Читать онлайн «Шкатулка воспоминаний». Страница 37

– Приказ, Клод, вот что самое главное. Одна из моих лучших статей называется так: «Место для каждого – и каждый бдит его». – Ливре процитировал самого себя с таким видом, будто верующий читает «Отче наш». – Для всего есть свое место. Не только для книг, стоящих на полке, или для перчаток на перфорированной доске, но и для ученика в магазине, для крестьянина в деревне, для короля во дворце.

Клод подумал над девизом. «Место для каждого – и каждый бдит его» – девиз человека, не терпящего нововведений. И все же Ливре был глубоко недоволен своим положением. Вот она, злая ирония судьбы, сделавшая этого человека продавцом и ярым критиком status quo[66] одновременно.

– Твой предшественник, Клод, ничего не смыслил в работе с нашими лучшими клиентами. Он не понимал, что продажа книги – это акт обольщения. Клиенты больше заинтересованы не тем, что внутри книги, а тем, что вокруг нее. Мы можем переплести книгу в опоек, в сафьян и в другие виды кожи. Ну и, конечно, обложки-обманки для тех книг, что за занавеской.

Клод вновь отвлекся, пока не услышал, как Ливре сказал:

– Все дело в пропорциях. Фолианты – для роскошных комнат. Сейчас же, когда комнаты становятся все меньше, размеры книг тоже уменьшаются. Для нашей профессии это выгодно. Маленькие книги приносят нам изящную прибыль. Поэтому мы следим за шириной полей. Особенно выгодно издавать детские буквари. Маленькие книжки для маленьких глаз – большие деньги. О, эту мысль стоит записать! – Ливре достал книжечку и записал наблюдение.

Разговор стих, стихло клокотание, и ужин объявили законченным. Ливре вновь достал книжечку и просмотрел список одежды, которую Клод должен был носить: бархатный камзол в магазине, плащ для улицы, черные перчатки из грубой кожи для уборки крыльца, коричневые перчатки из грубой кожи для уборки магазина, белые – для книжной пыли, зеленые – для полировки меди и латуни.

– Я вычту стоимость камзола и перчаток из твоего жалованья. Плащ купишь сам. – Ливре подсчитал общую сумму долгов и, расщедрившись, сказал: – Я не возьму с тебя денег за сегодняшний ужин и за перчатки, которые ты сейчас носишь.

Теперь была очередь Клода плеваться.

– Но у меня нет денег, чтобы заплатить за все остальное!

– Чушь! Ни один гений не мог покинуть такого щедрого человека, как граф Турнейский, без компенсации.

– Я потратил все, что у меня было.

– А инструменты еще у тебя?

Клод кивнул.

– Тогда все просто. Продай их. Они тебе больше не понадобятся. Продай их, и все.

В ломбарде всегда царит атмосфера глубокой подавленности и печали, обусловленная высокой концентрацией в воздухе чувства утраты. Любой, кто заходит сюда, задается вопросами: «Что заставило музыканта продать свою скрипку? А графа – свои любимые часы? А как здесь оказалось оловянное судно? Или эта кукла из человеческой кожи?» Трагичность ощущается и в том, как расставлены предметы. Подвесив их на куски веревок или заперев в клетки, закладчик будто допускает, что в его ремесле действительно есть что-то криминальное. В конце концов повешение или тюремное заключение – судьба разбойника с большой дороги.

Клод попытался сделать трудный выбор между теми предметами, что некогда принадлежали настоящему романтику. Он должен был решить, какие вещи закладывать и сможет ли он их выкупить, тем самым загладив свою вину. Клод мог легко расстаться с париком, подарком аббата, потому что никогда не питал сентиментальных чувств к этим завитушкам из конского волоса. Сочинение графа пришлось оставить, так как книга могла вызвать интерес со стороны закладчиков. С манекеном Клод не хотел расставаться сам. Фигурка была для него чем-то большим, чем простым напоминанием о встрече с извозчиком. Бесполый, вечно молодой человечек мог понять любые переживания, с которыми к нему обращались.

Остальные составляющие своего материального богатства Клод положил в сумку и потащил на улочку, где в достатке жили люди, занимающиеся древним и дурным ремеслом. Он пошел один. Плюмо юноша нигде не нашел. Кроме того, журналист не одобрял его ученичества. Клод входил и выходил из множества лавок, шокированный предложенными суммами. В результате он решил заключить сделку в небольшом, плохо освещенном заведеньице, где вместо прилавка стоял ломберный столик, а в блюде возле входа лежала куча жетонов из публичного дома.

С болезненным интересом Клод осмотрелся. Огромные уродливые часы стояли на почетном месте рядом с кассой. У часов недоставало одной стрелки. За кассой сидел щупленький близорукий закладчик. Видимо, он полагал, что если окружит себя пистолетами и ружьями, это скроет его физические недостатки. Старинный короткоствольный мушкетон висел над еще более старинным кремниевым ружьем. За прилавком лежал заряженный револьвер, который мог успокоить даже самых недовольных клиентов.

Клод достал свои вещи и показал закладчику. Его они не впечатлили. Бездушно, если у этого человека вообще была душа, он назвал цену, которая оказалась чудовищно низкой для миниатюры и инструментов. Клод рассказал закладчику о достоинствах последних: о ручках из железного дерева, самого твердого дерева из всех, выструганных под удобным для держания углом. Он описал состав закаленной стали и точность, с какой выполнены приборы.

И это не впечатлило закладчика. Клод мог показать ему хоть Святой Грааль, а парень все равно предложил бы ту же цену, объясняя это тем, что кружка, конечно, симпатичная, но уж больно старая и помятая, а старые и помятые кружки нынче не в моде. Закладчик знал свое дело. Он разглядел отчаяние в безразличии Клода. Единственной причиной, по которой он не собирался хоть немного повысить цену, было то, что у мальчика отсутствовал палец. Закладчик полагал, что это награбленное добро и его приходится быстро и срочно продать. Хотя он все-таки сжалился над юношей, потому как решил, что, может быть, отсутствующий палец – унизительная наследственность, и прибавил несколько су к той сумме, которую собирался заплатить. По мнению Клода, портрет оценили слишком низко, и поэтому он оставил его себе. Все инструменты юноша продал, получив за них пятую часть того, сколько они стоили на самом деле, и лишь десятую часть их будущей цены. Монеты пересчитали на куске зеленого сукна, и Клод наконец покинул темницу, где томились разбитые мечты.

Пока юноша плелся на рынок подержанных вещей, чтобы купить себе плащ, он все думал: неужели вместе с инструментами он продал и все свои стремления? Клод провел весь день перед шаткими палатками, заваленными поношенными кружевами, лентами и люстрином, потерявшим блеск много лет назад. Он присоединился к группке матросов, глазеющих на порванные нижние юбки, сломанные корсеты и на женщин, что ими торговали. Возле палатки с украденными обрезками материи Клод приобрел скромный черный плащ. Затем он вернулся домой, остановившись на лестнице, чтобы поболтать с Пьеро. Венецианец сделал ему подарок – палец изо льна и бечевы, вставляемый в перчатку.

После того как на бумагу упало несколько капель сургуча, а инструменты были проданы и черный плащ приобретен, Клод вступил в другой мир. Он забросил свои механические мечты и ступил в Библиополис, Город книг.

Ученичество началось в среду, сырым противным утром. Бойкое перо Этьеннетты летало позади большого глобуса, возле острова Занзибар, иногда окунаясь в серебряную чернильницу.

Ливре сидел за своим столом и работал. Клод улыбнулся Этьеннетте, ответившей ему тем же, и направился к «юной леди», чтобы переодеться в камзол. Ливре крикнул ему вслед:

– Прихвати грубые перчатки, черные и коричневые. Сегодняшний день посвятим уборке! Вообще-то в этот день мы уборкой не занимаемся, но у меня уже долго не было помощника, и нам предстоит бороться с этим. – Ливре указал на пылинки, парящие в воздухе. – Это все из-за бондаря, что живет по соседству. Его пыль скопилась в моем заведении в чудовищной концентрации!

Книготорговец проделал что-то вроде словесной гимнастики, рассказывая Клоду о его обязанностях на сегодня.

– Мы покончим с пылью, табачной желтизной и ржавчиной, с копотью и дымом, с вонью и грязью, с червями и мухами! Прочитай мои избранные мысли, мои жемчужины, как я их называю, и следуй им в точности. – Учитель показал ученику кусочки бумаги, приклеенные к бечеве.

Клод заметил, что Ливре безмерно ценит притяжательные местоимения. Книжный магазин, инвентарь, избранные мысли так или иначе становились его магазином, его инвентарем, его избранными мыслями.

– Прислушивайся к моим перлам так, как прислушиваешься ко мне, и я тебя вознагражу. А забудешь что-нибудь, я…

В дверь позвонили.

– Это один из братьев Жак, типографщик. И он не имеет никакого отношения к известному звонарю, – сказал Ливре. – Внимательно прочитай мои заметки, пока я все улажу.

Торговец отвел типографщика за саржевую занавеску, чтобы обсудить продажу еще одного издания классики порнографии – «Школы Венеры».