Читать онлайн «Новый Мир. № 3, 2000». Страница 82

Эту книгу, пожалуй, по достоинству смогут оценить или читатели, совсем не знающие Платона, поскольку перед нами действительно «путь к Платону», приглашение к знакомству, сделанное просто и ненавязчиво, — или же искушенные знатоки истории интерпретаций Платона, которые поймут, в чем оригинальность — если не дерзость — автора.

Заезженное цитированием высказывание Уайтхеда о том, что западная философия — это подстрочные примечания к Платону, не так уж далеко от истины. Но справедливо и обратное: платонистика отражает ситуацию в современной ей философии. Платонистику XX века можно охарактеризовать как капитуляцию философии перед позитивными науками (прежде всего — филологией) и проецирование на проблему норм науки Нового времени с их канонизацией системности, линейности, дедуктивности, редукционизма, психологизма. Предложенный в книге подход к толкованию Платона предполагает радикальный отказ от принятых в платонистике нашего века методологических и герменевтических установок.

Т. В. Васильева призывает отойти от привычных попыток примирить противоречия платоновских текстов посредством биографического метода (будь то биография Платона или Академии), стилометрического (количественный анализ текста), «тюбингенского» (см. ниже) и т. п., поскольку общий недостаток этих подходов — нежелание довериться самой философской логике текстов Платона и предположение, что все объясняется тем, что Платон сначала думал одно, а потом — другое.

Новизна того метода, который обнаруживается в книге Васильевой, на мой взгляд, в трех ведущих принципах: 1) осуществляется попытка отвлечься от исторической персоны Платона и переключить внимание на целостную систему диалогов, то есть на устройство корпуса произведений и — в чем особая оригинальность данного подхода — на «лицо» этого корпуса, на тот смысловой центр, излучениями которого являются конкретные тексты, по-разному репрезентирующие центр, но не исчерпывающие его. (Называя свой метод «гипо критикой», автор бросает вызов пресловутой «гипер критике» с ее технической, скорее следовательской, чем исследовательской, дотошностью и недоверием к авторскому слову.) «Довасильевская» платонистика считала, видимо, такой метод недостаточно объективным, зависимым от философской позиции исследователя. Однако Васильева смело возвращается к установке Гегеля на то, что понять философию может только философия, и с блеском доказывает, что попытки изъять собственно философскую работу из интерпретации наследия Платона приводят к изначальному искажению всей исследовательской «оптики»; 2) предлагается посмотреть на платоновский корпус «телеологически», обращая внимание на то, чему и как служат конкретные тексты, какую задачу выполняют; это позволяет найти эстетические и дидактические «оси» корпуса, вокруг которых организуется хаотичная — на первый взгляд — разноголосица текстов; 3) вырабатывается «динамический» принцип продвижения по созвездию диалогов, и принцип этот противопоставляется традиционной линейности даже в ее наиболее гибких вариантах. Автором убедительно показано, что корпус диалогов не случайным образом подобен космологической модели Платона и предполагает циклическое движение мысли с периодическими изменениями аспектов. Такое движение рассматривается не как техническое средство, а как единственно адекватный способ существования мысли, направленной на Эйдос и Благо.

Решимость перейти наконец от внешнего анализа диалогов к философствованию, открывающему «устройство» платоновского корпуса, является «скандально»-революционным моментом данного метода. Дело не в том, что в XX веке отсутствовали философские усилия читателей Платона, а в том, что процесс философствования рассматривался как средство и отрывался от словесной формы, найденной Платоном. Этим грешил даже современный «диалогизм» с его приматом психологической коммуникации. В свете метода, предложенного Васильевой, по-новому видится результат «тюбингенского» подхода, который предлагал реконструировать «неписаную» философию Платона, предназначенную, в отличие от беллетризованных диалогов, для узкого круга посвященных. Васильева реабилитирует «писаную» философию Платона и именно в нее встраивает те эзотерические схемы, которые выявили тюбингенцы.

В результате предложенного пересмотра интерпретационных установок «недостатки» литературной формы платонизма превращаются в ее философские достоинства. Перед нами альтернативная по отношению к традиционному рационализму Нового времени (а не псевдоальтернативная, как в постмодернистском мышлении) модель философствования. В книге много конкретных оригинальных толкований платоновских построений, но при всей их ценности, как мне кажется, они особо интересны тем, что демонстрируют, как доверие к предложенным Платоном «правилам игры» позволяет преодолевать тупики современной платонистики.

Лучше всего, конечно, читать книгу, зная другие работы автора. В своеобразной дилогии (или, может быть, трилогии, если присоединить к монографиям блистательную статью «Беседа о логосе в платоновском „Теэтете“» в сборнике «Платон и его эпоха» /М., 1979/) Васильева подходит к новому прочтению Платона с двух сторон: в «Афинской школе философии» (М., 1985) описано, как рождается новый философский язык, предполагающий самопорождение мыслящей личности; в «Пути к Платону» — как устроен космос платоновских текстов, возникший в результате сократовской мыслительной революции. Характерно, что в обеих монографиях автор оказался на шаг впереди интеллектуальной моды: во времена, когда стремились свести мысль к языку, Васильева показывала, как язык порождается культурой мысли; сейчас же, когда модно сведение мысли к «культуре», она демонстрирует, как мысль воплощает себя в культуре текстов.

Книга возбуждает естественное, но несколько подавленное вековой академической ученостью желание понять, что же, собственно, хотел сказать Платон. «Не аутентичность корпуса составляет сегодня существо платоновского вопроса, — утверждает автор, — но историческая уникальность платоновского идеализма и прежде всего — как это ни парадоксально — философский смысл той платоновской интуиции, которая стоит за центральным словом всего корпуса, а впоследствии и всей европейской философии — за словом „идея“».

Наконец, эта книга сделана красиво. В том смысле, в котором математики говорят о красивом решении задачи. И красиво написана — в обычном смысле этого слова. (Не стоит, по-моему, репрессировать этот эпитет хотя бы сейчас, во времена узаконившего себя уродства.)

Есть верная культурологическая примета: если появляются радикально новые прочтения Платона, значит, жди больших перемен. Это предчувствие мне кажется впечатляющим итогом знакомства с исследованием, которое — отважусь сказать — станет рубежом не только в отечественной платонистике.

Все дальше в прошлое уходят события, прямо или косвенно связанные с периодом Второй мировой войны, редеют и ряды непосредственных свидетелей и участников этих событий. Одно из них — это Нюрнбергский процесс над главными военными преступниками, продолжавшийся без малого год (с 20 ноября 1945-го по 1 октября 1946-го). Об этом процессе за минувшие десятилетия написано множество книг — мемуары, научные труды, изданы целые тома документов, стенограмм заседаний Международного трибунала и т. п.

Казалось бы, тема полностью исчерпана. Но вот недавно появилась небольшая книга воспоминаний Татьяны Ступниковой «…Ничего кроме правды…». Имя автора читателям едва ли известно. Это естественно. Перед нами записки одной из советских переводчиц-синхронисток, работавших на Нюрнбергском процессе. Итак, в обширной литературе о работе Международного трибунала точка еще не поставлена.

Что нового добавляет книга Ступниковой к тому, что уже известно читателям об этом «процессе века»? На первый взгляд, почти ничего существенного. Сама мемуаристка во вступлении к своим записям отводит себе более чем скромную роль, заявляя, что присутствовала на процессе только в роли статиста, которому «не положено знать о том, что происходит за кулисами».

Действительно, книга не претендует на широкий охват событий. Это всего лишь рассказ о ходе процесса, как он отложился в памяти двадцатидвухлетней девушки, лейтенанта, переводчика штаба Советской военной администрации в Германии, которой довелось принимать участие в работе Нюрнбергского процесса.

Столь стремительный поворот в жизни молодой переводчицы явился для нее полной неожиданностью: в один из январских дней 1946 года ее вызвал к себе в ставку, в Карлсхорсте под Берлином, заместитель Берии генерал Иван Серов. Ступникова шла на эту встречу с тяжелым чувством. Ее состояние станет понятным, если учесть, что она была дочерью репрессированного «врага народа» — факт, о котором девушка не упомянула в анкете, когда попала в армию. Поэтому Ступникова, отправляясь на аудиенцию к Серову, полагала, что разговор с ним будет иметь для нее роковые последствия.