Читать онлайн «Мужская тетрадь». Страница 26

И про самого Збруева так можно сказать: обыкновенный необыкновенный. Такое славное, притягательное лицо: как ни рисовала на нем жизнь свои тени, впадинки и лучики, оно только выразительней да симпатичнее становилось. Но это вот как будто не картинный лик «звезды»… «кумира» – а просто хорошее лицо хорошо знакомого человека. Может, сосед. А может, вместе в поезде ехали, кто его знает – только осталось ощущение доброго знакомства.

Збруев редко пользуется резкими актерскими «красками» – как правило, он играет мягко, «оправдательно». В фильме «Одинокая женщина желает познакомиться» Збруев сыграл падшего мужчину, жалкого, гордого, спившегося – и остающегося феноменально, чисто по-мужски самоуверенным в любых обстоятельствах. Образ получился исключительно живым и смешным. Не комедийным, но смешным в меру – это тоже свойственно Збруеву, чьи актерские работы редко бывают выполнены в одной тональности. Как правило, в них есть и драма, и комедия, и фарс – но в меру. В пропорцию. Как в правильном, гармоничном супе, где всего понемногу, но на хороший вкус.

И в нашем искусстве, где, как и в нашей жизни, столько разных крайностей, такая фигура, как Александр Збруев с его адекватностью, вменяемостью, нормальностью, – ценная редкость. Ведь и он, как всякий незаурядный актер, тоже – свидетельство о национальном характере! Значит, есть у нас и такое, славное, вменяемое, с хорошим прищуром, здоровое начало – и нетрудно догадаться, как и за что Збруева любят женщины.

А как его не полюбить хотя бы за фильм «Ты у меня одна» – где он прекрасен в роли бедного инженера, отвергающего главный соблазн русской жизни – Америку плюс молодую блондинку – ради немолодой жены. Ведь мало того что герой Збруева, после тяжелой внутренней борьбы, остался в семье. Ведь надо было еще, чтобы мы поверили – американская-русская блондинка двадцать лет помнила и любила этого героя! Кто это мог бы сыграть, кроме Збруева, и быть предельно живым и убедительным? Кто, я вас спрашиваю?

И вот как-то все в нем приятно сплетено – темпераментный без агрессии, обаятельный без заискивания, известный без приторной «медийности»… нормальный! А в России именно норма – чудо какое-то.

Даже в праздничные свои дни повел себя Збруев здраво: юбилея решил торжественно не справлять.

Потому что умница, потому что знает – юбилей принято считать «от века» (четверть века, полвека, три четверти века, век). Вот через пять лет и отпразднуем как надо!

О фильме «Особенности национальной охоты»

А между тем, дорогие коллеги, несказанно удивленные тем, что автор «Караула» и «Чекистов» снял «вдруг» комедию, Александр Рогожкин с комедии и начинал – она называлась «Мисс миллионерша». И вообще, пока человек жив, он всегда может снять хороший фильм. Картина Рогожкина «Жизнь с идиотом» в свое время подвигла меня на сочинение одной из самых злых рецензий в моей практике. И потому мне хочется сказать режиссеру, что он молодец, и объявить ему, как пишут в своих титрах рехнувшиеся телевизионщики, «специальное спасибо».

Наверное, трудно найти критика, не полюбившего «Особенности национальной охоты», ибо он имел редкий, оглушительный успех именно среди людей, зарабатывающих себе на жизнь этим негодяйским ремеслом. А впрочем, всякий пьющий «русскоязычный россиянин» не может не полюбить этот фильм хотя бы за великий и могучий образ водки.

Водка в «Особенностях национальной охоты» возникает как универсальная метафизическая категория, стоящая вне добра и зла и тематики порока и добродетели. Водка есть стихия мистической силы, первозданной чистоты, божественная субстанция и ключ к тайнам познания. Люди, отправляющиеся на охоту, имеют социальные, национальные и экзистенциальные различия. Люди, с охоты отправляющиеся, таких различий уже не имеют.

В ходе водочной мистерии персонажи составляют некое общее тело, тело компании (эту общность ослепительных индивидуальностей прекрасно создают Алексей Булдаков, Виктор Бычков, Семен Стругачев и другие), которое соборно причащается Истории, Создателю, Природе, Цивилизации и притом остается в живых. Характерно, что сыну финских хладных скал, не понимающему, зачем надобно столько пить, никто не отвечает. Не унижается до жалких объяснений: Финн, как образ-символ отколовшегося от России здравого смысла, должен самолично искупить свою трагическую вину перед нею.

Стихия водки в «Охоте» уравнивается в правах и мощи с основными стихиями (вода, огонь, земля, воздух), и служение ей осуществляется соборным телом компании с первобытной серьезностью. Герои «Охоты» напрочь лишены маргинального лицемерия перед водкой, когда священный ритуал оскверняется ничтожной обывательской суетой (повод, тосты, пошлые шутки – вся богомерзкая фабула так называемого «застолья»). Нет, они самоотверженно служат пятой стихии, их речи кратки и серьезны, лица торжественны и мрачны. Сначала водка смывает различия социальные, и ухарский Генерал сливается без зазоров с телом компании, равно как и потерявший оружие следователь в мистериальном пейзаже картины сливается с разыскивающим его милиционером. Потом смываются различия национальные, и задумчивый егерь легко находит прямой речевой контакт с финном. Вслед за тем размыто и само время, в образовавшиеся дыры которого сквозит история: покойный император с ласковой укоризной глядит на того же финна («Что, отделился, думаешь?» – нечто такое читается в его взгляде). Далее смывается еще более древнее, дикое, пещерное, мужское, основное – смывается идея охоты. А еще немного – и уничтожено различие между людьми и животными; и тотемный медведь, напугавший было охотников, прилежно очеловечивается, так что меланхолическое чтение ему книжки о вреде пьянства становится занятием вполне разумным.

И наконец, слава богу, остается отмытый добела, чистый-пречистый мир, где новые люди с прозрачными остекленевшими глазами не имеют более никаких препятствий для осуществления своей воли к жизни. Этот новый русский мир подлинно чудесен, во всяком случае корова, другое священное животное, которое дважды должно было погибнуть, – дважды воскресло. В этом чудесном мире наш генерал может увидеть другого генерала, своего двойника из романов Льва Толстого, и отнестись к тому без всякой зависти. «Хорошая была охота», – скажет наш генерал. Нечему завидовать в прошлом, имея столь дивное настоящее. О том, что пропасть между Богом и человеком, Должным и Сущим может быть залита для совестливого человека только водкой, рассказал нам один из великолепнейших русских человеков, Венедикт Ерофеев. Конечно, в сравнении с «Москва-Петушки» «Особенности национальной охоты» есть удачная реприза на полях этого гениального всплеска (я сравниваю, конечно, не книгу и картину, а духовный заряд двух художественных высказываний). Но в нынешнем хороводе мнимостей новой конъюнктуры киносочинение Рогожкина обладает приятной естественностью живой художественной речи. Снятое как бы «вдруг», наспех, наудачу, в шутку, просто так, в веселую минуту, без тайных замыслов покорить и доказать, точно с благословения «пятой стихии», с грязноватой фонограммой, маленькими актерскими «феньками», анекдотичностью импульсивного действия – это сочинение и веселит, и трогает.

В картине мы видим стильно снятую охоту прошлого века. И нашу, так сказать, охоту. В одном времени красочно одетые люди исполняют ритуальное убийство животных и гордятся тем. В другом времени маловменяемые люмпены исполняют красочный ритуал убийства себя. Наша охота – лучше.

«Первая любовь или последняя жалость – какая разница? Бог, умирая на кресте, заповедовал нам жалость, а зубоскальства он нам не заповедовал. Жалость и любовь к миру – едины» («Москва-Петушки»). Неявно, неоткровенно, не вывеской на брюхе, а тихо-смутно разлито в картине Рогожкина что-то эдакое. Наконец-то он не глядит на своих персонажей сверху и издалека, а сидит рядышком со всеми придуманными симпатягами-выпивохами. А потому хорошо. Хорошо на душе от фильма. Как двести пятьдесят принять в толковой компании.

1996

О спектакле «Перед заходом солнца» в АБДТ

Сегодня, читатель, мы с вами никуда не спешим. Косые лучи заходящего солнца печально и ласково падают на террасу, где мы допиваем свой вечерний чай, скользят по белой скатерти, по серебряному сливочнику, по щипцам для сахара, и мы тихо рассуждаем о драмах прошлого времени, об уходящей театральной эпохе… Неспешность, тишина, печаль и ласковость кажутся мне наиболее стилистически пригодными инструментами для избранной нынче темы. Ведь от спектакля Григория Козлова ничего не стоит отделаться простыми и резкими определениями: в пьесе Гауптмана нет никакой явной, цепко задевающей соответственности нашим сегодняшним бедам и радостям; постановочные решения осторожны и скованны; Кирилл Лавров, бывший социальный герой советского театра и кино, бывший исполнитель роли В.И. Ленина, не имеет необходимого для роли Маттиаса Клаузена трагического темперамента; прочие актеры играют блекло; время распределено неверно, без учета зрительской способности к восприятию; ритмы тягучи и однообразны. В общем, очередная судорожная попытка очередной академической сцены вырваться из мертвой хватки окаменевших традиций.