Читать онлайн «Скажи «Goodbye»». Страница 50

Мура ожидала, что зима будет похожа на ее детские, московские зимы, но висконсийская оказалась гораздо менее снежной — до середины апреля снег выпадал всего несколько раз. Свежий, он приносил с собой ту же радость и красоту, что и в Иерусалиме, но не стаивал, как там, на следующий же день, а лежал, съеживаясь, темнея и твердея, по нескольку недель, пока его милосердно не покрывал новый пушистый снежок. Мура была готова к суровым погодным испытаниям, но пережить зиму в Милуоки оказалось не великим подвигом, поскольку неуёмное центральное отопление парило вовсю, и в доме было настолько жарко, что приходилось порой открывать двойные герметические окна и впускать в душную квартиру немножко свежего морозного воздуха.

Израильтянке, взращенной на принципах строгой экономии энергетических и прочих природных и финансовых ресурсов, такое истошное отопление казалось преступно расточительным, хоть и было включено в квартплату. Особенно это расстраивало на фоне рассказов Анны о промозглом холоде и сырости, царивших в ее скудно отапливаемом доме. Мурка отлично помнила эти студеные иерусалимские зимы, в квартирах без батарей, зато со сквозняками, каменными полами, цементными стенами и окнами с тоненькими стеклышками в алюминиевых рамах. Израильская традиция ориентировала жизнь на знойное лето, и пять промозглых, ветреных зимних месяцев предполагалось просто игнорировать. В Иерусалиме, находящемся высоко в горах, где по ночам температура то и дело падала ниже нуля, это давалось с трудом даже самым стойким, и иерусалимцы по вечерам подтапливали свое жизненное пространство либо противными электрическими печками, с раскаляющимся до вони прутом, либо керосиновыми, жаркими в радиусе полуметра и экономными, но травящими каждый сезон несколько зябких семей…

Но какой бы не была погода в Милуоки, Муре почти не случалось с ней сталкиваться. Она спускалась прямо из теплой квартиры в отапливаемый гараж и выезжала из него в нагретой «Букашке», так что единственным местом, где ее ждало столкновение с климатом, оставался краткий пробег от паркинга до входа в магазин. Перед дверями в лицо входящим мощно бил поток нагретого воздуха, и внутри было тепло и приятно. Неудивительно, что некоторые аборигены так и ходили всю зиму в рубашке с короткими рукавами. Но Мура так жить не собиралась. Уж если смириться с существованием на крайнем севере, то надо получить от этого максимум удовольствия: в первую же зиму она разжилась тяжеленной дубленкой и толстыми сапогами на меху, несмотря на то, что ни топтаться на автобусных остановках, ни стоять в уличных очередях не предполагала.

Никакими зимними видами спорта Мурка не занималась, так что на улице ей зимой бывать не случалось, поэтому к марту она стала бледной, как поганка и начала серьезно беспокоиться о возможном дефиците витамина D. Такое чуткое внимание к своему здоровью тоже было следствием ее американизации. В Израиле она смутно знала что-либо о витамине D, считая априори, как и все израильтяне, что средиземноморская диета плюс восемь солнечных, без единого облачка месяцев в году обеспечивают человеку избыток всего нужного для здоровья.

Но помимо таких мелочей, как длинная зима да комариное лето, тихая провинциальная жизнь эмигрантской Америки Муру вполне устраивала, и ее начало затягивать сладкое очарование буржуазной жизни.

Не считая Сережиных коллег, Мура из всех американцев общалась только с кассиршами, администраторшами в поликлиниках, врачами и официантами. Ну еще с «супером» в их доме, который два раза чинил у них инсталляцию. И все эти американцы были такими милыми, такими непривычно вежливыми даже с ней, явной эмигранткой.

Повседневная жизнь была непривычно комфортабельной и удобной. Практически не было вещи, которую нельзя было бы оформить, заказать и устроить по телефону! А что уж никак не получалось по телефону или интернету, то точно можно было сделать, не вылезая из машины, будь то вложение чека в банк или получение лекарства в аптеке. Томительные очереди в присутственных местах настолько ушли в прошлое, что когда Гринбергам понадобилось заверить в израильском консульстве необходимый документ, и после полутора часов ожидания в пустой приемной Муре было веско и непререкаемо объяснено, что «вас много, а консул один», то это хамство показалось таким родным и привычным, что ради него не заподло было посидеть и еще часок-другой. Сергей говорил, что американская любезность предписана правилами вплоть до улыбок и встреч глазами, и вовсе не значит, что каждая продавщица и впрямь полюбила тебя как родную. Но Мура решила, что лучше лицемерная вежливость, чем откровенное хамство, тем более, что народ в Висконсине и впрямь был незлобивый, доверчивый и готовый помочь.

— Сереж, почему все в мире так не любят американцев? — спросила Мура, слушая в очередной раз в новостях европейскую критику в адрес Америки, собирающейся воевать с Саддамом Хусейном. — Сколько всем в мире гадостей наделал Советский Союз, а русских почему-то везде все любят. Даже немцы, и те радостно скалятся: «Русиш, русиш!» А несчастных америкашек нигде терпеть не могут, а они только в том и виноваты, что шумные, ноги на стол кладут и бейсбольные кепочки носят.

— Ну, не только. Еще собакам дни рождения отмечают, — сказал Сергей, подняв голову от газеты.

— Что же, все только зависть?

— В основном. Оправданная.

— Чего ж тут оправданного! — с энтузиазмом принялась Мура защищать приютившую ее страну. — Американские пионеры так тяжело трудились, чтобы создать своим потомкам эту хорошую жизнь! Сегодняшние американцы благоденствуют, потому что их предки освоили и обжили этот континент! Ценой огромных жертв!

— Все тяжело трудились, и все собой жертвовали. Но у остальных вышло «как всегда», и только у одних американцев получилось. Всем и обидно. Посмотри на «Нью-Йорк Таймс», — и Сергей передвинул газету к Муре. — Это статья о войне и голодающих в Дарфуре, а рядом местная реклама: «Вам не удается обуздать свой аппетит? Вы хотите есть что угодно, и не толстеть? Принимайте наше новое средство…».

— Ну хорошо, а Канада? А скандинавы? Они ведь тоже процветают.

— Они воплощают человеческую мечту о социальном братстве. К тому же, канадцы и скандинавы — тихие обыватели. Никакого бремени мирового арбитра и лидера на себя не взваливали, с них мало и спрашивается. И, кроме того, Мура, тебе только кажется, что в Америке все хорошо живут! Здесь колоссальные социальные различия!

— Сережа, я уважаю твою чуткую интеллигентную совесть, но материальные различия важны только для завистников. Я знаю, что в Америке есть и бедные люди: они ездят на старых машинах, курят и питаются в Макдональдсе, бедняги. Будучи студенткой, я была куда их беднее.

Сергей покачал головой:

— Ох, Мурка, ты не знаешь, о чем говоришь. Когда я работал в университетской клинике, ко мне попал пациент, дядька 62 лет, всю свою жизнь прожил на севере Висконсина, работал на лесоповале. У него вообще не было никакой медицинской страховки. Естественно, он никогда к врачам не ходил. Но его достала грыжа, она ему мешала работать, и он кое-как накопил деньги, и пришел к нам с надеждой на операцию. Я его проверил, и понял, что у него столько болезней, что я не решусь положить его на операционный стол. А возможности лечить все его застаревшие хвори у него, естественно, не было. Он просто продолжит работать, пока будут силы, а потом… — и Сергей махнул рукой.

Мурке стало стыдно.

— Что ж, Сереж, капитализм и в самом деле жестокая штука?

— Да, в чем-то права была советская пропаганда. Врачам тут, конечно, лучше, чем в России, но и тут полно людей, которым отчаянно плохо, и им неоткуда ждать помощи. Нам в ушах навязло слышать про хваленую «бесплатную медицину», но здесь тебя страхует рабочее место, и если ты потерял работу, то потерял и страховку, и вместо всех социальных завоеваний социализма наш ответ — филантропия!

— Но ведь не за филантропию американцев ненавидят?

— За всё вместе — за то, что мы беспардонные, ценящие в первую очередь деньги, а главное — претендующие на мировое лидерство, и Израиль поддерживаем.

Это Муре было понятно. В начале интифады и в Америке стали осуждать Израиль, и хоть сама Мура многое бы не одобрила в поведении отечества, если бы по-прежнему жила в Израиле, но здесь, в эмиграции, национальный патриотизм в ней возрос прямо пропорционально географической отдаленности от исторической родины, а уж быть объектом чужой критики тем паче не хотелось. Но после одиннадцатого сентября американцы обнаружили понимание и сочувствие по отношению к врагам своих врагов, и Муре стало легче.

Многое здесь было любопытно и непривычно, а кое-что забавно напоминало идеологические государства. Например, каждый месяц объявлялся месяцем борьбы. То с артритом, то с раком груди, то с диабетом, то за женское равноправие, и проводились всякие мероприятия, долженствующие внести в эту борьбу подобающую лепту. Обычно ими оказывались покупки чего-либо совершенно ненужного, но зато прогрессивного, или же совместные массовые забеги на дальние дистанции, которые, правда, непосредственно излечить и уравнять не тщились, но поднимали сознательность масс и привлекали внимание к наболевшей проблеме. Вообще американцы активно занимались добровольческой деятельностью и щедро жертвовали деньги на всякие благородные цели. В поликлинике висело объявление, где объяснялось, что «пожертвовав небольшую сумму на благотворительную кампанию „Общий путь“, наши служащие получили сегодня право выйти на работу в джинсах»; местное отделение банка тоже порой отчитывалось в том духе, что «все те из наших служащих, которые одеты сегодня неформально, пожертвовали деньги на постройку детской площадки в нашем районе». Видимо, помимо общественного остракизма, скупердяев наказывали строгим кодом парадной одежды.