Читать онлайн «Знакомое лицо. Повести, рассказы». Страница 87

— Если вы всерьез интересуетесь анатомией и к тому же, как я понял, нуждаетесь...

— До этого нет никому никакого дела, нуждаюсь я или не нуждаюсь. Я ведь вас не спрашиваю, не нуждаетесь ли вы!

Бурденко был очень доволен, что именно так, с таким достоинством, ответил этому смешному доброжелателю. Не объяснять же всякому, что он не то что боится, но испытывает органическое отвращение, не может даже думать об этом мрачном здании анатомички, секционной, мертвецкой или еще как оно там называется?

И все-таки разговор этот на выставке снова встревожил молодого человека.

Впрочем, в двадцать лет много всяких тревог посещает чувствительного человека, но все они скоротечны.

Бурденко быстро обжился в Томске.

Он полюбил даже само здание собственно университета — белокаменный, многооконный массив, увенчанный по фасаду огромным железным крестом и окруженный густым, пахучим бором из вековых лиственниц, елей и сосен, которые, естественно, переходили по ту сторону Томи в дремучий лес, в знаменитую на весь мир сибирскую тайгу. И кроме тайги и тундры, кроме навечно и намертво обледеневших пространств, за этим зданием, как и за этим городом, не было ничего. Город Томск и Томский университет стояли в истинном смысле как форпосты цивилизации у кромки тайги, у края первозданной земли, еще никем по-настоящему не исхоженной, не изученной, зловеще безмолвствующей.

Здание такое могло стоять и где-нибудь в Петербурге или Москве. Ему могло быть лет сто или двести. И где-нибудь в Петербурге среди подобных себе по архитектуре и по смыслу своего существования оно, быть может, не сильно и выделялось бы. А здесь, в этом деревянном, по-деревенски разбросанном городе, опять же, скажем, у великого хвойного океана, это здание казалось неожиданным и удивительным. И ему еще не было и десяти лет, этому зданию.

Не только церкви и памятники, не только ночлежные и сиропитательные дома, но и университеты в старой России в большинстве создавались не без всенародного участия и прямой всенародной помощи.

Все время Бурденко слышал здесь чуть ли не легенды о размахе благотворительности, с каким разные люди из разных краев необъятной российской державы старались помочь этому новому университету, заложенному где-то в Сибири. И богатые, и не очень богатые, и совсем небогатые словно состязались в помощи первому крупному учебному центру на далекой окраине страны, слали в его адрес деньги и ценности, уникальные коллекции и механизмы, хотя никто не просил об этом, не объявлял сбора подарков и пожертвований. Но, например, охотник, занимавшийся ловлей, начучеливанием и продажей диких сибирских зверей, когда к нему обратились с предложением изготовить экспонаты для университетского зоологического кабинета, отказался взять по тем временам очень крупные деньги, говоря, что это грех — на таком деле наживаться.

Наследник колоссального состояния, прогулявший за десятилетия почти все дотла, в предвидении голодной старости решил было продать многотысячную библиотеку, собранную его предками чуть ли не на протяжении столетия. Он просил за нее миллион. Богатые коллекционеры давали ему восемьсот, потом девятьсот тысяч. Он стоял неумолимо на своем. Ему наконец предложили девятьсот пятьдесят. Он сердился и кричал, что это же не на конском базаре, чтобы торговаться,— или миллион, или не о чем разговаривать.

И вот в этот момент к потомственному богачу вошел один из библиотекарей Томского университета, разъезжавший по Центральной России в поисках цепных книг. Он не в состоянии был предложить не только миллион, но даже и десять тысяч. Однако ему все-таки хотелось осмотреть это великолепное собрание инкунабул. После осмотра он спросил владельца, не согласится ли тот уступить хотя бы два десятка отобранных книг и назначить подходящую цену.

— А что же, остальные вы считаете ерундой? — вскипел владелец.

— Нет, это все прекрасные книги, но Томский университет пока не располагает средствами.

И библиотекарь стал рассказывать богачу о Томском университете. И так, должно быть, увлек его этим рассказом, что тот вдруг махнул рукой:

— Берите всю библиотеку. Просто так. Даром. Только берите скорее, без лишних разговоров. А то передумаю...

Было это в 90-х годах прошлого века, когда Сибирский железнодорожный путь еще не существовал. И Томского университета, по существу, еще не было, но он уже должен был быть.

И вот зимой по санному пути на лошадях везли этот подарок — эту бесценную библиотеку — из Центральной России в Томск.

И в то же время по тому же пути в таком же порядке на санях-розвальнях везли дареные коллекции бабочек и минералов, гербарии и всевозможные учебные пособия.

И рядом с санями шел, по-извозчичьи похлопывая себя рукавицами на морозе, уже немолодой ученый, владелец всех этих коллекций, не только подаривший их университету, но и сам пошедший работать в Томский императорский университет. Именно не поехавший, а пошедший рядом с розвальнями, чтобы, боже упаси, не изломали, не растеряли в дороге коробки и ящики, в которых упакованы редчайшие и ценнейшие коллекции.

Бурденко заметил, что студенты здесь не то чтобы гордятся пока что очень краткой историей своего университета, но с какой-то любовью, что ли, пересказывают ее факты. И особенно ему понравилось с первых же дней доверительно-уважительное отношение студентов к профессорам и профессоров к студентам.

На всю жизнь запомнилось собеседование о медицине, которое проводил со студентами-новичками еще до начала занятий профессор десмургии Эраст Гаврилович Салищев.

Внешне похожий на Чехова, очень деликатный в движениях, поблескивая толстыми стеклами очков и изредка в затрудненности пощипывая бороду, он неторопливо рассказывал, как давно — с незапамятных времен — человечество ищет способы исцеления болезней и как много и в то же время мало оно успело в этих поисках на протяжении веков,— много, потому что сегодня медики уже способны излечивать такие тяжкие недуги, от которых еще недавно наступала смерть, мало, потому что в важнейших отраслях своих медицина не продвинулась еще дальше того, что в глубокой древности было уже известно таким врачам, как Гален и Гиппократ.

Рассказывая, как в Древней Индии, закончив образование у браминов, молодые врачи, прежде чем получить разрешение на практику, обязаны были давать радже торжественное обещание — аккуратно и вовремя стричь бороду и ногти, говорить спокойно, не повышая голоса, носить чистую и по возможности красивую одежду, профессор оглядывал поверх очков свою аудиторию и спрашивал:

— Не правда ли, коллеги, это и в наше время и у нас в Сибири было бы не излишним. Вы как находите?

Бурденко казалось, что именно на нем, на его прическе профессор в этот момент несколько задержал насмешливый взгляд. Постричься-то как раз и не успел. А ведь собирался.

— Кроме того, молодые врачи в Индии давали обещание радже не браться за излечение неизлечимых. Иными словами, обещались не быть шарлатанами, а действовать только на основании тех знаний, которые получили. И надо сказать, их знания даже в современном смысле были значительны, хотя индийская медицина почти не имела еще представления ни об анатомии, ни о физиологии. И позднее даже знаменитые врачи имели столь отдаленное представление об анатомии человека, что, например, хирург Мазурье еще в начале семнадцатого века описывал кости мастодонта, найденные в долине реки Роны, как останки Тевтобока, короля кимаров. Надеюсь, коллеги, что ни с кем из вас ничего подобного не произойдет и что скоро вот в этой аудитории и в других вы начнете изучать настоящие человеческие кости. И услышите, как они стучат...

Бурденко чуть покоробило это сообщение. Но все-таки он и дальше с удовольствием слушал профессора, который от древности переходил к современности, от азиатских и европейских стран к России, где первую медицинскую школу открыли в самом начале восемнадцатого века.

— Ученики этой школы обязаны были раньше всего знать латинский и голландский языки, потому что преподавание велось на этих языках и преподавателями были голландцы. Учеников здесь не только секли розгами, но и били батогами, не только сажали в карцер, но и заковывали в кандалы. И все-таки успеваемость у них, судя по всему, была не на высоком уровне. Вероятно, дело совсем не в том, чтобы принуждать и наказывать, не правда ли? — снова оглядывал аудиторию профессор поверх очков.— Дело, вероятно, в том, чтобы выбирать профессию по своим возможностям, по своим склонностям, по любви... Сравнительно краткое историческое расстояние отделяет нас от той первой школы, где голландцы вколачивали батогами и розгами медицинские знания в русских недорослей. За это время медицина проделала немалый путь, выдвинув заметных всему миру медиков...

Професор Салищев стал называть их имена, объяснять, чем каждый из них обогатил отечественную медицину.