понимал, что все эффекты достигаются путем создания серий рисунков. Уилли был заинтригован тем, что где-то собираются какие-то люди и создают все это. Делают фильмы и мультфильмы из ничего.

Уилли Пейсек не мог бы сказать, что все это для него значит и почему все это интригует его до такой степени, что его начинает трясти от нервной лихорадки. Он не мог понять, какое значение все это могло играть в его жизни. Но понимал одно: как только он входил в грязный, вонючий, шумный, переполненный детьми кинотеатр, все остальное в жизни переставало для него существовать. Все, что происходило на экране — все действия, истории, которые там рассказывались, актеры, играющие в фильмах, люди, создававшие фильм, — все это вызывало в нем самое радостное из чувств: надежду. Всю неделю он жил только тем, что в субботу посмотрит новую картину.

Фильмы навсегда стали самой важной частью его жизни.

Кино не только давало ему пищу для размышлений о своем будущем. Одинокий, отвергнутый, как бы несуществующий в реальной жизни, он смотрел кинофильмы и учился думать и анализировать. То, что он видел в кино, помогало лучше понять ту жизнь, которая протекала возле него. Он стал внимательнее приглядываться к людям, которые жили в его районе.

Кто еще, кроме Уилли, заметил, что сапожник Доминик Данжело, надевая починенную туфлю на женскую ногу, не спешит отпускать ее, и его длинные грязные пальцы трогают женскую лодыжку, хотя в этом и нет никакой надобности, а его глаза при этом горят, язык лижет пересохшие губы, голос становится хриплым, когда он произносит совершенно невинную фразу:

— Ну вот, дамочка. Теперь все нормально, да? Теперь нашей маленькой ножке будет хорошо, да? Такая красивая дамочка не должна испытывать неудобства.

И все женщины принимали это как должное. Они улыбались и не протестовали.

Все они, эти леди и эти девушки, казалось, ждали чего-то, как он сам, что должно было случиться в жизни.

В четыре часа дня возле сорок шестого полицейского участка ежедневно происходил развод. Участок находился на авеню Рай, как раз напротив того дома, в котором жили Пейсеки. Молодые мамы с детьми в колясках останавливались и смотрели на построившихся в шеренгу полицейских, одетых в синюю форму. Лица у них были серьезные: они слушали сержанта, читающего приказ. Уилли наблюдал за женщинами, глядевшими на полицейских. Они смотрели прямо в глаза мужчинам до тех пор, пока те не отвечали на их взгляд, и тогда между ними устанавливался какой-то тайный контакт и достигалось какое-то взаимопонимание. Для чего? С какой целью? Чтобы потом встретиться в каком-нибудь подвале или чулане, как это делают его мать и Сташев? Или нет? Может быть, с них достаточно было и этого легкого флирта, и они просто хотели обменяться взглядами с этими крепкими полицейскими с ирландскими лицами. Таковы были эти молодые матери.

Уилли понимал, что они молодые женщины, хотя иногда выглядели как старухи. Он видел и понимал слишком многое — отчаянье, несчастное выражение лиц, крепко сжатые губы. Женщины слишком часто били своих детей по рукам, головам и спинам, а те и не понимали, за что их лупят.

Понимал, кем были эти молодые женщины, имеющие дружков в школе, перед которыми они выделывались и хвастались, а потом получали от них обручальные кольца, потом их венчали в церкви св. Симеона в июне, а после этого у них дома устраивались свадьбы, после чего у девушек вырастали животы и у них рождались дети, которые бегали повсюду и орали, а девушки, уже не девушки, а женщины, хватали их и лупили, и смотрели с завистью на своих младших сестер, вечерами возвращающихся домой с лицами, раскрасневшимися после свиданий со своими дружками.

Вот что видел и вот о чем думал Уилли Пейсек, вонючий мальчишка с лицом, как у крысы, косоглазый, худой и говорящий пронзительным голосом.

Он заметил также, чем занимался Вальтер Сташев, и никак не мог понять, что бы это могло значить.

Вальтер Сташев был мужчиной высокого роста с лицом, которое до того как обрюзгло от пьянства, было красивым. Его тело было все еще мускулистым, несмотря на то, что над ремнем висел приличный живот. Случалось, что он и отец Уилли завязывали с пьянством. Они вдруг по той или иной причине становились весьма религиозны и воздерживались от алкоголя. Однако внешний вид отца Уилли при этом никак не менялся. Он всегда был и оставался уродливым, неуклюжим человеком, и все его попытки быть вежливым, добрым, старания оказывать другим людям услуги вызывали у жильцов дома лишь презрение. «Делай свою работу, Пейсек, и убирайся из квартиры», — говорили они ему.