Читать онлайн «Тетради дона Ригоберто». Страница 14

Любая попытка дискриминировать (или отодвинуть на второй план) личность во имя интересов коллектива — класса, расы, группы, нации, пола, этноса, компании или профессии — есть не что иное, как очередной виток заговора против свободы, и так повсеместно попираемой. Полная свобода возможна лишь в сфере индивидуального — тайной стране, откуда мы происходим, и Вы со своим воинственным клитором, и я со своим надежно прикрытым членом (у меня, как и у моего сынишки Альфонсо, есть крайняя плоть; я категорически против обрезания младенцев по религиозным соображениям, поскольку это не их выбор, и по тем же причинам не приемлю клитородектомии, которую практикуют африканские мусульмане), и эту сферу каждый из нас призван защищать от тех, кто хочет видеть человечество безликой, аморфной, управляемой массой. Если Вы и Ваши товарки принадлежите к их лагерю, никакое сотрудничество с Вами для меня невозможно, о чем и спешу сообщить в этом письме (которое, как и все остальные, никогда не попадет на почту).

Напоследок, чтобы разрядить обстановку, позвольте поведать Вам забавную историю о находчивом гермафродите (точнее, гермафродитке) Эмме, о котором/которой упоминает уролог Хью X. Янг (тоже из Университета Джона Хопкинса). Эмма, воспитанная как девочка, обладала клитором размером с небольшой пенис и вполне нормальным влагалищем и могла позволить себе захватывающие сексуальные эксперименты не только с мужчинами, но и с женщинами. Оставаясь незамужней, она предпочитала общество девушек, которые считали ее мужчиной. Выйдя замуж, Эмма честно исполняла супружеский долг, но ощущений, доступных женщине, ей было мало; поэтому она продолжала тайком встречаться с любовницами, приходившими в восторг от ее диковинного клитора. Услышав историю Эммы, доктор Янг предложил ей сделать операцию и насовсем остаться мужчиной. Ответ Эммы стоит всего, что было написано о тайнах человеческой природы: «Знаете, доктор, я предпочла бы оставить себе влагалище. Это мой кусок хлеба. Если я превращусь в мужчину, мне придется развестись и искать работу. Уж лучше пусть все останется как есть». Доктор Энн Фаусто-Стерлинг описывает этот эпизод в книге «Тендерные мифы», которую я Вам настойчиво рекомендую.

Прощайте навеки, уважаемая.

На исходе барранкинской[38] ночи дон Ригоберто подскочил в постели, словно кобра, пробужденная дудочкой факира. Ему приснилась донья Лукреция, удивительно красивая, в черном шифоновом платье, с обнаженными руками и плечами; она царственно улыбалась, приветствуя гостей. Мажордом почтительно ожидал распоряжений своей госпожи, Хустиниана, одетая в голубое форменное платье и белый накрахмаленный передник, сервировала закуски: маниоку в уанкайском соусе, сырные палочки, устриц с пармезаном и оливки; делала она это с непринужденностью, достойной хозяйки дома. Сердце дона Ригоберто неприятно сжалось, когда в его смутные грезы (на том приеме он присутствовал лишь незримо, благодаря рассказу Лукреции) проник глумливый голос Фито Себольи. Уже успел напиться? По крайней мере, к этому все шло, Фито вел счет порциям виски, как набожная католичка — бусинам четок.

— Надо было отложить вечеринку, — сказала донья Лукреция, прижимаясь к его груди. — Из-за твоего отъезда. Я же говорила.

— Почему? — спросил дон Ригоберто, обнимая жену. — Что-то случилось?

— Много чего, — засмеялась донья Лукреция, покрывая поцелуями его грудь. — Но тебе я рассказывать не стану. И не мечтай.

— Кто-то наскандалил? — оживился дон Ригоберто. — Фито Себолья, надо полагать?

— А кто же еще? — кивнула донья Лукреция. — Разумеется, он.

«Фито, Фито Себолья», — размышлял дон Ригоберто. Любил он его или ненавидел? Так сразу и не скажешь: этот человек пробуждал весьма противоречивые чувства и уже потому вызывал интерес. Фито пришел в компанию на должность специалиста по связям с общественностью. С тех пор, благодаря знакомствам в самых разных слоях общества, он, несмотря на полную деградацию и хронический алкоголизм, неплохо выполнял то, что от него требовалось: поддерживал связи.

— Что же сотворил этот варвар? — поинтересовался дон Ригоберто.

— Ко мне приставал, — уклончиво ответила донья Лукреция, стыдливо отводя глаза. — А Хустиниану едва не изнасиловал.

Дон Ригоберто был наслышан о новом коллеге и не сомневался, что тот ему не понравится. Управляющий ожидал повстречать неприятного типа, с утра до вечера торчащего в спортзале — имя Фито вызывало смутные ассоциации с серфингом, теннисом, гольфом, модными показами, конкурсами красоты, где он непременно заседал в жюри, и фривольными журнальчиками, на страницах которых он частенько появлялся: стройный, загоревший на очередном экзотическом пляже, одетый в деловой костюм, гавайскую рубаху, тенниску, смокинг, банный халат, непременно с бокалом в руке и всегда в обществе хорошеньких женщин. От подобного субъекта не приходилось ждать ничего, кроме местного варианта всеобщего идиотизма. К великому изумлению дона Ригоберто, Фито при ближайшем рассмотрении оказался не таким, каким можно было ожидать — развратником, выскочкой, бонвиваном, циником, нахлебником, бывшим спортсменом и бывшим светским львом, — но и человеком незаурядным, мыслящим и, пока он не успевал набраться до потери сознания, весьма забавным. Он был порядком начитан и умел при случае ловко ввернуть фразу из Фернандо Касоса: «В Перу прекрасно все, что не случается», — или, грубо хохотнув, из Поля Груссака:[39] «Флоренция — город-художник, Ливерпуль — город-торговец, Лима — город-женщина» (в подтверждение последней мысли Фито вел скрупулезный подсчет красивых и уродливых женщин, повстречавшихся на его пути, и педантично заносил результаты в записную книжку). Как-то раз во время очередной попойки в клубе четверо коллег устроили конкурс на самое снобистское высказывание. Вариант, предложенный Фито Себольей («Всякий раз в Австралии, прибывая в Порт-Дуглас, я первым делом заказываю бифштекс из крокодила и снимаю аборигенку»), победил с большим перевесом.

Во тьме и одиночестве ревность навалилась на дона Ригоберто всей своей тяжестью. Его воображение работало без остановки, словно опытная машинистка. Посреди комнаты снова возникла донья Лукреция. Блистательная, с обнаженными мраморными плечами, с гладкими стройными ногами, видневшимися сквозь высокие разрезы на платье, на тоненьких шпильках, она обходила гостей, пару за парой, вновь и вновь терпеливо объясняя, что дон Ригоберто не смог присутствовать на приеме, так как был вынужден улететь в Рио-де-Жанейро по делам фирмы.

— Ничего страшного. — Фито Себолья обслюнявил хозяйке дома руку и щеку, изображая галантность. — Твое присутствие все искупает.

От безупречной фигуры, наследия былых спортивных подвигов, давно ничего не осталось, но у Фито были цепкий взгляд и чувственные губы, движение которых придавало вес каждому слову, которое с них слетало. На коктейль он явился без жены. Не потому ли, что дон Ригоберто затерялся где-то в Амазонской сельве? Фито Себолья трижды пытал счастья в браке и трижды разводился, возобновляя скитания по модным курортам. Притомившись, он ненадолго успокоился в четвертом, не слишком блестящем браке, не обещавшем ни роскоши, ни приключений, ни кулинарных изысков — ничего, кроме симпатичного домика в Ла-Планисье и сбережений, которых должно было хватить до конца дней, если разумно подходить к тратам и не заживаться на свете слишком долго после семидесяти. Его жена была маленькая, хрупкая, элегантная женщина, все еще обожавшая того прекрасного Адониса, каким был ее супруг когда-то.

Теперь этот раздобревший шестидесятилетний старик передвигался по жизни на допотопном бордовом «кадиллаке», вооруженный записной книжкой и призматическим биноклем, позволявшим не только классифицировать остановившихся на перекрестке женщин — хорошенькая или страшная, — но и уделять внимание деталям, выискивая в хаосе уличного движения крутые бедра, высокие бюсты, стройные ноги, лебединые шеи и колдовские глаза. Фито подходил к своим изысканиям с утомительным педантизмом, как дон Ригоберто — к ежедневным омовениям, четко распределив объекты исследования по дням недели: по понедельникам попки, по вторникам — бюсты, по средам — ноги, по четвергам — руки, по пятницам — шеи, по субботам — губы и, наконец, по воскресеньям — глаза. В конце каждого месяца Фито составлял рейтинг, оценивая женские прелести по двадцатибалльной шкале.

Познакомившись со статистикой Фито Себольи, дон Ригоберто, привыкший существовать в безбрежном океане страстей и желаний, невольно проникся симпатией к человеку, столь дерзко выставляющему напоказ свои странности. (Его собственные были надежно спрятаны от глаз и освящены узами брака.) Несмотря на свою робость и осмотрительность, коих Фито был напрочь лишен, дон Ригоберто понимал, что они — два сапога пара. Закрыв глаза, — совершенно напрасно, потому что в комнате и так царил непроглядный мрак, — почти убаюканный рокотом волн, он вдруг увидел, как волосатая рука с обручальным кольцом на безымянном пальце и золотым перстнем на мизинце тянется облапить его жену. Звериный рев, рванувшийся из его груди, наверняка разбудил Фончито: