Читать онлайн «Приключения англичанина». Страница 52

– Медленно работаете, медленно! – мычал Мочалов.

Лабиринт, кстати, мы разрушали так: сантиметрах в десяти от пола по всей длине какой-нибудь стены ломами продалбливали сквозную щель, потом кувалдами бухали по верхним углам – и стена в тумане известковой пыли сползала, как простыня с веревки!

А потом топорами стесывали с кирпичей каменную пену раствора – нагромоздили египетскую пирамиду этих кирпичиков.

А потом, как распятые, катали тачки со строительным мусором – по железным трубам гремел этот мусор вниз, в подставленные кузова самосвалов.

А потом из древних, кроваво-красных, кирпичиков – и частично из новых, оранжевых, с дырочками, или даже стеклянных – складывали Лабиринт заново.

При всем при этом наша 3-я рота

в полку считалась самой невезучей,

поскольку Енко, пылкий лейтенант,

уж так хотел продвинуться по службе,

что нами затыкал любую дырку.

Другие роты в том же Лабиринте,

положенное время отпахав

и норму недовыполнив, беспечно

в расположенье возвращались. Мы же,

как папы карлы, упирались по

четырнадцать часов изо дня в день

и пере-пере-выполняли норму!

На этом наши муки не кончались.

После отбоя (!), хлопчики, вперед:

траншею рыть для теплосети, или

сносить казарму нежилую, или

на полустанке железнодорожном

платформы разгружать с песком и щебнем,

бывалочи, до самого утра...

(Миллион лет спустя рассматриваю фотографию, на которой запечатлена наша бригада: выстроились в ряд на плацу, – не помню, от каких таких чувств решили сняться все вместе, – и видно, что зима, под ногами снег, лица бледно-серые, мутные (плохая выдержка), а позы нарочито неуставные, кто согнул ногу в колене, кто по-ковбойски упер руки в боки, но чувствуется, чувствуется напряг, словно замерли мы в ожидании команды «Сы-мир-на-а!»

Вот ушастый Тима, кликуха образована, конечно, от фамилии Тимофеев, имя забыл, похожий на обиженного гнома, однако настырный такой гном, неугомонный такой, рядом Геша Григорьев, тоже недомерок и тоже шумливый как шавка, вот гигантский Славка Черепанов с маленькой головой и обманчиво задумчивым взглядом, вот остальные прочие, иначе говоря, массы, которыми ефрейтор Мочалов манипулировал особенно успешно, а слева от меня – Женя Рослик (положил руку мне на плечо), а справа еще один мой корешок – Вовка Решетников, единственный среди нас, кого можно было назвать травоядным...

Недоверчиво всматриваюсь в собственное изображение: неужели я был не хуже других? Неужели на равных горбатил с этими тощими злыми парнями, а когда случались между нами разборки, даже мог постоять за себя?

О, еще как мог!.. Вспоминаю и всякий раз готов от стыда сквозь землю провалиться, – неужели был не лучше других?)

– Упражнения в эпистолярном жанре или куренье в строю, – заявил однажды ушастый Тима, – все это проявления индивидуализма, который ни к чему хорошему не приводит.

– А эксперименты с формой повествования? – спросил я.

– Я те дам повествование! – рассердился Тима. – Ты экспериментируешь, Рослик курит в строю, а я должен мерзнуть на холодрыге, пока подполковник с вами разбирается? Хер вам всем!

В полдень на объект привозили алюминиевые баки с гороховым супом и ящики с хлебом. Один из коридоров Лабиринта был отведен под столовую, – нас туда запускали гуськом, строго по команде, и все равно мы прорывались без очереди, рыча и отпихивая друг друга.

Ах, неуместная щепетильность сковывала мои движения в те миги, когда за столом боролись за хлебную буханку, – как в регби! Рослик всегда успевал первым подскочить к ней, надрезанной на десятерых, схватить за два конца и подбросить к потолку. Остальные прочие, задрав головы, ждали, когда буханка упадет на стол, а он уже держал в каждой руке по горбушке – себе и мне. Горбушки считались у нас лакомством, их можно было грызть долго-долго, и возникала иллюзия, что порцайка, тебе доставшаяся, больше, чем у других.

А ведь надо было позаботиться еще и о тарелках, тарелок иногда не хватало, и зазевавшиеся ждали, когда пообедают более проворные. Так вот, не выпуская из рук горбушки, Рослик локтем отпасовывал мне тарелку, а Тима, взвиваясь, как штопор, витийствовал:

– Индивидуализм – вот что подрывает устои общества! Зеленые твои глаза, Рослик, выдают волчью твою, асоциальную твою натуру!

Однажды после обеда, настреляв сигарет у вольнонаемных (шоферов, мотористов, газосварщиков), мы вдвоем уединились в темнейшем из тупиков Лабиринта, разлеглись на кучах строительного мусора и, как обычно, предались воспоминаниям о жизни на гражданке.

Вдруг сильно запахло алкоголем – это ефрейтор Мочалов нашел нас все-таки.

– Выпил, не спорю,– сказал Мочалов. – Как старослужащий имею право. А вы, значит, сачкуете, пока бригада из последних сил выбивается... – И он начал развязывать мешок с подзатыльниками.

– Да ладно тебе, ефрейтор, – ответил Рослик и встал. – Сам, что ли, герой труда? – Он был выше Мочалова на полголовы, да и в плечах пошире, и тот, сообразив, что без свидетелей запросто может получить в торец, перестал развязывать свой, в общем-то, довольно хилый мешок.

– Ну-ну, – сказал ефрейтор и ретировался.

А через некоторое время в тупик ворвались остальные прочие, и Тима закричал, раздирая руками воздух, как тельняшку:

– Долой индивидуализм! Да здравствуют равенство и братство! Давно всем нам пора осознать, что если мы условимся делить буханку не по праву самого наглого или шустрого, а в порядке очереди, то между нами обязательно установятся дружеские отношения, каковых покамест нет и в помине, и тогда ни у кого не возникнет желания сачковать, и мы будем легко перевыполнять норму, а что касается куренья в строю или экспериментов с формой повествования, то и с этим сообща справимся, отвадим кое-кого от вредных привычек!

Остальные прочие аплодировали речи демагога.

– Пойдемте, товарищи! Нам же надо работать! – воскликнул Тима. – А эти пусть подумают, как им жить дальше.

И они ушли, поднимая сапогами клубы красной кирпичной пыли, заткнув кулаки за пояс, как револьверы.

Древнейший мой предок Флинс пренебрег должностью королевского советника ради возможности размышлять в нортумберлендском уединении о беспомощности своей перед всевластием рока.

Сэр Тристрам хотя и посражался какое-то время в рядах европейского рыцарства за гроб Господень, но более был озабочен проблемой, как отличить явь от сна, бывшее от не бывшего.

Сэр Ричард, уж на что, казалось бы, немудрящий рубака, и тот к сорока годам притомился на воинской службе, каковая подразумевает ведь постоянное пребывание в коллективе со всеми вытекающими минусами. Ну да, собирался еще помочь баронам отстоять Хартию, но в глубине-то души было ему уже это все по барабану.

Ну, а сэр Эдгар, сызмала объятый экзистенциальным ужасом, вообще сторонился людей. Короче, предки мои в подавляющем большинстве были аутсайдерами и, кто инстинктивно, а кто и сознательно, уклонялись от участия в каких бы то ни было, ну, скажем так, массовых мероприятиях.

Вот и я никак не умел найти общий язык с товарищами по службе, помирал со скуки, когда, ностальгируя, принимались они повествовать, как на гражданке со стаканом водки во лбу ломились, бывало, в общагу к девчатам, и уж совсем становилось мне тоскливо, когда Тима от имени бригады принимался упрекать меня в нерадивости, дескать, вместо того, чтобы, честно отпахав восемь часов, вернуться в казарму и писать письма родным и близким или смотреть телевизор в ленинской комнате, приходится им задерживаться на объекте и помогать лодырю довыполнить норму, поскольку в советской армии ответственность за провинность индивидуума распространяется на коллектив, с которым он сосуществует, и за плохую работу одного члена бригады расплачиваются все остальные: всех посылают дежурить вне очереди на кухню или разгружать платформы со щебнем – ночью, бля, в мороз, бля.

Сходные обвинения бригада предъявляла и Рослику, клеймя его за индивидуализм и саботаж, с той лишь разницей, что он для них был все ж таки «своим», в смысле, таким же, как они, еще недавно простым рабочим пареньком, правда, наглым, конечно, до беспредела, но зато понятным, тогда как я, норовивший при любой возможности уединиться с блокнотом, их раздражал, ну, че, в натуре, этому англичанину неймется, че он там все пишет, мало, что ли, мы из-за него однажды намерзлись на плацу, выслушивая нравоучения подполковника.

Хочу ответственно заявить, что я не считал себя вправе игнорировать неблагоприятное о себе мнение коллектива и, следуя пожеланию Тимы, неоднократно предпринимал попытки поразмыслить над тем, как жить дальше, да-да, ломал голову, шевелил мозгами, напрягал извилины…