Читать онлайн «Казейник Анкенвоя». Страница 6

Через минуту он уже спал на пиджаке, завернувшись калачиком. Я же двинулся на выход, осторожно переступая через тела и конечности любителей пива.

О кого-то из них я все же споткнулся.

- Куда ступаешь, монах? - услышал я в спину злобное шипение.

«Куда-куда? Знал бы куда, сидел бы дома. С женой бы сидел как все нормальные люди», - с тяжелым сердцем я выбрался из вагона.

- Валюту, наркотики, оружие на прилавок, - приказал мне ражий молодец, восседавший в дверях таможенной будки. Физиономия у него была красная, со щеками, будто хранил он за ними два теннисных мячика, и черная повязка имелась на рукаве дождевика с капюшоном. Будка вокруг него смахивала на коммерческий ларек после пожара. Следы черной копоти преобладали всюду: и на длинном алюминиевом прилавке, и на стене за спиной таможенника и на множественных осколочных ранениях бывшей витрины.

Словом, траурный ансамбль.

- Умер кто? - спросил я без особенного участия.

- Покудова не умер, - он со значением погладил отполированный обрезок водопроводного стояка на коленях. - Выкладывай двести нефтедолларов, монах. Безвалютная зона дальше. Вернем, когда покинешь.

«Словарь стукнул, воспитанник сучий, - догадался я тотчас. - Кто еще знает про двести долларов? И с какой это радости меня в духовный сан произвели? Ну, штаны серые плисовые, ну грязный плащ, ну ботинки с кожаными крагами. Для монаха не густо признаков. Ну, да пес с ними. Разберемся». Я открыл портмоне, взял из него две банкноты американского образца, и безропотно отдал их контролеру.

- Получи расписку, монах.

«У этого жулика и расписка уже приготовлена», - я покорно забрал самодельную квитанцию, спрятал ее, не читая, в бумажник, и отправился на центральную площадь. Что-то пугающее до дрожи витало в воздухе поселка. Это я ощутил, преодолевши короткий подъем и ступив на ближайшую улицу. Какой-то незримый дух атавизма. Казалось, поглотил меня кит, словно библейского Иону. С той лишь разницей, что кит, издыхающий на суше, куда он сам и выкинулся по мотивам личного характера. Итак, я оказался в его гниющем чреве безо всякой надежды окончить плавание счастливым исходом. Отсутствие какой-либо флоры в поселке я заметил еще с обрыва. Но так же всякая домашняя тварь, включая кошек и собак, исчезла из него без остатка. Не было даже воробьев, которых где только нет. Но, главное, в поселке не было детей. То есть, совсем. Когда детей вдруг на улицах почему-то нет, их незримое присутствие все равно ощущается. Грудной ли плач за окном, забытый ли пластмассовый грузовик или кукла где-нибудь на крыльце, громко играющая ли музыка такого рода, что понимает ее и слушает разве юное поколение, петарда ли, взорванная Бог знает где, но слышная отовсюду. Словом, весь шум подрастающей жизни, который мы не замечаем вокруг себя точно воздух, здесь обернулся убийственной тишиной. Встретил я на проезжей части какую-то мамашу с коляской для детского катания. В коляске она везла уголь. И, кстати, что уже совсем покажется мелочью, сама проезжая часть в поселке могла так называться лишь условно. Ибо никакого транспорта в поселке так же не имелось. А если транспорт и попадался, то пешеходный в виде носилок, тележек, тачек и тому подобных механизмов, облегчающих перемещение груза на длинные дистанции. Во всем же прочем, я шел по заштатной улице, где коротают век простые люмпены. Косились разнокалиберные лачуги под своими частичными крышами. Две старушки, оседлавши скамью и накрывшись отрезом целлофана, уничтожали семечки. Хозяин поваленного забора, видно, что пьяный, целился с помощью колуна раскроить колоду диаметром с автомобильное колесо. Колода всякий раз увертывалась, и хозяин падал мимо. Под моросящим дождем на сушильных веревках мокло развешенное белье. Но я страшился этой улицы как необстрелянный боец. Я шел по ней, будто по линии фронта, втянувши голову в плечи, озираясь, и чувствуя смертельный холодок между лопатками. Наконец, я выскочил на центральную площадь, и замела меня тут же потребительская волна, и взяла в оборот, и затянула в омут беспощадной конкуренции.

- Тачку силиката за туфли!

- У него кирпичи все битые! Возьми лучше мой секундомер!

- Где битые? Там битых половина! Отклейся, падаль!

- Сам ты падаль! Испарю как солярку!

Двое горячих коммерсантов скрестились врукопашную. Я же хотел поскорее выдраться к Позорному столбу, и от него пробиваться на запад, где ждал меня, согласно инструкции, магазин. Этот Позорный столб черной масти с колесом наверху я заметил сразу. Похожие столбы я видал еще на полотне «Триумф смерти», созданном кистью Питера Брейгеля. Довольно зловещего содержания, между прочим, картина. Я было рванулся к столбу из окружения, но местное купечество держало осаду прочно. Каким-то путем информация о моих исключительных ботинках разнеслась уже повсюду, и теперь каждый меняла стремился отхватить их любой ценой.

- За обувь стальную молнию дам! И четыре канистры масла подсолнечного!

- Откажись, монах! У него масло для токарных станков! Ты всучи мне боты за крымский лук! Еще до Успения слезами утрешься!

- Немецкий штык! Волос рубит! Мало? Два запасных лезвия к нему!

Ушел бы я дальше босой, со штыком, секундомеров и канистрами, если бы не вклинилась в торговые ряды целая шайка дружинников, оснащенная хоккейными клюшками. Все они так же имели черные повязки на рукавах. Бойко шуруя спортивным инвентарем, эти стражи порядка рассеяли настырных продавцов, и любезно доставили меня к Позорному столбу. У столба на цепях сидела парочка изможденных мужчин в лохмотьях и одна миловидная особа удачного сложения с убранными в длинную косу огненно-рыжими волосами. В противовес товарищам по несчастью одета она была весьма уверенно: в синие атласные шаровары и шелковую блузочку. Шаровары, облепившие под дождем ее узкие бедра, как и блузочка, сквозь которую просматривалась едва ли не мальчишеская грудь, выгодно подчеркивали все достоинства этой червонной дамы. По очереди жестоко молотила она остроносыми туфлями обоих узников, без того избитых до изумления. Судя по гримасе, обезображивающей правильные черты, особа настроилась прикончить их как можно скорее. Узники, покрытые, как свежими ссадинами, так и ранениями, кровь на которых давно испеклась, едва дышали.

- Вы-то куда смотрите? - оборотился я к хоккейной дружине. - Она же их до смерти забьет!

- Сто пудов ликвидирует, - поддержал меня румяный страж в суконной кепке с опущенными ушами и с тяжелым рашпилем, заткнутым наподобие кинжала за офицерскую портупею. - Железная леди. Минут за пятнадцать уложится.

Остальные, молча, и с любопытством наблюдали экзекуцию. Определивши дружинника в портупее, как старшего по званию, я потребовал остановить расправу тотчас, и сам было устремился к даме червей, но ловкие блюстители сгребли меня в охапку. На мою запальчивую речь о явном содействии криминалу, вожак откликнулся вполне даже приветливо:

- Криминал мы сразу пресекли. Теперь плутовка раскаивается.

Его лапа, усыпанная веснушками, лениво сползала во внутренний карман, и вернулась оттуда с бумажником.

- Это что? Фокус такой?

Изумление мое вызвало гогот всей дружины.

- Фокус-покус, - запястьем смахнув проступившие слезы, вожак терпеливо прояснил ситуацию. - У нее Виктория кличка. Официально Вика-Смерть.

Она и пригрела твою собственность, когда ты на ярмарку забрел. У нас везде агенты внедренные. Взяли с поличным и оформили в колодку до ближайшего отпущения. Таков обычай, монах. Пока ты штиблетами спекулировал, Вика-Смерть уже каялась публично.

- Первый, кажись, готов, - пожилой долговязый страж порядка сел на корточки рядом с узником, застывшим в луже собственной крови. - Спекся.

- Отпустите его, - приказал командующий.

Дружинник с набором ключей, подсевши к долговязому товарищу, только еще собирался отомкнуть замок на колодке убитого, а Вика-Смерть уже беспощадным ударом по виску прикончила второго. С ужасом и отвращением рассматривал я красные ее туфли на высоких каблуках.

- Снимай прищепку, Митя, - прозвучал, будто издали, утомленный голосок. - А вам должно быть стыдно, святой отец. Подняли шум из-за копеечного бумажника. Где смирение ваше? Где кротость и аскетизм?

Я вскинул глаза на злобную стерву, и поразился. Томно и, вместе, насмешливо изучала меня очаровательная госпожа, сохранившая в свои годы почти былую привлекательность. Я узнал ее. Виктория Гусева. Когда-то цензор издательства «Советская Россия», снабжавшая меня запрещенными ксерокопиями Франка, Солженицына и Блаватской. «Помнишь рыжую телку из «Лабиринта»? - всплыли на поверхность моего сознания, бессмысленные, казалось, автобусные реплики Словаря. - Она тебя вспоминает». Кажется, я действительно познакомил их в «Лабиринте». Словарь за ней потом волочился, да напрасно. «Что она делает здесь? Ворует кошельки? Вряд ли. Виктория всегда целилась выше. Истребляет мужчин? Более, чем спорно. К мужчинам она питала слабость. Разве, что Словаря не жаловала. Пьет бесплатное пиво? Сомнительно. Алкоголь вызывал у нее стойкое отвращение. Внезапный кризис ценностей? Сдвиг по фазе? Что? - рой вопросов, звеневших в моей голове, смахнула реальность. - Без разницы. Эта сука людей хладнокровно убила. И все. И не важно, кем она в прошлой жизни была».