Читать онлайн «Хадасса». Страница 10

С приборами в руках Сими, работавшая вдвое быстрее нее, оперлась на секунду о прилавок и, сжавшись, погладила низ живота. Затем, как ни в чем не бывало, бросилась подготавливать столовую для мужчин и гостиную для женщин.

Ян стал гулять в западном квартале. Он рассматривал выступающие окна, башенки, витражи, завитушки, перила, навесы крыш. Изучал каждый проспект, запоминал фасады, роскошные въезды, обнаружил синагогу и определил расписание вечерних молитв. Иногда после обеда он отправлялся туда, чтобы послушать монотонное пение мужчин, а когда они выходили, следовал за ними, чтобы еще раз прислушаться к этому иному языку европейского происхождения. Там же находился великолепный сквер, своего рода городская гостиная в британском духе, с медным ангелом-фонтаном в центре. Матери, которых никогда не сопровождали мужчины, приводили сюда малышей, и они топтались вокруг бесчисленных колясочек. Несколько раз попытавшись заговорить с ними, Ян понял, что предпринимаемые им как на французском, так и на английском языке усилия не только напрасны, но и неуместны. К нему поворачивались спиной, а то и шарахались. И никто, никто не мог рассказать ему об этом колясочном мире, где прогуливались, опустив голову. Шарль и Рафаэлла, безучастно относившиеся к расспросам Яна, повторяли расхожее объяснение: они приехали после войны, все еще напуганы страданиями их дедушек и бабушек, оплодотворяют своих жен, чтобы умножить число единоверцев, опасаются смешанных браков, ничего не хотят знать о нас, проложили в нашем городе белую черту, чтобы обозначить свою территорию, нужно присматривать за ними, чтобы их синагоги не переместились на нашу сторону, вот, в общем, и все.

По четвергам Шарль и Ян обычно проводили вечер в «Олимпико», кафе, расположенном в нескольких метрах от Лавки. На вторую встречу в ноябре месяце Ян опоздал. На своем коврике у двери он обнаружил посылку и решил открыть ее вблизи железнодорожного пути, пересекающего остров. С узелком под мышкой он перешел Парковую аллею, побродил по кварталу с башенками и огромными деревьями, повернул на север, затем уселся на цементный куб, повернутый к железной дороге, где проходили нагруженные зерном поезда. Положив перчатки под ягодицы, уткнувшись лицом в шерстяной ворот, он распечатал конверт, прикрепленный к свертку, вынул письмо:

Краков, 11 ноября

«Moj kochany moj drogi[5],

Наступил ноябрь, как быстро течет время. Прошло уже пять месяцев с тех пор, как ты уехал. Надеюсь, у тебя все хорошо и ты удобно устроился в квартале, красоты которого расхваливаешь мне. Посылаю тебе любимую бабушкину музыку, австрийский новогодний концерт, чтобы ты потихоньку погрузился в атмосферу предстоящей встречи нашего Рождества, которое наступит довольно скоро; к тому же слушать его одному мне теперь очень грустно. У нас обычная повседневная суета, тяжелое время года, много дождей, что не способствует улучшению моего здоровья. Я уже неделю болею острой ангиной, но скоро поправлюсь, главное — не падать духом. Петра навещает меня каждую неделю и очень хорошо ухаживает за мной. Рождество — через 54 дня. А ты уже купил себе билет?

Я заканчиваю свое письмецо и очень крепко тебя целую. Будь здоров и поскорей возвращайся. До скорой встречи, надеюсь. Дедушка».

Ян сложил письмо деда. Застывшими пальцами распечатал диск Венского филармонического оркестра и задумался. В первые дни нового года у них было традицией слушать новогодний концерт, который передавали после полудня. Когда начинала звучать мелодия вальса «Голубой Дунай», бабушка доставала остатки вчерашней праздничной трапезы, которой можно было наслаждаться часами. Сидя за столом у телевизора, Ян и его брат Сальвай с годами научились отличать быстрые польки от полек-мазурок, французских полек и вальсов. Смущенные и счастливые дети порой подглядывали, как дедушка и бабушка танцуют, надев на ноги тапочки для натирки паркета. Ян перечитал письмо деда, надел перчатки, сунул диск и письмо в узел, затем долго-долго рассматривал прямые, бесконечные рельсы, напоминавшие железнодорожные пути на его родной земле.

— Мы не знали, — всю жизнь повторял дед, упершись одним кулаком в колено, а другой положив на стол, — не знали, что поезда, пересекавшие картофельные поля, направляются в лагеря смерти.

Когда Ян посмотрел на часы, уже наступало время молитвы и по улицам, расположенным вблизи железнодорожного полотна, шли маленькими группами мужчины в сопровождении подростков в шляпах. В двойных гостиных горели хрустальные люстры, а плотные шторы были задернуты с тех пор, как мужья вышли из дома. Проходя мимо кошерной булочной на улице Бернар, Ян хотел заглянуть внутрь, но сразу отступил. Булочник в круглой шапочке, покрывающей верхнюю часть головы, с длинными прядями волос на висках, черной и белой бахромой, выглядывающей из-под фартука, прижавшись к витрине, торопливыми движениями очищал ивовые корзины. Ян перешел на другую сторону, миновал парк и вновь вышел на улицу Сен-Виатер.

Первые хлопья наступающей зимы кружились, не достигая земли. Мне было приятно сидеть около батареи и ощущать, как под шерстяной юбкой согреваются бедра. Дети настояли: пятницы следует посвящать изобразительному искусству, потому что, мадам, пятница — уже почти Шабес и нужно быть счастливыми. Таким образом, к концу ноября мы уже не придерживались строгого расписания и порой после полудня сочиняли сказки или читали их, делили бумажную пиццу, а иногда два дня подряд изучали географию. Когда девочки становились невнимательными, мы совершали прогулки по кварталу, затевали игры, тренирующие память, занимались статистикой, подсчитывая деревья, или же — просто чудо — они рассказывали мне о семейных событиях, которые называли «секретами евреев». Находясь под впечатлением от романа «Новая учительница», который мы начали читать, я решила, что в сто раз лучше учитывать настрой и желания моих учениц вместо того, чтобы навязывать им строгую школьную программу. Поэтому день за днем я училась угадывать их желания и импровизировать на уроках.

В ту пятницу девочки принесли всякую всячину, чтобы построить дома, подобные их собственным. Мы придвинули парты к стенам, и они разместились на полу, чтобы оценить размеры картонных коробок, их строительного материала.

— Можно съесть завтрак? — спросила Блими.

— А я, — перебила ее Ити, — я не люблю яблок, потому что они застревают у меня в зубах. Но, — продолжила она, достав свой завтрак из ранца, — съем банан, и знаешь что, мадам? Когда я была маленькой, я однажды съела его с кожурой!

Девочка засмеялась, хлопая ресницами.

Ученицы составляли по нескольку коробок, выстраивая домики в два или три этажа. Из кусочков картона они делали перегородки, разделявшие комнаты. «Волшебные палочки», наполненные нагревающимся клеем, соединяли этажи и стены. Прикрывшись мусорными мешками, девочки открывали баночки с краской, потому что надо было закрасить стены, ведь они не коричневые, мадам. Пробираясь между строительными площадками, я помогала маленьким ручкам, своей работой уже наносившим домикам ущерб. Галеты, чипсы, соки перемешивались с клеем, краской и вскоре с волосами. Когда перегородки были окрашены и комнаты хорошо обозначены, ученицы достали кусочки плиток и ковриков, чтобы покрыть ими полы жилищ. «Здесь, мадам, будет гостиная. Там — кухня. Посмотри, что тут у меня!» И Блими показала мне розовато-бежевый квадратик плитки, похожий — уточнила она — на пол в ее доме. Лежа на животе, Ити нарезала прямоугольники белого коврика, чтобы расклеить их по комнатам. Заинтересовавшись, девочка с огненно-рыжими волосами приблизилась и робко попросила у нее немножко, но Ити отказала ей: «Потому что это мое». Либи поправила указательным пальцем свои очки в зеленой оправе, подошла ко мне и попросила разрешения сходить в туалет.

Когда Малка Кон пришла из секретариата, она остановилась в проеме двери и выпалила новость: «У моей сестры только что родился мальчик!» Ее подружки зааплодировали и пропели поздравление, прежде чем Нехама навела порядок, резким движением погасив свет.

— Как назвали малыша? — рискнула я спросить через несколько секунд, когда все вновь принялись за работу.

— Еще не известно, надо подождать обрезания, — ответила мне Малка тихим голосом. — В синагоге назовут имя, тогда мы и узнаем. Я скажу тебе в понедельник, — уточнила она перед тем, как приклеить виниловый квадратик под цвет дерева в одной из комнаток.

Я заметила беременность у нескольких учительниц, работавших по утрам. Под длинными куртками на молнии, которые они носили после свадьбы, с течением месяцев уже выступали животы. Затем, не предупреждая нас, они пропадали месяца на два, не больше, а потом возвращались и преподавали, но никогда не сообщали нам, преподавательницам второй смены, о знаменательном событии. Чтобы не пришлось объяснять, что такое зачатие, матери не обсуждали проблему живота, который начинает расти практически ежегодно. Поэтому мои ученицы никогда не упоминали о том, что мама беременна, но только о том, что родился ребенок. Отношения полов, зачатие, беременность, роды оставались самыми главными табу до заключения брака, когда раввин и его жена открывали тайну жениху и невесте. В книгах с картинками я должна была убирать двуспальные кровати и даже папу-медведя, который спит рядом с мамой-медведицей. Одна кровать, один человек, предупреждали меня. Рождения, как и помолвки, оказывались поэтому важнейшими новостями. Всякий раз.