Читать онлайн «Кладбище мертвых апельсинов». Страница 34

На Пьяцца делла Паче в Риме, перед воротами церкви на картонных коробках неделями сидел беспомощный молодой мужчина, кутавшийся в одеяло. Однажды к нему подъехали мужчина и девушка на мопеде, остановились, облили его бензином и подожгли. Умирая, несчастный горел, словно факел, перед церковными воротами. Молодой человек на роликовых коньках убежал, когда угодил роликовым коньком в землю могильного холма самоубийцы, выехал на асфальтированную кладбищенскую аллею и бумажной салфеткой стал отчищать липкую землю с ботинка.

Я ни разу не постыдился того, что испугался, когда во сне поцеловал правую щеку прекрасного юноши, чьи руки были обагрены кровью первого в его жизни убийства. Я только спрашивал себя, если бы я проснулся, не заколол бы я в сомнамбулическом состоянии лежащего рядом со мной обнаженного парня и не лег бы, ничего не помня, с окровавленными руками снова в постель?

Передай от меня привет подопечному и спроси его. почему в вербальном сне, когда я хотел свести счеты с жизнью и вонзал клинок в грудь, а потом трижды повернул его в собственном сердце, мне бросили нож без клинка и рукоятки.

Летучие мыши с отрезанными лапками ползали по крышке гроба матери и обагряли ее кровью.

После того как я съел ломоть арбуза на площади Чинкваченто и мыл руки в фонтане, глядя поверх струй воды, я заметил, что в нескольких метрах от меня карабинер, вытащив пистолет, обыскивает на наличие наркотиков пару римских уличных мальчишек. Когда я из любопытства подошел поближе, вытирая руки о пуловер, карабинер повернулся и, не разбирая больше, кто задержанный, а кто прохожий, тотчас же навел оружие на меня. Он ощупал меня, залез в карманы моего анорака, одновременно не спуская глаз со стоящих в свете фонаря с поднятыми руками римских уличных мальчишек. Пока он меня обыскивал, я совершенно спокойно продолжал вытирать руки о пуловер. Самое большое, на что он был способен, – это расстрелять меня! Найдя в моем кармане начатую пачку сигарет, он посмотрел на меня, пристально уставившись мне в глаза, залез в карман моих брюк, затем отступил на два шага назад и, махнув пистолетом, закричал: «Via! dai! via!»

При входе в ресторан, в подвале одного из зданий, расположенных вблизи Ватикана, меня поприветствовал напившийся солдатской крови, набитый окопной землей военный мундир, на правом рукаве которого красовался матерчатый шеврон цветов итальянского государственного флага. Четырнадцати, тринадцатилетние мальчишки все время подходили к пуленепробиваемой витрине и глазели на выставленные за ней стальные наручники, кобуру темно-коричневой кожи и многочисленные, украшенные военными эмблемами и призывами круглые, ромбовидные и в форме звезд военные знаки различия и эмблемы. Мальчишка, сунув руки в карманы штанов, играл своим половым членом и жадно уставился на украшения полицейской фуражки. Я смотрел на его ноги в тренировочных брюках, на его ягодицы и представлял себе, как, скрывшись от проливного дождя под кроной дерева, я встаю на колени перед его обнаженными бедрами и обнаруживаю, что его лобковые волосы пахнут порохом, а к его окровавленной мошонке приколота стальная галочка майорского шеврона. Прежде чем я успел уже в замахе заметить десять убийственных ножей, которые вонзаются в живот собутыльника, мужеподобная девушка с пакетом вышла из ресторана. Пока я писал в своей записной книжке с изображением мертвых тел епископов и кардиналов из Коридора Священников катакомб капуцинов в Палермо, стоя перед стеклянной витриной, по моей правой руке ползло какое-то насекомое. Я сразу спросил себя, не воскрес ли павший на войне солдат в виде этого насекомого, и прошептал себе под нос: «Отче наш, да придет царствие Твое…»

В кафедральном соборе Остии, перед алтарем, стоял гроб, почти целиком заваленный цветами, образующими над ним как бы могильный холм. Перед домовиной, переминаясь ноги на ногу, стояли девять маленьких мальчиков в желто-голубых тренировочных костюмах и кроссовках. К деревянному каркасу были прислонены два траурных венка в человеческий рост, на их фиолетовых лентах было написано: «AS Roma». Рядом с венками стоял высокий худой мужчина, недовольно цыкавший на маленького мальчика, чтобы тот не отвлекался на заупокойной мессе и стоял спокойно. Мальчик дерзко смотрел в лицо мужчины, при этом его лицо оставалось невозмутимым. В первом, а также в последнем ряду церковных скамей заполненного народом кафедрального собора плакали женщины. Время от времени мужчина также хватался за носовой платок. Священник окроплял гроб и цветы святой водой, крестил кропильницей и целовал все четыре угла гроба. После того как с гроба сняли многочисленные венки и сплетенные в форме креста траурные букеты, четверо спортсменов в тренировочных костюмах подняли гроб на плечи. Мальчики в желто-голубых тренировочных костюмах по двое взяли тяжелый букет цветов и пошли вслед за гробом. Когда гроб вынесли из собора, покойный поднял голову и еще раз взглянул на море. Пока похоронная процессия следовала по городу, полицейские останавливали автомобили.

В Кастель Гандольфо, совсем рядом с резиденцией римского папы, отвернувшись от сувенирной лавки, торгующей церковными сувенирами, я испуганно уставился на картонную даму в натуральную величину, во фривольной позе, в короткой юбке, с загорелыми ногами, рекламирующую фотопленку «Кодак». Перед Кастель Гандольфо стоят не обычные желтые такси, а темно-синие и черные, а таксисты одеты в форму, похожую на полицейскую. Когда папа римский находится во дворце, полицейские машины и карабинеры на мотоциклах постоянно патрулируют квартал, а кроме того, стоят на всех мыслимых углах и переулках, чтобы видеть весь двор резиденции. У тротуара стоял скучающий полицейский с жезлом регулировщика в руке, которым, как ракеткой, подбросил вверх окурок, так что он приземлился прямо посреди улицы. Я громко чихнул, и карабинер вздрогнул и повернулся. Неужели он испугался, что вместо влажных бактерий я выпущу из ноздрей две пули? На цирковой афише, поверх которой рядком наклеены пять больших некрологов, можно было тем не менее разглядеть укротителя с занесенным вверх хлыстом, который он держал теперь наклеенным вплотную фиолетовым объявлениям о смерти.

Во время двухнедельного приезда домой в Каринтию я обратил внимание, что зашедший на наш двор соседский петух не вернулся к хозяину. Моя сестра Наталья загнала петуха в наш курятник. Куры оттеснили чужака в угол, не подпускали к кормушке и питью, пока я не побил кур матери, одну чуть не убил, а других оттащил за лапы. Несколько часов я вынужден был нести вахту в курятнике, чтобы и чужой петух тоже мог есть и пить, а также спокойно, без страха, ходить в курятнике рядом с другими курами. Муха ползла по белому тазу для умывания, в котором я когда-то держал речного рака и в котором мы детьми мыли лица и руки. Зимой, когда разрешалось купаться лишь раз в две или три недели, мы мыли в нем также наши обнаженные по пояс тела. Наши грязные рубашки, связав им за спиной рукава, словно фартуки, мы носили на поясе, прикрывая ими брюки, которые Аккерманн не разрешал снимать, потому что все время боялся, как бы мы не переохладились и не заболели воспалением легких. Наталья медленно подошла к умывальному тазу и с выражением страха и отвращения, читавшегося в уголках ее рта, посмотрела на рака. В том же тазу я держал дождевого червя, ставшего мертвенно-бледным, но тем не менее живо ползавшего вокруг рака. Вечером домой пришла Мотрия с целой кучей лекарств. Говорят, врачу она сказала, что у нее нет больше желания работать. «А желание жить?» – спросил я. Она тихо застонала и не сказала ни слова.

Вонзив серебряные ножи и вилки в посмертные маски, пришедшие на поминки гости сидели у стола, на котором свежеиспеченная вдова танцевала с белоснежным теленком с лавровым венком на голове. Ближайший вход в комнату, из которой я в ужасе хотел бежать, был заставлен пустыми зелеными и белыми винными бутылками, так что я вышел через задний ход и совершенно неожиданно оказался в прихожей родительского дома, где ко мне подошла разлагающаяся горилла, держа на плечах двух точно таких же разлагающихся шимпанзе.

Беззубый старик с трясущейся нижней челюстью рассказал, что вставил в рамки некрологи своих родственников и развесил их по стенам спальни. «Когда вы чувствуете боль в сердце, то, как правило, уже слишком поздно!» – сказал он старухе. А его слушательница рассказала ему, что у нее нет ни одного родственника на кладбище. Старик с издевкой засмеялся и промолвил: «Почему же вы тогда одна?» «Я все умею!» – сказал мне мой тринадцатилетний односельчанин. «Я сейчас, – как он выразился, – играючи вожу трактор и автомобиль, не говоря уже о мопеде». Придя на почту, чтобы отправить письма в Италию, я услышал, как начальник почтового отделения спросил у кассирши, нет ли у нее банкноты в тысячу миллионов. «К сожалению, я истекла кровью!»