Читать онлайн «Ящик Пандоры». Страница 37

Дарий видел, как Асаф, поставив корзину на крыльцо соседки Ассии, стал дико озираться, как будто поблизости раздался вой гиены. Но то был крик Медеи, и Дарий, позабыв об Асафе, выбежал из дома на улицу, где и застал запоминающуюся на всю жизнь картину. Медея с распущенными волосами сидела в кустах девясила и, опустив голову в колени, издавала такой модуляции вой, что Дарию пришлось заткнуть уши и закрыть глаза, чтобы не слышать и не видеть страданий соседки. Возле нее с расширенными от испуга глазами, стояла дочь Конкордия, которую поддерживала Пандора, тоже с искаженным от какого-то ужасного известия лицом. Тут же, на лавочке, в какой-то неестественной позе застыла Сара, одетая в темный костюм, на голове которой колыхалась на ветерке газовая черная косынка. Явно траурный мотив. «Неужели опять что-нибудь случилось с детьми Мусея?» – подумал он, но тут же до его слуха донеслись слова Пандоры:

– Мусей умер… Бедная Сара, боже мой, боже мой, – и Пандора уткнулась носом в плечо Дария.

– Как это умер? – Дарий, отстранив Пандору, заглянул ей в глаза. Они плакали неподдельной болью. – Сара, что Пандора болтает, как такое может быть?

И, услышав его слова, Медея на два тона выше подняла свои стенания, что стало для Дария совершенно невыносимо. И он, шагнув в чащобу девясила и едва в нем не запутавшись, присел возле Медеи и обнял ее за плечи. Ибо он понимал: если Мусей действительно умер, то самый болезненный удар придется по сердцу матери. Он утешал, утешал, утешал, испытывая острую утрату.

Вскоре весь дом и прилегающие к нему дома будут знать, что у Медеи умер ее сын Мусей и что Сиреневая улица превратилась в улицу Горя и Слез. Во дворе появились опухшие Легионер, Григориан с еще не отошедшей от пьянки Модестой, позже реализовался Олигарх, стали подтягиваться соседи из курортного дома и в их числе – бледнолицый Асаф, с неизменной сигаретой, вправленной в янтарный мундштук. Кстати, такие мундштуки выпускались в пятидесятые годы прошлого века, в золотое для Асафа времечко. И когда началась естественная страда по подготовке к похоронам с ее лихорадочной и вместе с тем спасительной энергетикой, Дарий у знал, как все случилось. Накануне вечером в доме Мусея, построенном за деньги от сбыта металлолома, произошел семейный скандал: Сара собиралась пойти к подруге, чтобы вместе с ней сделать маску из огуречного рассола, глицерина, яблочного уксуса и земляничной кашки, против чего восстал Мусей, попеняв жене, что ему надоело оставаться одному дома и что пора укладывать детей спать. Какие слова, какие жесты, взгляды между ними в те минуты оживали, никто, естественно, никогда не узнает, ибо важен результат. Когда Сара вопреки… наперекор… в пику… а быть может, даже назло Мусею ушла из дома, все и случилось. Разыгралась бессловесная, даже в чем-то умиротворенная драма. Нет, разыгралась трагедия по имени Суицид: положив Машу и Сашу в кроватки, Мусей сел за стол и что-то написал на полях вчерашней газеты. Затем он внимательным и наипотустороннейшим взглядом окинул свое жилье, подошел к детям, постоял возле них, утерся кулаком и вышел, чтобы уже никогда не возвращаться в дом. Какое же очумелое отчаяние должно лежать на душе, чтобы сотворить такой подвиг? Он спустился в гараж и первое, что сделал, заткнул ветошью все отверстия, все щели, через которые мог бы просочиться воздух. Затем забрался в свой серебристый джип, включил зажигание, отщелкнул форточку, приоткрыл дверцы и, скрестив на груди руки, откинулся на сиденье. Скорее всего, так или приблизительно так и было. Правда, позже выяснится, что в джипе рядом с его ногами, возле тормозной педали, были найдены две бутылки коньяка и несколько фильтров от сигарет «Уолл стрит», которые Мусей предпочитал всем остальным табачным изделиям. Но эти детали не стали решающими, решающим в тот момент был обыкновенный угарный газ, выходивший из выхлопной трубы его джипа. Окись углерода: зараза без цвета и запаха, на воздухе горит синим пламенем. И если бы кто-то успел и растер ему грудь, распахнув при этом на всю ширь ворота гаража, и дал бы глоток горячего питья и поднес к носу нашатырный спирт, все бы, возможно, уладилось и не было бы объявлений в газетах о скоропостижной смерти бизнесмена, замечательного человека и семьянина и т. д., и т. п. Скорбим, сочувствуем, но, увы, ничем помочь не можем, ибо наша ошибка заключается не в содеянном, а в сожалении о содеянном.

Похороны состоялись на третий день после… Дарий с Пандорой, хотя и не в первых рядах, но тоже присутствовали на церемонии. И всех многочисленных провожающих в последний путь (и откуда только набираются людишки?) поразила и настроила на определенный лад Сара, которую силой удерживали, чтобы она не бросилась в могилу, на дубовый, очень дорогой гроб своего супруга. Она была в черном балахоне, бледна и очень красива в лицемерном горе. Медея, тоже вся в черном, но отнюдь не в фирменной компоновки одеянии, тоже пыталась кинуться в яму и тоже кричала, но еще более истошно и затяжно, чем это делала молодая вдова…

Хоронили под музыку Гайдна. Но, разумеется, не по завещанию умершего, а лишь по воле распорядителя похоронной конторы, которого наняла Сара. Пандора плакала и тоже была взволнованна, бледна, а потому особенно красива. Еще красивее, чем она бывает во время акта… И когда она наклонилась, чтобы бросить на гроб несколько горстей песка, Дарий поймал себя на кощунственной мысли: представил ее в этой позе, но в другой ситуации. Словом, флейтист играл скорбные мелодии на фригийский лад и пел хвалу умершему; плакальщицы оглашали воздух стонами, многократно взывая к покойнику, с ним прощались, его окропляли, сжигали благовония и давали обет его семье. Впрочем, это уже другая история, пришедшая на ум Дарию из подернутой флером бирюзовой античности.

Похоронили Мусея под двумя кипарисами рядом с черным гранитным памятником, на котором был изображен молодой симпатяга в берете и в форме морского пехотинца. Одна из первых жертв Афгана, рядом с которым будет разлагаться жертва наследственности. Между тем люди начали расходиться, а самые близкие к Мусею направились в кафе, чтобы помянуть. Оказывается, забегаловка принадлежала Мусею, и потому всем заправляли Сара и ее старшая сестра Альбина, превосходящая Сару по габаритам и красоте. И, как положено, были свечи, портрет умершего с поперечной траурной тесемкой, очень тихий разговор в начале застолья, постепенно переходящий в оживленный и в конце концов закончившийся сварой, которую начала Медея. Ее материнское сердце не могло простить Саре ее «блядского поведения», что выражалось в шипении Медеи, спорадических приступах истерии с изливаниями потоков слез. Конкордия, как могла, Медею осаживала, но та после принятой водки еще больше распалялась, и в конце концов ее увели в подсобку, откуда долго слышались рыдания.

Отец и мать Сары, очень степенные и седовласые люди, не перечили Медее, и Дарий, сидящий неподалеку от них, слышал слова отца: «Яблонька от яблони падает недалеко». Это был явный намек на взаимосвязь смерти Мусея с самоубийством его отца, закончившего жизнь в обыкновенной петле на второй день международного женского праздника. «Эх, жизнь-жестянка, – мямлил про себя Дарий, – еще, небось, шашлыки в желудке как следует не переварились, а Мусей уже сошел с поезда… Царствие ему небесное», – Дарий, ни на кого не глядя, опрокинул в рот рюмку водки. Пандора, притихшая, воплощающая собой смиренность и мировую скорбь, то и дело подкладывала в тарелку Дария новые кусочки жареной рыбы, ветчины и зеленого салата, который он больше всего любил, и о чем Пандора постоянно помнила. Их личные проблемы спрятались за смерть Мусея, и они оба впервые за долгое время заключили негласное перемирие, привносящее в их души уравновешенность. Да, таков невинный парадокс жизни.

Когда поминки уже близились к финалу, Григориан вдруг запел песню, которую он поет всегда, особенно в те моменты, когда набирается до краев: «Хороши весной в саду цветочки, еще лучше девушки весной…» Один из коллег Мусея (а их прибыло на похороны порядочно, и все на иномарках), худой и длинный, как жердь, подошел к Григориану и, взяв того за грудки, попытался вывести на улицу. Но надо знать Григориана, бедового старого мента, не раз и не два проделывавшего вместе с мотоциклом сальто-мортале. Он размахнулся и шибанул апологета поминальных предрассудков по скуле. И чем бы кончилась стычка, если бы не подошедший Дарий: «Лучше песни, чем мордобой», – сказал он худому и сам вывел Григориана из кафе. Тут же выволоклась и жена Григориана Модеста, как всегда, с перекошенным от пьяни взглядом и сжатыми кулаками, готовая к любой разборке, что было не раз, когда Григориана обижали.

Но тут внимание Дария отвлекла шагающая по другой стороне улицы фигура, очень напоминавшая приснопамятного доктора Петрония. Походка педеля. Человек был в солнечных очках, панаме и в клетчатой футболке с короткими рукавами. Дарий перешел улицу и догнал пешехода. Приблизившись, он понял, что не ошибся, и потому тронул того за плечо.