Читать онлайн «Приключения англичанина». Страница 68

Кстати, после суда великодушно подарил проигравшему истцу всю свою коллекцию…

Более ничего примечательного в двадцатые годы Оливеру создать не удалось, и это, разумеется, его нервировало. Потихоньку он начинал разочаровываться уже и в себе самом, точнее, в своих литературных способностях.

Тогда же стали случаться у него приступы национальной болезни – хандры. Часами, не в силах пошевелиться, сидел, глядя с тоскою в стол, в пол, в потолок.

Красавец, атлет и, вдобавок, лорд, он, понятное дело, не испытывал недостатка в женщинах, всегда готовых его утешить. Только вот желание, чтобы его утешали, возникало крайне редко. Понимал, что комплекс неполноценности не избыть столь примитивными средствами и разобраться в себе можно лишь наедине с собой.

Еще о женщинах: упрекая Оливера в ироничности его лирики, каждая тем не менее приставала с просьбами, чтобы упомянул ее хотя бы в одном четверостишии. Такие вот были тщеславные бабенки – под любым предлогом норовили затащить в койку. Восторгались гладкостью его кожи, крепостью мускулов, его неутомимостью (когда все же брался за дело), полагали простодушно, что ему лестно все это слышать. А ему было все равно.

Поначалу пытался бороться с хандрой. В частности, увеличил нагрузки при занятиях гимнастикой. Исступленно размахивал гантелями. Удлинил маршрут прогулок на семь-восемь морских миль.

Не помогало! И вот и сам не заметил, как пристрастился принимать на грудь определенное количество джина или виски, лишь только чувствовал приближение приступа.

Пил пока еще не в одиночку, а с друзьями: с имажистом Безилом Бантингом, автором поэтического сборника «Ожерелье из ночных горшков», и стариком-георгианцем Джоном Дринквотером.

Сидят они, бывало, втроем в пабе, и Бантинг, тогда еще тоже молодой поэт, хлопает Оливера по плечу и говорит: «Ну что ты кручинишься, дружище? Баба, что ли, какая не дает? Или стихи не пишутся? Или молчание критиков уязвляет? Так не бери в голову, все образуется. Давай-ка лучше выпьем по кружечке доброго английского эля. Правда, у меня деньги кончились, вот незадача…»

Оливер заказывает еще по кружке и, вдобавок, берет бутылку виски. Хмелеет, ясное дело, и вот тогда начинает жаловаться: «Тоска меня, братцы, снедает беспричинная. Никак не пойму, в чем дело. Или это возраст переходный виноват, или невроз развивается как следствие сиротского детства и не раз впадавшего в отчаяние отрочества? А может, причина в социальном статусе? Двусмысленный же, сами посудите, у меня статус: с одной стороны, я вроде как лорд, а с другой – такая же ведь богема, как и вы…»

Именно в те годы проникся Оливер социалистическими идеями.

М.Часовой полагает, что убедила Оливера в неизбежности торжества марксистской идеологии одна из дочерей лорда Фигли, коммунистка Джессика, с которой он познакомился на королевских скачках в Эскоте[33], – влюбился, дескать, в черноглазую эту красавицу и за время ухаживания нахватался от нее красной бредятины.

Злобные его подруги утверждали, что сначала Оливер увлекся сестрой Джессики, белокурой фашисткой Дайаной, но та не ответила взаимностью, и он пошел по пути наименьшего сопротивления.

Как было дело в действительности, неизвестно, да и не важно. Главное, что стал посещать коммунистические митинги, давать деньги на нужды комитета «Руки прочь от России!»[34] и печатать стихи в «Уоркер дредноут», «Уоркерс уикли», просто «Уоркер» и «Дейли уоркер», считая, что позорно иметь успех в реакционных, пусть даже и престижных журналах «Эгоист» и «Ярмарка тщеславия», когда во всем мире пролетариат прозябает в ужасающих жилищных условиях, недоедает и постоянно подвергается опасности стать пушечным мясом на фронтах очередной империалистической войны.

С Джессикой довольно скоро он расстался – при ближайшем рассмотрении она оказалась далеко не столь привлекательной, какой тщилась представиться: ноги толстые, грудь, можно сказать, отсутствовала… вдобавок, постоянно грызла ногти и, агитируя, брызгала слюной. И все-таки спасибо ей: странным образом разглагольствования высокородной юницы побудили Оливера переосмыслить свой опыт общения с простым народом.

Он вдруг вспомнил, как жители нортумберлендской деревеньки подкармливали его, маленького голодного лорда, как рыбачка Бетси тоже кормила его и поила, – теперь он понимал, чего им это стоило, беднякам.

Вообще, многое в его мировоззрении прояснилось. Размышляя, пришел к выводу, что и придурковатые матросики с брига «Уоллес», и дремучие солдатики в Эдинбургском военном госпитале заслуживают скорее сострадания, нежели насмешки. Ведь при капиталистическом строе получить образование очень трудно. Кстати, о педагогах своих незадачливых тоже вспоминал теперь без раздражения – не от хорошей жизни они спились, капиталистический строй погубил их!

Короче, возомнил, что виновен перед всеми обездоленными. Только о том и думал, как бы искупить вину.

Даже ночью, лежа с какой-нибудь из своих подруг, все говорил, говорил о вине своей… Естественно, подруге становилось скучно, она еще более озлоблялась, соскакивала с кровати и, трясущимися руками застегиваясь, кричала: «Это ты, что ли, социалист? Да тебя же ничего, кроме смысловых твоих структур, не волнует, признайся! На обездоленных тебе, по большому-то, по-гамбургскому-то счету, наплевать!  Ну, сходил ты однажды на митинг, ну, посидел в пивнухе, где собираются эти недоделанные, эти людишки ressentiment, ну, пожертвовал полста фунтов, чтобы купили они себе кумача для демонстраций… Тоже мне лорд Байрон!»

Забавно, что и социалисты не спешили доверять Оливеру и деньги от него принимали с кривыми снисходительными улыбками.

Внезапно критик А. нарушил молчание, им же самим вокруг Оливера инициированное, – написал в ежемесячном обзоре современной литературы: «Подлинная поэзия – это поэзия демократичная. Не обязательно сразу и всем понятная. И даже в итоге – понятная далеко не всем. Но с неизменным демократическим потенциалом и желанием быть понятой. Рабочий, даже если и случится ему прочитать что-нибудь модернистское, лишь плечами пожмет в недоумении, ибо ждет от художественного произведения, дабы призывало оно бороться или, что еще лучше, явилось бы недвусмысленным руководством к действию. Поэтому особенно досадно, что на страницы «Дейли уоркер» просочились нижеследующие вирши О. Сентинела:

На посещение Мавзолея

Красный гранит и черный диорит…

И лабрадора голубые зерна

Вкраплениям подобны драг.камней –

От их сияния на елках снег горит.

Мы в склеп спускаемся.

Чем ближе, тем видней

В ночи истории блистают непокорно

Зарницы ленинских костей![35]

Спрашивается, куда смотрела редколлегия? Ведь это же типичнейшее модернистское глумление над святыней!»

До определенного момента Оливер принимал нападки анонимного зоила как должное и даже убеждал себя, что заслуживает куда более сурового к себе отношения, поскольку был он лордом, владельцем замка, принадлежал к высшему сословию, пусть и номинально.

Но тут, наконец, обиделся, – в самом деле, с таким трудом находит он темы, старается писать (для них) попроще, а они – знай кривят рожи, все им не так…

В сердцах отказался помочь ходокам из Глазго – просили денег на приобретение печатного станка. «Хотим издавать газету! – объясняли с прямо-таки детской непосредственностью. Ожидали, вероятно, что умилится, погладит каждого по головке. – Будем освещать события с нашей, пролетарской, точки зрения, публиковать пролетарскую поэзию и прозу, ориентируясь на потребности пролетарского же читателя!»

«Нету у меня больше! – затопал на них ногами. – Нету!», что было отчасти и правдой: компания, акциями которой он владел, терпела убытки, соответственно, и дивиденды упали. Ходоки, однако, не поверили, продолжали канючить, а самый наглый, по имени Уильям Галлахер и по профессии сантехник, не преминул попрекнуть титулом. И вот тогда Оливер не сдержался: «Знаешь что, Уильям Галлахер, а не пошел бы ты на хер?» – приблизительно так можно перевести на русский его ответ сантехнику.

Понятно, что после этого инцидента левые тоже перестали его печатать. Как поэт, Оливер оказался в полной изоляции. Впрочем, не слишком переживал по этому поводу – все равно не писалось, и публиковать было попросту нечего.

А вот бесплодие творческое уязвляло, и даже весьма. Отправляясь на обычную свою утреннюю прогулку (вниз по течению Темзы, до Вест-Индских доков и обратно), всякий раз надеялся, что осенит его по пути долгожданное вдохновение, родится удивительная по ритмическому рисунку и метафорике строка, за ней другая…