Читать онлайн «Эстетика. О поэтах. Стихи и проза». Страница 58

{2} Имеется в виду статья А. Ф. Кони "Нравственный облик Пушкина". См. комментарий к статье "Судьба Пушкина".

{3} Не называя имен, Соловьев продолжает полемику с авторами журнала "Мир искусства", начатую в статье "Особое чествование Пушкина".

{4} Строки стихотворения Пушкина "Муза" (1821). Ниже Соловьев приводит его полностью.

{5} Ниже Соловьев цитирует (с неточностями и, как и во всех остальных случаях, пренебрегая авторской пунктуацией) стихотворение "19 октября" ("Роняет лес багряный свой убор..."), 1825.

403

{6} Здесь и далее неточно приводятся строки из стихотворения "Осень" (1833).

{7} Из стихотворения "Зима. Что делать нам в деревне? Я встречаю..." (1829).

{8} "Пророк" написан в 1826 г. Анализируя стихотворение, Соловьев выступает не столько как литературный критик, сколько как знаток библейских текстов и автор книги "Магомет, его жизнь и религиозное учение" (СПб., 1896).

{9} _Хеджас_ (Эль-Геджас) и _Нэджед_ - области в Аравии.

{10} Из "Подражаний Корану" (1824).

{11} Поэма "Руслан и Людмила" создавалась в 1820 г., "Каменный гость" в 1830 г., "Русалка" - в 1826-1832 гг.

{12} Соловьев перечисляет древнееврейских пророков VIII- начала VII в. до и. э., чьи "Книги" вошли в Ветхий завет; о Валааме, относительно которого в богословии нет единого мнения и которого считают то ложным пророком, то пророком истинным, но впавшим в грех, см. книга Числ, гл 22-24; 31, 8. Знаменитый пророк Даниил (VI в. до н. э.) назван "загадочным" потому, что подлинность его книги неоднократно подвергалась сомнению.

{13} _Корейшиты_ - арабское племя, долго не принимавшее учение Мухаммеда, который был родом корейшит (родился в 570 г.).

{14} _Ягве_ (Яхве) - одно из имен Бога в Библии, наряду с Иеговой, Саваофом, Элогимом и др.

{15} Дан. 12, 8.

{16} _Израиль_, он же Иаков - младший сын Исаака и Ревекки, откупивший у брата Исава право первородства за чечевичную похлебку (Быт. 25, 31-34); _Ассур_, строитель Ниневии (напр., Быт. 10, 11); _Эдом_ (Едом), он же Исав; _Моаб_ (Моав) и _Амман_, сыновья Лоттовых дочерей (Быт. 19, 37 - 38).

{17} См. Ион. 2, 3, 10.

{18} Из стихотворения "Стансы" (1826). Соловьевская трактовка "бодрого" настроения поэта в 1826 г. по меньшей мере односторонна.

{19} Строки из стихотворения "19 октября" (1825).

{20} Соловьев приводит эпиграмму 1821 г., цитируя сначала три последние строки, а затем две первые (курсив Пушкина, слово "полон" тоже курсивом).

{21} Неточная цитата из стихотворения А. К. Толстого "Меня, во мраке и в пыли..."

{22} Неточная цитата из стихотворения А. А. Фета "Поэтам" (1890).

{23} Соловьев неточно цитирует начальные строки стихотворения А. С. Хомякова "Подвиг есть и в сраженьи..." (1859).

{24} Быт. 27, 22.

{25} _Кармиль_ (Кармель) - гора в Палестине, _Синай_ - гора на Синайском полуострове. Описаны в Библии.

{26} Речь идет о стихотворении "Поэт" (1827), цитируемом ниже.

404

{27} Далее Соловьев неточно цитирует стихотворение "Поэт и толпа" (1828).

{28} Речь идет о М. О. Меньшикове.

{29} Сонет относится к 1830 г.

{30} Соловьев неточно цитирует строки из стихотворения "Эхо" (1831).

{31} Соловьев полностью (с небольшими неточностями) приводит стихотворение "Я памятник себе воздвиг нерукотворный..." (1836).

Владимир Сергеевич Соловьев

Особое чествование Пушкина

Письмо в редакцию "Вестника Европы"

Комментарии доктора ист. наук Н.И. Цимбаева.

Сохранено деление на страницы, номер страницы издания проставлен в конце каждой страницы. Курсив в книге заменен на выделение двумя _подчеркиваниями_. Ссылки на комментарии заключены в {фигурные скобки}

Это особое и достопримечательное чествование устроено несколькими господами "оргиастами" (таков их главный новейший титул) на страницах известного и весьма занимательного журнала "Мир искусства" {1}. Вы совершенно напрасно не читаете этого журнала, я хочу обратить на него ваше внимание своим рассказом. Но с этим особым литературным поминанием Пушкина связано одно маленькое личное происшествие; расскажу вам и его, так как и оно при всей микроскопичности кажется мне тоже любопытным.

Столетний юбилей Пушкина застал меня в Швейцарии, в местечке, называемом Уши и составляющим приозерное предместье города Лозанны. Я приехал туда за несколько дней перед тем из приморского города Канн, где прожил около двух месяцев в гостях у одного дружеского русского семейства. В Уши я также поместился в ближайшем соседстве с этими друзьями. Накануне юбилейного дня у нас был разговор о том, как жалко, что никто не захватил за границу сочинений Пушкина и что в Лозанне невозможно достать ничего, кроме запрещенного издания с наполовину подложными и более чем наполовину непристойными стихотворениями. Таким образом, мы были лишены единственного и наилучшего способа помянуть Пушкина чтением его творений. В полдень 26 или 27 мая входит в мою комнату почтальон с толстой бандерольной посылкой и заказным письмом. И то и другое - от редакции "Мира искусства". Читаю письмо и сначала ничего не понимаю. Редакция, препровождая мне полное собрание сочинений Пушкина, торопит прислать к началу мая статью или заметку о Пушкине для юбилейного выпуска журнала. После не

213

скольких минут недоумения смотрю на пометку числа отправления (с чего, конечно, следовало бы начать) и вижу что-то вроде 6 или 9 апреля. На конверте и на бандероли тоже какие-то апрельские числа и на петербургском, и на каннском штемпеле. Вспоминаю, что действительно перед отъездом дал условное обещание постараться что-нибудь написать, но за невозможностью достать в Канне Пушкина считал себя от этого обещания свободным. Но почему каннская почта, которую я своевременно известил о своем тамошнем и вовсе не извещал о лозаннском адресе,- почему она держала эту посылку более месяца и почему вдруг ее отправила, и как раз в пушкинские дни,- это оставалось непонятным. Материальные причины этой странности и до сих пор мне неизвестны, хотя, разумеется, они были. "Конечная" же "причинность" или "целесообразность" этого маленького происшествия оказалась несомненная, и притом двойная. Это, впрочем, выяснилось для меня лишь впоследствии, по возвращении в Россию. А пока можно было только радоваться, что и нам с друзьями пришлось подобающим образом помянуть dona Dei per poеtam*. Несколько вечеров кряду - кажется, всю юбилейную неделю - читал я Пушкина вслух и прочел, таким образом, все лучшие его творения.

Вернувшись в Россию, я познакомился с No 13 -14 названного художественного журнала. Текст этого No посвящен весь Пушкину и его юбилею и составлен четырьмя писателями: г. Розановым ("Заметка о Пушкине"), г. Мережковским ("Праздник Пушкина"), г. Минским ("Заветы Пушкина") и г. Сологубом** ("К всероссийскому торжеству"). В заметке г. Розанова, увенчанной изображением дракона с вытянутым жалом, Пушкин объявлен поэтом бессодержательным, ненужным для нас и ничего более нам не говорящим, и это поясняется через противопоставление ему Гоголя, Лермонтова, Достоевского и Л. Толстого. Почему-то, говоря об этих _четырех_ писателях и называя их всех четырех, то вместе, то порознь, г. Розанов упорно считает их тремя: "эти три", "те три". Оказия сия, по мне, уж не нова. Ведь исторический роман Александра Дюма-отца, описывающий похождения четырех мушкетеров, почему-то называется "Три мушкетера". Но кого же из четырех писателей г. Розанов ставит не в счет? В самом конце своей заметки он действительно называет вместе только трех: Достоевского,

__________

* Поэтический подарок богов (лат.).- Ред.

** Псевдоним.

214

Толстого, Гоголя. Выкинут, значит, Лермонтов. Но немного выше (стр. 7), сделав выписку именно из _Лермонтова_, г. Розанов замечает: "Да, они все, т. е. эти три, были пьяны*". Значит, в числе трех считается и четвертый Лермонтов, и твердым остается убеждение г. Розанова, что четыре есть три.

Но это, конечно, не важно. Любопытно, в чем найдена противоположность между Пушкиным и этими четырьмя (они же и три) писателями. Чтобы не обидеть как-нибудь нечаянно г. Розанова, я приведу целиком главное место его заметки:

"Душа не _нудила_ Пушкина сесть, пусть в самую лучшую погоду и звездно-уединенную ночь, за стол, перед листом бумаги; тех трех - она нудила, и собственно абсолютной внешней свободы, "в Риме", "на белом свете", они искали как условия, где их никто не позовет в гости, к ним не придет в гости никто. Отсюда восклицание Достоевского, через героя - автора "Записок о Мертвом доме" - об этом испытанном им Мертвом доме: "Едва я вошел в камеру (острог), как одна мысль с особенным и даже исключительным ужасом встала в душе моей: _я никогда больше не буду один... долго, годы не буду_".

"... и язык

Лепечет громко, без сознанья

Давно забытые названья;

Давно забытые черты

В сиянье прежней красоты

Рисует память своевольно: