Читать онлайн «Почему ты меня не хочешь?». Страница 4

Однако настоящие проблемы появились после рождения Хани, когда я наконец ткнула Доминика носом в то, что мне за этот год стало до боли очевидно: хотя наш круг общения отличался изысканностью, все эти люди до ужаса скучны и посредственны. Большинство художников, как выразился сам Доминик, пребывая однажды в премерзком настроении, были “безграмотной деревенщиной” (он их всех тайно презирал). Искренне веря всей писанине о себе, они считали свое глупое невежество очаровательным и подкупающим. Они все были запойными пьяницами и частенько под занавес вечеринки принимались блевать и демонстрировать свои гениталии – в точности как подростки, ненавидящие приличия. Проблема этих Молодых Дарований состояла в том, что некоторым из них уже перевалило за сорок, и мне было за них мучительно стыдно. Доминик же делал вид, что все это очень смешно, а после очередной непристойной вечеринки бежал звонить редакторам желтых газетенок.

Я вообще не особенно дружила сэтими творческими личностями. Иногда мне даже хотелось, чтобы кто-нибудь подскочил к одному из них и крикнул: “А король-то – голый!” Правда, будучи женой их агента, мне вместо этого приходилось мило улыбаться и говорить: “Ах, как восхитителен этот ваш “Говенный Человечек”. Только высокоинтеллектуальная личность может создать красоту из собственных... э-э... отходов”. После этого я корчила восхищенную рожу, пока автор шедевра сбивчиво, как будто синхронно переводя с африканского наречия, пояснял мне детали творческо-туалетного процесса. В то время у меня даже развилось легкое раздвоение личности: слова, которые я произносила вслух, были совершенно разумными, но при этом в голове проносились совершенно дикие и безумные мысли.

В других делах мне тоже не очень везло. Старые приятели Доминика по университету, теперь ставшие политиками и журналистами, по большей части были типами льстивыми и скользкими – они дружили с Домиником и мной только из-за наших связей и знакомств.

– Каких только знаменитостей не встретишь в вашем доме, – сказала мне однажды жена члена парламента от города Актон, фыркнув с таким выражением, коим моя мама обычно сопровождала фразу “Может, это и весело, но не слишком прилично”.

Мои же школьные подружки давно превратились в замужних дам и погрязли в своих графских хозяйствах. Они были милы, но у нас осталось мало общего – их больше занимали новости конного клуба, рецепты домашнего варенья и вечные жалобы на недостаток секса. Для них я была чем-то вроде диковины. Они привыкли считать меня чудаковатой француженкой, и теперь им было любопытно заглянуть под внешний глянец моей богемной жизни, поэтому они и продолжали поддерживать со мной отношения. Но этот богемный глянец был им настолько чужд, что все наши разговоры непременно заканчивались замечанием: “Ох, Стелла, какая у тебя странная жизнь! Не представляю, как ты живешь” – и притворным пожиманием плечами. Я хотела, чтобы они мне завидовали, но было совершенно очевидно, что их моя жизнь нисколько не прельщала.

Наверное, я пытаюсь объяснить, насколько я была одинока. Нет, не в той степени, конечно, чтобы назвать свое существование жалким, но все-таки мне было очень одиноко. Когда появилась Хани, я начала задаваться вопросом: а в каком окружении придется расти малышке? Наш дом с пятью спальнями больше походил на шикарную ночлежку для клиентов, друзей и прочих прихлебателей Доминика, даже когда самого его в доме не было (он по-прежнему половину времени проводил в Париже). По утрам я спускалась с ребенком вниз для первого кормления, в ночной рубашке, истекая молоком, и частенько находила в гостиной незнакомых людей, распластавшихся на уродливой мебели какого-то модного дизайнера. Я слишком стара для этого, говорила я себе, хотя и в юности никогда не грезила о такой вот жизни в стиле рок-н-ролл. Я мечтала о чем-то абсолютно домашнем, обычном – противоположном тому, что окружало меня в детстве. Один из нас должен был уступить, а поскольку Доминик не хотел или не мог отказаться от своего образа жизни, мне пришлось переехать. Мы разошлись год назад, когда Хани было восемь месяцев. Я не сожалела о случившемся: одно дело, когда раздражает стиль жизни Доминика, другое – когда начинает раздражать он сам.

Доминик, в профессиональной сфере диктатор до умопомрачения, при разводе повел себя образцово, чего не скажешь о наших друзьях. Несмотря на то что официально в браке мы не состояли, он отдал мне дом и назначил приличные алименты, к которым я иногда прибавляю периодические заработки за переводы. Сам Доминик перебрался в Токио. Он как раз открыл там свою четвертую галерею (третья находится в Лос-Анджелесе), туда же он перетащил свою японскую любовницу. В Лондоне Доминик появляется раз в месяц на несколько дней. Конечно, для Хани этого недостаточно, и в основном общение с папой у нее сводится к посылкам из Японии, письмам и рисункам по факсу, но Доминик уверяет, что обожает дочь, и я не вижу причины не верить ему. С другой стороны, теперь по утрам меня не поджидают сюрпризы в виде упившихся незнакомцев, в нашем доме царят мир и покой, везде чистота и порядок, а Хани в свои полтора года – самый жизнерадостный ребенок на свете, так что, похоже, мы приняли верное решение.

На деньги, вырученные от продажи пары самых отвратных шедевров, презентованных мне Домиником во время нашей совместной жизни, я полностью сменила интерьер. Гигантскую, более двух метров в высоту, скульптуру мужчины, напоминающего скорее трансформера-паралитика, испражняющегося земным шаром (“Мне больнее, чем вам”, гипс и сигаретный пепел, 1996 год), я продала за двадцать тысяч фунтов стерлингов (я не шучу); а за рисунок Кевина Аутана – неизвестно, были ли у этого художника конечности, потому что, по-моему, рисовал он, держа ручку в зубах, – женщины с лицом комара (“Ужаленная”, пастель и шариковая ручка, 1998) мне дали восемь тысяч фунтов.

Так что вместо бетона и нержавеющей стали теперь в доме были дубовые полы и шкафы из вишни; жуткие двухместные кресла сменили мягкие диванчики с лоскутными покрывалами; стены из бледно-серых стали пастельно-желтыми; везде появились цветы, а спальня из чопорного кошмара в духе минимализма превратилась в уютное гнездышко в розовых тонах и с мягким освещением – на эту идею меня вдохновил новоорлеанский “бордельный” стиль. Правда, грешить мне в этом гнездышке было не с кем.

Мне не нравились люди, с которыми мы с Домиником общались, но я никогда не давала им этого понять – я их кормила, поила, давала кров, а по утрам даже готовила им завтраки. Ходила на их скучные приемы, проводила в их загородных домах выходные, разговаривала с ними. Была с ними до омерзения мила и приветлива. Покупала подарки их детям, хотя большинство их отпрысков вели себя отвратительно и были такими тугими на голову, что лучшим подарком для них стал бы бумажный пакетик, какие раздают в самолете пассажирам. С некоторыми из них я даже ездила в отпуск, сплошь и рядом ощущая себя так, будто попала на шоу психов: Тупица и Синий Чулок смотрят, как их исчадие Монстр извивается на полу, издавая нечеловеческие звуки. После каждой такой поездки я неделями приходила в себя.

Нет, я, конечно, не говорю, что все друзья Доминика должны были поклясться мне в верности до гроба. Но стоило мне только уйти от Доминика, как они буквально растворились, еще раз доказав, что иногда клише живы только потому, что они верны. Некоторые из мужчин даже приглашали меня поужинать, но были оскорблены моим нежеланием лить горькие слезы, жаловаться на судьбу и Доминика и, не дожидаясь десерта, кидались на меня – кто грубо, кто не очень. А некоторые из женщин звонили мне, интересовались, “в порядке” ли я, и разочаровывались, узнав, что в порядке. Другие дамы стали очень пристально следить за своими мужьями, когда те находились в непосредственной близости от меня, как будто их толстые и лысеющие муженьки были неотразимее Брэда Пита. Но на этом их участие в моей жизни и заканчивалось.

Не могу сказать, что очень скучала по их обществу, но все равно странно думать, что в 2001 году люди еще считают своей обязанностью непременно принять сторону одного из супругов после их мирного развода. Но так оно и было – все они встали на сторону богатого, преуспевающего и популярного Доминика, который к тому же часто устраивал у себя вечеринки и приемы. Я же была неработающей домохозяйкой, одна в большом доме, практически без знакомых и друзей. И хотя меня еще приглашают на званые ужины и приемы, мне иногда кажется, что я похожа на заброшенную зверушку, одиноко снующую по своей клетке.

Фрэнк, добрая душа, оказался единственным, кто остался мне верен. Я познакомилась с ним пару лет назад в Париже. У Доминика тогда на весь день были запланированы встречи с покупателями, а Фрэнк, уже в то время достаточно известный художник, не знал, как развлечься. Фрэнк пишет огромные, метра на четыре, полотна – сплошь портреты коров. Не могу сказать, что я в восторге от его творений, но он по крайне мере умеет держать кисть в руках, а его коровы выглядят очень правдоподобно – так и кажется, что они сейчас сойдут с полотен и замычат прямо в ухо. Я сводила его на ланч в изысканный французский ресторан, где мы ели жареного цыпленка и запивали его прекрасным белым бургундским. Потом мы пошли покупать декоративные ароматические свечи в магазин “Диптих” на бульваре Сен-Жермен, а после отправились к замку Консьержери, который в период Великой французской революции превратили в тюрьму, – взглянуть на камеру, где доживала свои последние дни Мария Антуанетта.