Читать онлайн «Голыми глазами (сборник)». Страница 23

Можно наполнять стакан и подавать, с лимонной корочкой.

...

В зал транзита один за другим вбегали похожие на черные грибы карикатурные хасиды в своих длинных сюртуках, огромных шляпах на головах, а нередко еще и с запасной в руках, в круглом чемоданчике.

Целый табун хасидов, не поспевающих на свой рейс.

Бледный, усталый от жизни и молитв, в толстых выпуклых очках и длинной бороде с проседью.

Румяный молодой, с плохо выросшей юной бородкой, и явно смущенный этим обстоятельством.

Совсем коротенький хасидик-подросток, но в шляпе величиной с зонт.

Седобородый профессорского вида, что-то вещающий на английском с американским выговором.

Поспешали со своими одетыми в черное женами учительского вида, с башенками пучков на голове, семенящими за ними, как уточки, мелкими шажками.

И все как один с сумками из duty free, читая на ходу не то листок с молитвой, не то посадочный талон.

По идее, их бы следовало отправлять ковчегом.

Это было похоже на старое черно-белое кино, где все бегают вприпрыжку.

Шляпы то совсем плоские, как сковорода, а то почти цилиндры, да еще сдвинутые на затылок, так что непонятно, на чем держатся. Вероятно, это особое искусство, которому обучают в хасидских школах.

Вот уже и последний торопится, развевая на ходу полы лапсердака.

Успел…

...

За минувшие несколько лет тут случились перемены.

Кусочек набережной перед серными банями заново вымощен и ведет к новенькой скульптуре, которую я было принял за памятник основателю заведения. Но это оказался азербайджанский президент Алиев.

Построен громадный имперский храм, декорированный изнутри в стилистике московского метрополитена.

Прежние русские надписи под грузинскими именами улиц почти все заменили на английские, так что сами теперь едва могут разобрать. И торговцы блошиного рынка у Сухого моста окликают покупателей исключительно английским «хелло». Хотя между собой переругиваются все больше по-русски.

Теперь тут все завозят из Турции: стройматериалы, сантехнику, тряпки. А туда ежевечерне закатывают солнце – на мойку или техобслуживание.

Впрочем, мальчик в маленьком кафе все так же пересчитывает пирожные.

Грузинки с грубоватыми лицами волокут блюда с горами нарезанных на полосы лавашей, как охапки дров.

На балконах по-прежнему безмятежно сушатся хозяйские портки, только теперь это джинсы.

В заложенную кирпичами стену ведут заросшие травой каменные ступени, по которым с полвека никто не ходил, кроме разве привидений, но их в Тбилиси отродясь не водилось.

Грузины все так же элегантны. Ну, например: жеваные серебряные штаны, черные лаковые туфли, розовая футболка.

И в пустом переулке на каменной тумбе с тех еще времен сидит овеваемый вечностью толстяк. С таким видом, точно эту же густо сваренную коричневую вечность и отхлебывает маленькими глотками из чашечки, что держит в своей большой руке.

В Батуми нас поселили в гостинице, которая считается четырехзвездной – видимо потому, что на фасаде не поместилось пятой звездочки. Когда постоялец пытается открыть дверь, то латунная ручка чаще всего остается у него в кулаке. А пластиковая ванна качается, так что стоять в ней, принимая душ, приходится как в лодке. Хорошо, что я умею плавать.

Новое эфемерно. Зато недостроенная бесконечная колоннада возле порта производит впечатление, что здесь возводят античные руины.

Впрочем, гостеприимство дошло до той степени сытости, что у форелей только выковыривают глазки.

А в тбилисском горбатом переулке, где на крыше помятого автомобиля лежала кошка, мне улыбнулась маленькая грузинская красавица лет десяти.

...

Веселый город Стамбул.

Где пароходики перекликаются на Босфоре, как муэдзины.

Где рыбный рынок я узнал по запаху прежде, чем увидел его.

Где тут и там поверх византийских кирпичей расползлось оттоманское барокко.

Где у половины турок русские деревенские рожи.

Где торчит в небо пиками минаретов поправшая останки дворца Константина Великого пятиярусная громада Голубой мечети с чаячьим птичьим базаром на куполах, откуда те несколько раз в день взмывают тучей, вспугнутые гнусавыми воплями муэдзина.

Где в углу всякого ресторанчика или кофейни непременно сидит за отдельным столиком седовласый турок и ничего не делает, а только говорит по мобильному телефону или пьет из приталенного стаканчика чай, услужливо подаваемый молодым официантом.

А другие такие же в вечном одиночестве скучают среди своих ковров в бесчисленных уличных лавках.

И на старинных портретах местные художники изобразили множество султанов с сонными глазами, но главным образом их тюрбаны, похожие на пышные белоснежные тыквы, заполняющие бóльшую часть полотна.

Веселый город Стамбул…

...

Старость – это когда место у бассейна делается привлекательней моря.

Теперь-то я понимаю, что коммунизм – это “all inclusive” плюс кондиционирование всей страны. Пропуском в рай служат здесь розовые резиновые браслетики со значком отеля, которыми окольцованы постояльцы. Вход обозначен колоннадой из шести пальм с плетеными, будто обитыми дранкой стволами – точно кто-то задумал украсить портиком, да не собрался оштукатурить и распустил рабочих.

Занятия поэзией подразумевают известную праздность. Приходится часами созерцать бесконечно тонкую линию горизонта, прерываемую лишь полосатыми зонтами пляжа, крошечными силуэтами яхт да кривоватым стволом пинии на оконечности мыса.

В полпятого официант выносит к бассейну поднос с бисквитами, и купальщики кучкой сбиваются вокруг него, как цыплята к птичнице с кулем пшена.

В шезлонге грела на солнышке костяные ноги ветхая крючконосая немка с каркающим голосом. И я догадался, на каком языке стращала Иванушку Баба-яга.

Со стороны бассейна залетает дачное цоканье пинг-понга и обрывки ленивого разговора. «С женщинами как в шахматы: взялся – ходи. Особенно на курортах».

Выпивка тоже входит в оплату, и на русских, с их питейными способностями, в гостинице слегка косились. Но приехали норвежцы, и русские сделались милей в глазах бармена: эти и вовсе уж не отлипали от стойки.

…На небе, как на фотоснимке в ванночке, постепенно проявлялась луна. И на балконе третьего этажа сама с собой танцевала девушка. В такт музыке, долетающей из летнего ресторана.

...

Я отворил ставни, и Рим зарычал на меня зарулившим в улочку автобусом. Точно зверя выпустили из клетки в узкий проход на арену.

Античные обломки вперемешку с мотоциклами.

То и дело наталкиваешься на очередную мраморную ступню бывшего императора.

Или на Дискобола – в те времена их тут копировали для каждой виллы, вроде нашей девушки с веслом для парков культуры.

Взявшись за руки, мы бродили по кирпичному Риму.

Ссаженный со своего золоченого коня Марк Аврелий с растерянным мужицким лицом висел за толстым стеклом реставраторской на широких ремнях. Конь с дырой в спине стоял тут же в станке, как если б его взялись обучать рысистому бегу.

Каменные резные ящики приглашали не то принять ванну, не то лечь в гроб.

Женственная римлянка, чьи мраморные губы мягкая улыбка тронула семнадцать веков назад, глянула в мою сторону, но не поправила выбившийся на лоб из прически мраморный завиток.

Со временем все императоры слиплись в одного, с оббитым носом, вперившего в вечность наглые каменные глаза.

И мы пошли туда, где шаловливые наяды облюбовали фонтан, подставив круглые попы струям.

Оперный толстячок продавал на углу розы цвета пармской ветчины.

За столиком в кафе молодая американка что-то кричала в мобильный телефон феминистским резким голосом, непригодным для любви.

Местная красавица, страшно вывернув веки, подкрашивала глаза.

Старик с лицом веласкесовского Иннокентия X коротал время за кружкой пива, нетерпеливо выбивая пальцами какой-то католический мотивчик. Наконец ему принесли пиццу величиною с колесо, и он принялся пилить ее сразу по всем направлениям, змеясь улыбкой.

Официанты, сгрудившись у стойки, обсуждали футбол. Итальянская речь сыпалась из них, как из прохудившегося словаря.

Музеи были набиты картинами, как лавка антиквара. Жуткий мемориал королю-освободителю терпеливо ждал, когда время разрушит его мраморную чепуху и обратит в благородные руины. Святая Тереза который век переживала запечатленный скульптором оргазм.

Вечером четвертого дня мы попали на папский рождественский концерт в старинной прямоугольной церкви. Музыка изображала бегущие по небу облака. Потом из глубины оркестра грянул медный гром и пролился струнный дождь. Папе, слушавшему из первого ряда, вынесли зонтик.

А мы бежали, оглядываясь на изгнавший нас Рай, точь-в-точь как первые беженцы, Адам и Ева, которых давеча видели в галерее.