Читать онлайн «Отец Джо». Страница 10

Детство отца пришлось на время после Первой мировой, он рос, окруженный жуткими свидетельствами того, что оголтелый милитаризм вкупе с оружием по последнему слову техники (скромно именуемой современными боевыми средствами) сделал с теми несчастными, кто выжил. Так что он стал пацифистом. Когда нацизм уже вовсю наступал, социалист в отце пересилил пацифиста и он записался в королевские воздушные силы; однако его мучило какое-то глухое отчаяние, не оставлявшее потом всю жизнь. Как и большинство рабочих, он не доверял героическим призывам высокомерного, склонного возвеличивать себя Черчилля, однако смирился с его руководством как с неизбежным злом. Если будущее социализма могло быть обеспечено победой над фашизмом, истинным врагом века, приходилось идти на уступки. Единственная радость, которую отец испытал с приходом победы, и та оказалась омрачена — им с напарником выпало делать в Вестминстерском аббатстве «Битву Британии» — витраж, посвященный своим же товарищам, павшим в воздушных боях.

Бену коммунизм виделся через призму исключительно религиозную — враг с точки зрения интеллекта, духовности и политики. Коммунисты не только отрицали существование Бога, но и утверждали, будто духовное начало всего лишь один из инструментов капитализма, позволяющий эксплуатировать трудящихся, держа их в страхе и повиновении. Они были непримиримыми материалистами — отрицали божественное происхождение человека и вселенной и обещали, что материальный рай, в котором все люди получат величайшие блага, достижим. Для Бена коммунизм был зеркальным отражением католичества. Как только рывок в сторону неверия — абсолютного отсутствия Бога — был совершен, все остальное взяло свое начало от этого утверждения с точностью, характерной для лучших традиций философской школы томизма. Коммунизм был Единственной Истинной Верой материального мира, Не-святой Вселенской Церковью. Бен невольно восхищался его стройной теоретической базой, ее диалектической чистотой.

Бен целиком принял католическую доктрину, а значит, борьба Добра со злом виделась ему как нечто абсолютное, существующее над миром этим и следующим. Если не забывать о противостоянии во время «холодной войны», мгновенная победа казалась всего лишь красивой мечтой, едва забрезжившим восходом на горизонте. Пока же приходилось бороться с помощью молитвы. И поскольку действенность молитвы была прямо пропорциональна качеству взаимоотношений человека с Богом, непременным условием являлось самосовершенствование. Чем лучше вы становились, тем большее давление оказывалось на дьявола и его коммунистических болванов. Внешняя борьба добра со злом ушла внутрь, и стало крайне важно, в какой точке вы находитесь.

На фоне такого радикализма трудно было утверждать, что грех — личное дело каждого. Грех играл на руку врагу, грех сводил усилия Христа и Девы Марии на нет. Бен не уставал повторять, что грех не просто ведет в ад после смерти, но и в ад коммунизма в этой жизни; настойчивость Бена повлияла если не на мой ум, то уж на моральные качества точно. Ни родители, ни монахини, ни святые братья, ни регулярное причащение, ни даже превосходное либеральное образование не приняли такого участия в формировании моего духовного облика; Бен же расставил на переднем и центральном плане моей внутренней сцены декорации добра и зла, воспользовавшись зарекомендовавшим себя во времени католическим приемом — страхом. Или, как мы, бесстрашные современные люди, предпочитаем называть это — виной. Меня не убеждало суровое доктринерство Бена, однако под его опекой я выработал в себе внушительные запасы вины, миллиарды баррелей — резерв, которого хватило бы на всю жизнь.

Итак, мои очистительные заводы работали на полную мощность; мы сошли с поезда и пересели на ржавый паром, отчаливавший к острову Уайт. Когда-то, во времена королевы Виктории, остров служил южным оплотом государства; однако королевская милость, несмотря на пасторальные пейзажи, гарантировала удушливую затхлость. И маленькое прибежище для уютных пенсионерских коттеджей с названиями вроде «Тихой гавани» представляло собой угрюмую английскую действительность — угрюмей не бывает.

Садясь на паром, шедший к туманным берегам острова, я чувствовал, что нахожусь очень далеко от дома, я, как Данте, подошел к берегам зловещей Леты и сел в скорбную ладью, которой правил мой личный Харон — Бен.

Перво-наперво у меня возникла мыль: что они сделают со мной, этот монах и этот монастырь? Когда мне случалось представлять церковного служителя, перед глазами возникали лишь святые братья, так что я опасался сурового наказания. Причем физического. Вдруг монахи заживо замуровывают людей в кирпичные стены? Или оставляют на ночь в кишащей привидениями крипте, с руками, разведенными на манер распятого Христа?

От Бена толку было мало. Не справляться же мне у пострадавшей стороны о вероятном наказании за ущерб, причиненный вышеозначенной стороне. В любом случае Бен демонстрировал «ясность, вежливость, непричастность». В своей лекции он подошел к ордену бенедиктинцев, основанному в 534 г. н. э. святым Бенедиктом, молодым римским аристократом, которому опротивел загнивающий Рим. Бенедикт скрылся на холмах Умбрии, чтобы жить там отшельником, но вышло так, что он стал основателем первого общеевропейского монастырского ордена.

Монастыри существовали и раньше — это были отдельные общины мужчин или женщин, а в Ирландии и мужчин, и женщин, живших отдельно от мирян, чтобы глубже постичь их мирские недостатки и увеличить шансы на спасение. В основном монастыри основывались Восточной Церковью — в Греции, Малой Азии, на Среднем Востоке — и представляли собой группки людей, избиравших себе самые суровые, аскетичные условия в самых неподходящих для жизни местностях. Традиция отшельничества параллельно возникла и в Северной Африке, там она отличалась еще большей аскезой и самоотречением; из всех отшельников самыми ревностными считались Отцы-пустынники.

В условиях общественного и духовного хаоса, царившего в Италии послеримского периода, существовал огромный интерес к жизни вдали от мира однако Отцы-пустынники итальянцам не приглянулись.

Святой Бенедикт избрал совсем иной путь. Будучи харизматической личностью и талантливым организатором, он совершил два ловких хода — первое: настоял на том, что монашеская стезя к спасению пролегает через общину, и второе: закрепил это на письме. Устав святого Бенедикта, а в действительности свод правил, регламентировал все стороны общинной жизни, от возвышенно-духовной до обыденно-приземленной.

Устав умалил значение самоотречения: «…поскольку в наше время монахов невозможно убедить [не пить вино], давайте сойдемся на том, чтобы пить умеренно, не излишествуя…». Умерщвление плоти святой Бенедикт заменил молитвой и четким внутренним распорядком. Монахи должны были давать обеты нестяжания и безбрачия, а также, что важнее всего, послушания. Вместо эксгибиционистских демонстраций самобичевания и практики поста до впалых щек Бенедикт настаивал на работе. День монаха был поделен между трудом и молитвой, причем под «трудом» подразумевалось что угодно — от высокого искусства и научных изысканий до изготовления вина, дежурства на кухне или ухода за коровами.

Однако труд в понимании бенедиктинцев — неважно, в радость он или нет, значительный или скромный — не противоречит духовной практике. В самом деле, это ведь тоже молитва, и лучше всего данное положение выражено в классическом бенедиктинском изречении «Laborare est orare» — «Трудиться — значит молиться». Не существует деления работы на обыденный, монотонный, тяжелый труд и духовный, возвышенный, легкий. Бенедиктинцы были первыми, кто объявил труд священным.

Исторический экскурс Бена перенес нас через неспокойные серые воды Солента — пролива, отделяющего остров Уайт от Большой Земли, — волны которого вперемешку с проливным дождем и порывистым ветром раздраженно накатывали мимо запачканных в масле окон рубки. Но по мере приближения нашего путешествия к концу погрузился в молчание и Бен. Зеленый двухэтажный автобус полз вверх по узким улочкам, по обе стороны которых тянулись чайные магазины и аптеки; в магазинах было полно пенсионеров, в аптеках — протезного оборудования, мозольных пластырей, а также ходунков и прочих устройств, с помощью которых пенсионеры могли доковылять до магазинов.

Автобус выехал на окраины городка с пенсионерскими домиками, бесконечными глухими переулками меж серых, каменной кладки жилых домов, от одной стерильной чистоты которых уже хотелось удавиться. Каждый коттеджик носил какое-нибудь миленькое названьице, почерпнутое из кладезя всевозможных сентиментальностей: «Тихая гавань», «Приют на склоне лет», «Уютное гнездышко» или, уже в колониальном стиле, «Килиманджаро», «Бангалор», «Сидней»… Несколько домиков назывались «Ракитник», и почти в каждом саду рос этот кустарник, только-только зацветавший — набухшие от воды кисти свешивались поверх аккуратных заборов и опрятных стен.