Читать онлайн «Amore & Amaretti». Страница 2

По вечерам я возвращаюсь, надушившись, в праздничном настроении, и снова сижу, сижу, много пью, пишу стихи о любви на бумажных салфетках, где напечатано меню, и ухожу лишь поздно ночью, повиснув на руке Джанфранко. Он очень быстро ведет свой синий «фиат» по узким змеящимся улицам. Мы едем в Фьезоле, и из открытых окон громыхает Deep Purple. Однажды, когда моя сестра сидит на заднем сиденье, я поворачиваюсь и говорю ей, что мне все равно, даже если я сейчас умру, настолько переполняет меня счастье. Она соглашается, и мы удивленно переглядываемся.

Мы обе бросили занятия в институте Микеланджело и вынуждены искать другое жилье. В бесплатном ежедельнике «Il Pulce» находим объявление и переезжаем из общежития в квартиру в незнакомом районе вдали от центра города. Наши новые соседи — Анна и Франко. Поначалу мы без ума от этой необычной парочки; они кажутся нам сверхсовременными и совсем не похожими на итальянцев. Анна высокая, носит черную косу до пояса и свободные индийские платья; Франко — коротышка с длинными волосами, собранными в хвост. Постеры на стенах квартиры рекламируют пацифистские торговые марки и альтернативный стиль жизни. Анна и Франко до сих пор живут в шестидесятых; неподалеку у них маленький магазинчик товаров для художников, где на полках пылится всякий хлам и нет ни одного покупателя. По вечерам, если мы с сестрой не садимся на автобус, идущий в сторону Санта Мария Новелла Пьяцца, и не спускаемся по лестнице в «Солт Пинатс», наш любимый джазовый подвал, мы сидим у длинного стола в комнате, пьем кьянти и едим хлеб с сыром за плотно закрытой дверью.

Это совершенно необъяснимо, но с каждым днем Анна ведет себя все более странно. Иногда не отвечает, когда мы к ней обращаемся, или отвечает холодно и оскорбительно, говорит что-то, чего мы не понимаем. Однажды я решаюсь пустить Джанфранко на ночь; она врывается в комнату и кричит, что мы все время бросаем мокрые полотенца на пол в ванной — и она больше не может этого терпеть; Джанфранко унижен и уходит. Мы с сестрой ничего не понимаем, мы в шоке, ведь нам казалось, что мы были вежливыми, дружелюбными гостями в их доме и относились к ним с уважением. Мы приходим к выводу, что Анна просто ненормальная, и начинаем искать другую квартиру.

Я спрашиваю Джанфранко на итальянском, который постепенно осваиваю, как ему удается быть таким терпеливым со мной, ведь я не понимаю ни его языка, ни его мир. Все это происходит задолго до того, как он начнет закатывать мне свои феерические скандалы, и я вижу лишь его глубокие карие глаза; они смотрят на меня с выражением абсолютной доброты, когда я спотыкаюсь, пытаясь выразить свои чувства и вести диалог. Он отвечает, что терпелив лишь со мной.

Как-то раз во время обеда я захожу в прохладный зал ресторана и вижу Джанфранко; перед ним стоит коробка с инжиром. Он не поднимает головы, и я вижу, что он делает: маленьким острым ножом, сосредоточенно нахмурив лоб, он чистит одну ягоду за другой и откладывает их в сторону. Он похож на маленького мальчика, который строгает ветку, и, когда он подносит мне тарелку очищенного инжира, мое сердце сжимается от любви.

Мое понимание итальянской кухни начинает складываться в родной деревне Джанфранко в Умбрии. В воскресенье вечером, почти каждую неделю, поставив все восемь скамеек поверх столиков и вымыв полы в его ресторане, мы отправляемся в полночное путешествие. Понедельник — наш выходной. Мы минуем призрачные зеркальные воды озера Тразимено; в двух часах езды от Флоренции холмы Тосканы сменяются холмами Умбрии и раскинувшимися среди них средневековыми городами. Джанфранко огибает повороты на огромной скорости; он выпил кьянти и не думает пристегиваться, лишь распевает во весь голос песни Баттиато[1]. Я сижу рядом по-турецки; мои усталые глаза выхватывают вспышки света из набегающей темноты. Его деревня в моих воспоминаниях всегда возникает из тумана, а ее немногочисленные улицы закручиваются спиралями; мимо проносятся низкие двери и вывески баров, а на колоде у входа в мясную лавку лежит зажженная сигарета. Но больше всего времени я провожу на бензоколонке и в соседнем баре; обоими заведениями владеет сестра Джанфранко.

Мы въезжаем в густую тишину спящей деревни; вдали мерцают теплые, туманные огни бара «Дуэ Распи» — «Две виноградные грозди». Сестра Джанфранко одна воспитывает двоих детей и живет в доме, смежном с баром. Ей помогает мамма. На кухне на тарелках, накрытых тряпочками, нам оставили угощение: кругляш зрелого пекорино, ломоть прошутто, сваренные вкрутую яйца и острую салями, молодую фасоль с округлыми бочками и башенку из ломтей сырного хлеба. Джанфранко разливает по стаканам терпкое красное вино, режет сыр и протягивает мне салями на кончике карманного ножа. В абсолютной тишине глухой деревни я чувствую себя розовощекой крестьянкой из другого века, поддающейся ухаживаниям мужчины, которого совсем не знаю, но люблю. Этот мужчина предлагает мне великий дар — прекрасный опыт. Я словно существую только для него, и наш тихий разговор и простота обстановки дарят мне столько счастья, сколько я и не мечтала.

А ведь есть еще обеды. По воскресеньям мы часто работаем только в вечернюю смену, а днем едем обедать с друзьями. Я никогда не придавала обеду особого значения, пока не узнала, что такое воскресный обед на тосканских виноградниках. Это праздник еды и вина с друзьями и родными, нечто большее, чем просто прием пищи, а скорее праздник для всех пяти чувств. Многое зависит от обстановки, чарующей красоты окрестностей, где все дышит историей: плодородная земля, тысячелетиями рождавшая урожай, ветхие каменные стены и дороги, вьющиеся по холмам, и виноградники, рядами тянущиеся до самого горизонта. Нет ничего прекраснее, чем часами сидеть в золотых лучах послеполуденного солнца за длинным деревянным столом, где кроме тебя еще двенадцать, шестнадцать, а то и двадцать человек. Или зимой греть руки, ноги и сердце огнем, едой, вином.

У Джанфранко были друзья в Монтеспертоли, и мы часто ездили туда — как правило, зимой. Хрустя гравием по закругленной подъездной дорожке, мы останавливались у самой двери черного хода, которая вела на просторную кухню, уже заполненную людьми. В старой печке пылал огонь, нагревая различные кастрюли, испускавшие чудесные ароматы. Кто-то из гостей нарезал прошутто; с ножа слетали ломтики насыщенного винного цвета. Женщины помешивали в кастрюлях, мыли салатные листья, резали хлеб. Я тоже пыталась быть полезной и раскладывала ложки и вилки в гостиной, где вокруг потрескивающего камина стояли и курили мужчины, сжимая в руках бокалы с кампари. Стол был заставлен расписанными вручную кувшинами с водой и цветами. Я накрывала стол на восемнадцать человек, сворачивая бумажные салфетки крошечными треугольничками рядом с каждой тарелкой. Двухлитровые бутыли домашнего кьянти полупрозрачного красного цвета выстроились в ряд, как солдатики. За большими окнами туман окутывал стволы голых деревьев и церковные шпили.

На стол выставили блюда с ломтиками салями из дикого кабана, маленькими острыми сосисками из оленины, кругляшами поджаренного хлеба, намазанного грубо смолотым паштетом из куриной печени, подслащенным марсалой, и блестящими черными оливками с чесноком и петрушкой. Бокалы наполнили вином и передали вокруг стола куски мягкого хлеба с хрустящей корочкой. Обед начался.

Затем принесли пасту — глубокую керамическую тарелку дымящихся спагетти в чудесном томатном соусе, благоухающем свежим базиликом, или густом сливочном, пахнущем лесными грибами. На жаровне установили две металлические решетки, на которых поджаривали главное блюдо: толстые ломти отборной говядины, несколько куропаток, жирные домашние колбаски. На них отпечатались черные полосы, и от жарки они стали хрустящими. Их приправляли свежим розмарином, чесноком и хорошим маслом.

На десерт подавали кусок пармезана — зрелого, крошащегося — с ароматным пекорино из Сардинии и большой тарелкой фруктов. Это был уже завершающий этап обеда: женщины отодвигали стулья и уносили тарелки, мужчины закуривали и разливали виски. С кухни доносился аромат варящегося кофе, разговоры стихали до шепота и становились ленивыми, уютными, интимными. К кофе подавали всевозможные пирожные: хрустящее миндальное печенье, макаруны, глазированные эклеры, раздувшиеся от крема. Вин санто[2] сладкое, темное, разливали по маленьким стаканчикам; на улице сгущались сумерки, и воскресный обед подходил к концу.

В Монтеспертоли высокие каменные стены окружают дом, как крепость, и ощутить атмосферу этого места можно лишь тогда, когда минуешь ворота и спускаешься по извилистой дороге, вьющейся мимо виноградников и оливковых полей. Но вилла Сабатини стоит на вершине холма, и с веранды открывается вид на виноградники, уходящие вдаль на много миль. Даже зимой, собравшись у маленького очага и грея руки, мы всегда оставляем окна незанавешенными и видим плодородную землю, просторы и упорядоченные ряды виноградных лоз.