Читать онлайн «Новый Мир ( № 1 2006)». Страница 44

Объясняется это в психоанализе именно логикой эдипова комплекса: ведь сын убивает отца вовсе не для того, чтобы теоретически возвестить свое однополое происхождение от матери, а для того, чтобы сексуально овладеть ею. Так и материализм-атеизм устраняет Бога-Отца вовсе не ради торжества матери-природы, а ради торжества над нею. Сын становится хозяином и су­пругом. Умыкнуть мать-природу у отца, чтобы самому вторгаться в породившее его лоно, — таков кровосмесительный смысл материалистической цивилизации.

Ну а какие плоды бывают от соединения сына с матерью, ведает медицина. Среди бесчисленных патологий в этой клинике материалистической цивилизации можно отметить патоэкономику, патосоциологию, патопедагогику, патоэстетику, патолингвистику. Насилие над родной природой и опустошение железной кувалдой ее нежных живородящих недр... Беспрерывные выкидыши, торопливо вытянутые из природы и загубленные на корню плоды урожая, недоношенность и разорение богатых подземных залежей. Насилие над собственным народом, механическое расслоение его на классы и натравливание одних классов на другие. Опустошение памяти об Отце, о плодовитой и миротворящей любви Духа и земли, отлившейся в самом понятии «крестьянство», соединение христианской веры с трудом на земле. Насилие над искусством, где вместо тайны зачатия и обременения духа, вместо живорожденных образов вводится искусственное осеменение будущих гомункулусов отвлеченно-правильными идеями соцреализма... Насилие над языком, извлечение его из материнской стихии корней, погруженных в лоно Отече­ского Первослова, и превращение в инструмент, в штык атакующего класса: слова, не выращенные из корней, а механически составленные из обрубков-частиц: «комсомол», «колхоз», «партком»... Таковы последствия этого эпохального и всеобъемлющего инцеста.

Пожалуй, единственным крепким и основательным памятником этой эпохи воинствующего материализма останутся подземные дворцы метрополитена — нашего Матрополя, города Матери, как хочется его назвать. Именно в середине 30-х годов, когда особого размаха достигла кампания массового безбожия и по всей стране рушились храмы, воздвигнутые Отцу небесному, — тогда же вместо них, как откровение победившего материализма, сверху вниз стали воздвигаться новые, перевернутые храмы. Утверждая торжество «землевластия», они сооружались из лучших подземных пород в лоне самой Земли. Ничего подобного не было в западных странах, где метро — всего лишь удобное средство передвижения. Это, собственно, и провозгласил на открытии московского метро в 1935 году сам его главный строитель тов. Л. М. Каганович, именем которого оно и было тогда же названо. «Московский метрополитен выходит далеко за рамки обычного представления о техническом сооружении. Наш метрополитен есть символ строящегося нового социалистического общества. <...> Вот почему делегаты съезда советов и съезда колхозников, спускаясь под землю, на станции метрополитена, видели в метро воплощение своего ближайшего будущего <...> воплощение своей силы, своей власти»9.

В СССР подземные дворцы создавались не ради одной лишь транспортной пользы, но и ради красоты «трансцендентной», именно как святилища (или капища) новой веры, со своими иконами, фресками и надписями, изображающими лица и события священной советской истории. Величавые вожди, окруженные благоговейными массами; суровые мужчины и женщины, рабочие и крестьяне, с оружием в руках готовые отстаивать завоевания революции; представители всех наций, пирующие за одним столом, украшенным грузинским вином, молдавскими яблоками, украинскими черешнями и прочими плодами братской дружбы и грядущего изобилия. Таковы иконы и фрески этой новой материалистической веры, освящающие лоно самой земли.

Разрушение Отцовских храмов и созидание Материнских, по сути, один процесс — хотя бы потому, что камни и плиты, изымаемые из церквей, пускались на строительство перевернутых церквей нижнего мира. В частности, станция «Площадь Революции», первенец Матрополя, в значительной части составилась из камней разрушенного Данилова монастыря.

4. Зов подземелья. Эротика рабочего удара

В своей книге «Поэзия рабочего удара» (1918) пролетарский поэт и мыслитель А. К. Гастев уже пророчески указывал на этот новый поворот цивилизации — от занебесья к подземелью. Вот отрывок из главы с характерным названием «Мы посягнули»:

«Мы не будем рваться в эти жалкие выси, которые зовутся небом. Небо — создание праздных, лежачих, ленивых и робких людей.

Ринемтесь вниз!

<...> О, мы уйдем, мы зароемся в глуби, прорежем их тысячью стальных линий <...> На многие годы уйдем от неба, от солнца, мерцания звезд, сольемся с землей: она в нас, и мы в ней.

Мы войдем в землю тысячами, мы войдем туда миллионами, мы войдем океаном людей! Но оттуда не выйдем, не выйдем уже никогда... Мы погибнем, мы схороним себя в ненасытном беге и трудовом ударе.

Землею рожденные, мы в нее возвратимся, как сказано древним; но земля преобразится <...> — она будет полна несмолкаемой бури труда <...> и когда, в исступлении трудового порыва, земля не выдержит и разорвет стальную броню, она родит новых существ, имя которым уже не будет человек»10.

Такова эта неистовая эротика труда — обратного вторжения человека в родившее его лоно. Человек не хочет больше зависеть от отца, пресмыкаться перед небом — он исполнен страсти к своей матери и решается овладеть ею, влить в нее «исступление трудового порыва», чтобы она зачала новых, сверхчеловеческих существ. «Землею рожденные, мы в нее возвратимся» — это и есть формула эдипова желания. Она, конечно же, восходит к Книге Бытия (3: 19): «…в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься». Сын, отторгнув себя от Отца, входит в лоно матери-земли… То, что в эпизоде изгнания Адама из Эдема звучит как проклятие, у Гастева превращается в заповедь труда и наслаждения, «поятия» материи в ее недрах. И вся лексика гастевского отрывка, хотя и посвященного труду, исполнена явных эротических метафор, напоминающих экспрессию совокупления у таких откровенных авторов, как Дейвид Лоренс или Генри Миллер: «...зароемся в глуби, прорежем их <...> обнажим подземные пропасти <...> в ненасытном беге и трудовом ударе <...> она будет полна несмолкаемой бури <...> в исступлении порыва». Материализм, с его отвращением к небу и неистовой любовью к земле, являет здесь свою инцестуальную изнанку11.

Вообще образы труда в «пролетарской» литературе проникнуты весьма специфическим эротизмом, тем более пикантным, что в наивном сознании авторов и персонажей он как будто начисто вытеснен героическим пафосом борьбы и созидания. Это своеобразное сочетание сознательной героики и подспудной эротики можно назвать словом-кентавром — «эроика». И вот она-то звучит в полной голос у классика соцреализма Бориса Горбатова, мастера шахтерской темы. Вот как трудится забойщик Виктор Абросимов, один из героев романа «Донбасс» и незавершенного романа «Перед войной»:

«Он стал на колени перед угольной стеной и включил молоток. По его рукам, а потом и по всему телу прокатилась знакомая радостная дрожь . <...> И то ли оттого, что воздух в молотке был хороший, упругий, сильный , то ли оттого, что мечта сбылась и вся лава покорно лежала перед ним , забойщикубыло где разгуляться <...> и уже манила, заманивала , — но только вдруг почувствовал Виктор Абросимов, как удалой, дотоле незнакомой силой наливаются его мускулы, а сердце загорается дерзкой отвагой, и он поверил, что в эту ночь он все сможет, все одолеет и всего достигнет» 12(курсив мой. — М. Э. ).

Такое впечатление, что автор выписал выделенную курсивом сцену из бульварного романа или из какой-нибудь неистовой «декадентщины» начала XX века, заменил «деву» на «лаву», а мужской молоток — на механически-надувной и выдал это полупорно за бурную сцену вдохновенного труда. Как и у Гастева, «поэзия рабочего удара» у Горбатова направлена в недра матушки-земли, где под покровом вечной ночи сын может справить обряд овладения своей родительницей, — «в эту ночь он все сможет, все одолеет и всего достигнет».

Интересно сопоставить эту «эроику» социалистического труда с гоголевским комплексом эротизма-патриотизма. У Гоголя — воздушно-звуковая эротика открытого простора, куда вонзается тройка Чичикова; томление разлито в воздухе, в песне и звоне и связано с чувством полета или быстрой езды. Вспомним также кузнеца Вакулу, летящего на черте, и Хому, летящего на панночке-ведьме, — нечистая сила подхватывает к себе на крыло13. Эротика социализма обращена не к воздушному простору, но к пластам земли, к раскаленной лаве или закаленной стали; олицетворяется не полетом, но добычей угля или ковкой железа, сосредоточена на материнском теле земли, а не на открытом просторе, уходящем в небесную высь.