Читать онлайн «Новый Мир. № 2, 2002». Страница 65

Можно было бы предположить, что Николай пытается утвердить авторитет императорской власти как безусловную данность, намеренно принижая значение любых обосновывающих самодержавие идеологических конструктов. В этом контексте, на мой взгляд, нужно рассматривать и формирование концепции официальной народности. При подобной перспективе естественно ставится вопрос о том, какая именно совокупность факторов (Июльская революция во Франции, польское восстание, холерные бунты и т. д.) побудила Николая обзавестись уваровским конструктом или обеспечила восприимчивость Николая к тому карамзинскому товару, который предложил ему товарищ министра народного просвещения.

Проблему того, какие компоненты уваровской триады первичны, а какие являются выводимыми атрибутами, я бы решал, имея в виду именно данный контекст. Зорин полагает, что уваровская народность была основополагающей идеей, ограждавшей Россию от тлетворного европейского воздействия, тогда как самодержавие «представляет собой по преимуществу „русскую власть“, так же как и православие интерпретируется прежде всего как русская вера. Тем самым два первых члена триады выступают в качестве своего рода атрибутов национального бытия и национальной истории и оказываются укоренены в третьем — пресловутой народности». Я бы интерпретировал эти соотношения несколько иначе. На мой взгляд, исходной данностью было именно самодержавие в той форме, которую оно приобрело при Николае. Православие определялось как та религия, официальным блюстителем которой (или «главою Церкви» по акту о престолонаследии 1797 года) был правящий император (поэтому объем этого понятия менялся в зависимости от религиозных пристрастий царя). Народность же была самым неопределенным понятием из трех, по существу, атрибутом самодержавия, означающим неразрывную связь между царем и верным ему народом. Самодержавие оставалось исходной данностью, сдвигались акценты лишь в способах его легитимации.

Очевидно, что многие идеи, высказанные Зориным, могут быть предметом дальнейшей дискуссии. Как я уже говорил, книга, с которой встретится читатель, представляет собой скорее кружево, чем плотную ткань. Она, обходя молчанием некоторые существенные события интеллектуальной истории, оставляет широкое поле для дальнейших изысканий. В этих изысканиях должно проясниться не только значение ряда текстов и персонажей, но и теоретическая фактура того текстопорождающего процесса, двумя ликами которого оказываются идеология и литература. У литературы, как и у истории, есть свои центральные тексты, создающие тот категориальный запас, которым питаются освоившие его поколения. Некоторые из этих текстов Зорин распознал и проанализировал, некоторые пропустил, заполнив образовавшиеся бреши маргинальным материалом. Такие просчеты неизбежны для первопроходца, сомненный путь которого неизбежно шатается. В этой трудно устранимой неполноте повисают существенные теоретические проблемы: бывает ли история только историей и бывает ли литература только литературой? Остается ли державинский «Водопад» лишь литературным памятником Потемкину или в своей сумасбродной разбросанности он причастен затейливой фактуре Павловского царствования? Были ли военные поселения Александровской эпохи только способом переустройства армии или утопической живой картиной, изображающей мистериального воина, прильнувшего к земле? Присуща ли литературе фикция в большей степени, чем истории, или мы должны наново отрефлексировать эту дихотомию буржуазного рационализма?

Возникающие по ходу чтения непростые вопросы — это, возможно, не меньшее достижение автора, чем множество ценных наблюдений над конкретными текстами и конкретными историческими обстоятельствами. В книге не только содержится обширный новый материал, но и дается живая и динамичная его интерпретация. Многие находки Зорина блистательны и неоспоримы. У автора яркие мысли и красноречивое перо, так что книга безусловно рождает споры, и это делает ее важным событием в историко-филологическом изучении русской истории императорского периода.

Русская литература XX века. 11 класс. Учебник для общеобразовательных учебных заведений в двух частях. Часть 2. В. В. Агеносов и др. Под редакцией В. В. Агеносова. 6-е изд. М., «Дрофа», 2001, 512 стр.

Русская литература XX века. 11 класс. Учебник для общеобразовательных учреждений в двух частях. Часть 2. Под редакцией В. П. Журавлева. 6-е изд. М., «Просвещение», 2001, 384 стр.

Н. Л. Лейдерман, М. Н. Липовецкий. Современная русская литература. В 3-х книгах. Книга 3. В конце века (1986 — 1990-е годы). Учебное пособие. М., «Эдиториал УРСС», 2001, 160 стр.

И. С. Скоропанова. Русская постмодернистская литература. Учебное пособие. 2-е испр. изд. М., «Флинта», 2000, 608 стр.

«Литература в школе». Учебно-методический журнал.

«Литература». Еженедельная газета объединения педагогических изданий «Первое сентября».

П. Э. Лион, Н. М. Лохова. Литература. Для школьников старших классов и поступающих в вузы. Учебное пособие. 2-е изд. М., «Дрофа», 2000, 512 стр.

Т. В. Торкунова. Как писать сочинение. 3-е испр. и доп. изд. М., «Рольф», 2000, 448 стр. («Домашний репетитор»).

250 «золотых» сочинений. М., «Олимп»; ООО «Фирма „Издательство АСТ“», 1999, 560 стр.

Вопрос о том, надо ли знакомить школьников с современной литературой, в наши дни выходит за рамки дискуссии, затрагивающей только составителей программ, авторов учебников и учителей-словесников. В век телевидения и компьютеров дети, особенно старшеклассники, все меньше читают, а общество не пытается исправить ситуацию, иногда даже усугубляет ее. Так, не прекращается кампания по исключению сочинений из школьной программы, идет сокращение учебных часов на чтение — этого, по выражению А. Солженицына, «хрупкого способа нашего общения с культурой». У части выпускников нет представления о том, что и сейчас появляются романы, повести, стихи, которые продолжают большую литературу: программа 11-го класса (ее колоссальный объем при ничтожно малом количестве времени на обучение), как правило, приводит к тому, что изучение русской литературы XX века заканчивается серебряным веком русской поэзии или произведениями о Великой Отечественной войне. Большинство школьников не знает о существовании толстых литературных журналов, а примерно половина думает, что они давно перестали выходить, припоминая случайно обнаруженные на дачном чердаке запыленные экземпляры. Более того, новейшую литературу не знает не только большинство сегодняшних ребят, но и значительная часть учителей.

Серьезность вопроса о месте современной литературы в школе осознают на методических кафедрах вузов, в редакциях периодических изданий соответствующего профиля; обеспокоенность проявляют многие преподаватели. Отношение к вопросу неоднозначное: достаточно вспомнить недавний обмен полемичными репликами Марии Сетюковой-Кузнецовой и Андрея Василевского («Новый мир», 2001, № 8). Что ж, разноголосица мнений о нужности/ненужности присутствия новейшей литературы в школе — штука не новая, но, пожалуй, впервые школа и современная литература оказались на грани развода.

Между тем современную литературу в том или ином виде преподают в школах уже более полутораста лет — для отечественной словесности срок немалый.

Уже в конце XVIII века литературные штудии стали неотъемлемой частью школьного образования. Гимназию при Московском университете закончили Денис Фонвизин и Николай Новиков, а ставший впоследствии губернатором, секретарем Екатерины II, сенатором, государственным казначеем, наконец, министром юстиции Гавриил Романович Державин был учеником гимназии казанской, где также регулярно происходили литературные собрания. На гимназических штудиях обсуждалась прежде всего современная литература, которая постепенно стала просачиваться и в учебники: раздел поэзии пособия В. Подшивалова, вышедшего еще в 1796 году, включал в себя примеры из новейших отечественных авторов — Державина, Богдановича, Хераскова.

В Царскосельском лицее курса современной литературы не было, но ученики следили за ее новинками: они читали выходящие тогда журналы («Вестник Европы» и др.) и обсуждали содержание произведений с преподавателями (Дельвиг рассказывал Плетневу, что языку богов научил его Н. Кошанский, тот самый педагог, что подолгу обсуждал с лицеистами новейшую художественную литературу).

Когда в 1999 году по зову Евгения Бунимовича в рамках программы «Поэты в школе» московские средние учебные заведения посетили современные авторы, дети были порядком удивлены и воспринимали происходящее в соответствии со строчкой из стихов организатора акции «…Разве бывают живые поэты?». Школьники не догадывались, что среди учителей Пушкина были живые писатели, такие, как, например, поэт и переводчик Николай Гнедич; Лицей часто посещали Василий Жуковский, под влиянием которого тот же Дельвиг стал изучать немецкий язык, и живший по соседству Николай Карамзин. Так что «метод подключения к воспитательному процессу специалистов — носителей современных идей и технологий», широко применяемый ныне фондом поддержки гуманитарного образования, применялся еще в России начала XIX века.