Читать онлайн «Приключения англичанина». Страница 77

Между нами завязались отношения и как-то сама собой установилась традиция по субботам прогуливаться в Сосновском парке (он жил на Тихорецком), беседуя об особенностях ритмики Хопкинса или приеме маски в творчестве Паунда.

Разумеется, говорил в основном Часовой, я же при всяком удобном случае норовил выспросить что-нибудь о моем отце. Так, например, я узнал, что миниатюру «На посещение Мавзолея» в действительности сочинил шотландский поэт Хью Макдиармид, а под именем «О.Сентинел» она была напечатана из-за ошибки наборщика. Пустячок, а приятно. Приятно, что отец все же не настолько был ангажирован, чтобы стряпать панегирики вождю мирового пролетариата.

В начале девяностых наш завод развалился. Продукция, которую мы выпускали, больше не находила спрос.

К тому времени я уже обзавелся семьей, поэтому пришлось распродать доставшуюся мне в наследство от дяди Вали библиотеку, а еще разгружал фуры с американскими окорочками и даже батрачил на приусадебном участке под Тверью(!) у одной новой русской.

Часовой привел меня в издательство, где мне предложили перевести отрывок о межпланетных магах. Через неделю я выполнил задание, и редактору понравилось. Я заключил договор, получил аванс, и мы втроем (Часовой, редактор и я) завалились в кафе, чтобы отметить мой успех, долго там трендели о возвышенном, потом редактор откланялся, едва при этом не упав, а я, ощущая прилив благодарных чувств,  решился наконец открыть Часовому свою тайну.

И вот – подумать только – он мне не поверил! Счел, что я его разыгрываю! Нет, будучи человеком воспитанным, он вежливо меня выслушал, но рукопись читать отказался, сославшись  на занятость. Прощаясь, заметил (и в голосе его прозвучали ревнивые нотки): «Чтобы затевать подобные мистификации, нужно очень хорошо владеть фактическим материалом». То есть дал понять, что не с моим суконным рылом…

Да-да, это была ревность, он же начал заниматься английской поэзией еще в те унылые времена, когда нужные книги на иностранных языках можно было приобрести только в букинистических магазинах, причем цена очень даже кусалась; и вот Часовой, выкраивая из кочегарской скромной зарплаты, все покупал, покупал их, и наплевать ему было, что ходит в обносках и питается крахмальной колбасой, зато он мог читать в подлиннике своих любимых Йейтса или Одена. Ну, и, конечно, О.Сентинела, поэта с загадочной судьбой.

И вдруг оказалось, что полуграмотный токаришка располагает обескураживающим объемом информации по этой теме…

На неделе я позвонил ему, чтобы договориться о традиционной субботней прогулке, он сказался больным. Еще несколько раз Часовой под тем или иным предлогом отменял наши встречи, пока я не понял, что он элементарно на меня обиделся. Так тоже бывает.

А на континенте приняли Оливера ехидно. Как элементарное хамство расценили тамошние реакционеры и даже некоторые авангардисты его поведение на королевском чаепитии.

Печатался редко. Собственно, всего два стишка и удалось ему опубликовать за все время пребывания в Париже. Получил за них какие-то смешные су. Денег, которые вывезли супруги из Англии, хватило, правда, чтобы снять на год квартирку в бедном районе, но прежнюю сытую жизнь они позволить себе уже не могли.

Пришлось искать абы какую работу. Оливер снова попробовался натурщиком (был еще в неплохой физической форме), давал уроки английского языка и бокса, иногда таскал тяжелые мешки в порту. Эмилия устроилась в ателье, где шили дамские воротнички. В Европе тогда свирепствовал экономический кризис, поэтому довольно скоро будущие мои папа и мама начали бедствовать.

И вдруг советская Россия предложила помощь похудевшим англичанам. Как-то в богемной кафешке, где Оливер предупреждал абсентом приступы ностальгии, подсел к нему человек в черном свитере и отрекомендовался философом. Поговорили о жизни, о смерти, а потом философ заказал бутылку отменнейшего виски и отрекомендовался снова, но на сей раз уже членом французской коммунистической партии.

Короче, в тот вечер Оливер принес Эмилии радостную весть: Советский Союз может предоставить им политическое убежище и обеспечить жильем и работой.

Эмилия без особого восторга отнеслась к сообщению Оливера. Хотя во Франции было ей неуютно – сдержанная, несколько даже флегматичная, она на каждом шагу (в ателье, в лавке зеленщика, при расчетах с консьержкой) вынуждена была вступать в конфронтацию с болтливыми вертлявыми француженками, тем не менее русские с их тоталитарным строем и призывами к мировой революции нравились ей еще меньше. Когда-то она, прочитав по совету Оливера роман «Преступление и наказание», сказала ему задумчиво: «Автор хочет выяснить, что человеку позволено, а что нет. Англичане давно уже это знают. Не хотела бы я жить в государстве, где граждане все еще заняты решением подобных проблем». И вот ведь накликала беду.

Оливер, раздумывая над возможностью эмиграции в СССР, тоже пребывал в замешательстве. Из газет ему было известно о московских судебных процессах, преследовании интеллигенции, разгоне творческих объединений, жесточайшей цензуре. С другой стороны, философ в черном свитере заверил его, что нигде в мире творческая личность не чувствует себя такой свободной, как в СССР. К тому же местом жительства англичан должен был стать Ленинград, единственный в России европейский город, заложенный прозападно настроенным царем на берегу реки, напоминающей, судя по открытке, Темзу. В целом, перспективы открывались радужные: вместе с советскими товарищами создавать социалистическую литературу, пользуясь за это всеми правами и привилегиями, которые гарантирует победивший класс.

Ладно, согласился Оливер, попробуем пожить в Ленинграде. Не понравится, – вернемся в Париж.

Поселили их в старинном дворце с мраморным фасадом в стиле итальянского Ренессанса. Вернее, квартира располагалась на последнем этаже флигеля во дворе: две тесные комнатушки, зато из окна в кухне было видно Неву, огромное тусклое зеркало, над которым с жалобными криками кружились блеклые чайки. Не так ли выглядит Элизиум, думал Оливер, и сердце у него сжималось от нехороших предчувствий.

По давнишней привычке начал было совершать прогулки вдоль этой самой реки, но вблизи она дышала полярным холодом и выглядела уже совсем зловеще – мелкая зыбь с металлическим блеском…

Стоял на гранитных набережных плитах. На другом берегу высились бастионы Петропавловской крепости. Было ему так тоскливо, словно он только что получил известие о близком конце света. Отменил прогулки.

Эмилия видела, в каком состоянии пребывает муж, но ничем не могла ему помочь, у нее у самой кошки скребли на душе.

Однако проситься обратно на Запад было поздно, они уже получили паспорта и стали советскими гражданами. Правда, англичане были весьма удивлены, обнаружив, что в графе «национальность» у них стоит «эстонец», «эстонка», а местом рождения обоих значился Ревель[41]. «Для вашей же безопасности, – с улыбкой объяснил им человек, попросивший паспортистку выйти на пару минут в коридор. – Сами должны понимать, у Лондона руки длинные».

Оливер снова впал в депрессию. Пить, правда, не пил (до такой степени был растерян), но целыми днями ходил из угла в угол кухни, курил (курить в комнатах Эмилия ему не разрешала), ждал, когда же, наконец, вспомнят о нем те, кто заманил его сюда, на край ойкумены.

Чтобы отвлечься, начал обучать Эмилию русскому языку, – какое-то представление о нем у него сохранилось со времен общения с английскими красными. Эмилия неожиданно выказала незаурядные способности и уже через месяц стала свободно объясняться в гортранспорте и гастрономе.

Кончались деньги, которые им поменяли на границе, и пора было обоим всерьез задуматься о том, как в дальнейшем каждый будет зарабатывать на хлеб насущный.

И вдруг забрезжил лучик надежды. Явился однажды порученец из некоего литературного журнала, представился переводчиком с английского и от имени редколлегии выразил желание произвести отбор произведений прогрессивного зарубежного поэта с целью их публикации на русском языке.

– Так что, гражданин, давайте на выход. С вещами! Берите все самое лучшее, – пошутил переводчик и тут же успокоил: – В смысле лучшие ваши произведения. Машина у подъезда.

Минут через десять Оливер с рукописью под мышкой уже поднимался вслед за своим провожатым по мраморной, устланной красными ковровыми дорожками, лестнице. Вошли в просторный и светлый кабинет главного редактора. Тот с улыбкой встал из-за стола, с распростертыми объятиями пошел навстречу Оливеру. На стене висел портрет Сталина.