Читать онлайн «Ёсико». Страница 52

«Синие» кварталы заманивали сеансами живой натуры в так называемых академиях искусств, где девчонки-натурщицы позировали голыми совершенно бесплатно. В комнатах дополнительно предлагались карандаши и фотоаппараты без пленки. Как ни крути, это были весьма уважаемые заведения, где правила должны соблюдаться. Ну, а то, что любители искусства потом проделывали со своими моделями, было их личным делом, а также предметом сложных финансовых переговоров.

Я не собирался ни делать наброски с этих размалеванных шлюх, ни пользовать их каким-либо иным образом, но мне все же нравилось сидеть в баре и наблюдать за происходящим со стаканом пива в одной руке и с поджаренным на углях шашлычком из свиных сердечек — в другой. Я наблюдал конечно же не столько за девицами, сколько за их сутенерами — крутыми парнишками в белых брюках и черных очках, которых они не снимали, наверное, даже ночью. Иногда мне везло, и кто-нибудь из них позволял мне развлечь себя, доставить ему удовольствие в гостиничной комнате отеля за углом или, если удача улыбалась мне по-настоящему, в одной из комнат этого борделя, насквозь пропахшего потом, сексом и дешевым одеколоном. Но даже когда я благоговейно преклонял перед ними колени, они иногда отказывались снять свои черные очки.

Рядом с «синими» кварталами располагалось несколько заведений, где обслуживали джентльменов вроде меня, но они обычно кишели вздорными юными идиотами, которых я презирал от всего сердца. Кому нужен плюгавый и жеманный ассистент парикмахера, лапающий тебя за волосы на руках, как дешевая проститутка? Я люблю мужчин, а не этих фальшивых девчонок, или сестричек-с-хреном, как сами японцы их называют. Мужчин можно найти, скрываясь в засаде у храма Ханадзоно, следуя традиции, которой насчитывается свыше трехсот лет и которая, рад доложить, жива по сей день. Водители-дальнобойщики, строители и им подобная братия — все шли туда, если хотели по-быстрому получить облегчение со старыми трансвеститами, компенсировавшими техникой недостатки внешнего вида. К тому же они были гораздо дешевле, чем шлюхи в «красных» кварталах. А если еще и пьяны или возбуждены, то даже позволяли удовлетворить их бесплатно.

Хотя приходилось вести себя осторожно, потому что трансвеститы эти бывали очень злыми. Если тебе заедет в челюсть мужик, большой беды нет. Это ведь Япония, как ни крути. Но мне частенько приходилось увертываться от острого высокого каблука. А одна почтенная царица ночи даже хотела пырнуть меня ножом. Все произошло очень быстро. Задрала юбку, сунула руку за подвязку — и лезвие пружинного ножа промелькнуло у меня перед носом, не достав до лица каких-то нескольких сантиметров. Но в основном мы с ними ладили. И пока я не вмешивался в их бизнес, трансвеститы относились ко мне с долей изумленной толерантности. Кое с кем из них — с Ёко-Феллацио и Синдзюку-Мари — я даже подружился. Раньше Ёко-Феллацио воевала солдатом в Бирме. Одному богу ведомо, что она там, в джунглях, потеряла. Однажды она рассказала мне, как ее взвод во время муссонных ливней застрял в дельте реки Иравади. Когда вода поднялась, ребята, чтобы спастись от крокодилов, вскарабкались на деревья. Ослабшие от голода и усталости, многие не выдерживали и разжимали руки, и ты слышал их вопли, пока крокодилы пировали. Правда, такие воспоминания были довольно редки. Обычно мы обсуждали всякие фокусы. Феллацио знала сотни способов заставить мужика кончить, даже не снимая с себя одежды. Когда же она занималась тем, что умела делать лучше всего, всегда проверяла, не забыла ли снять зубные протезы. «More metter» («Так более лучше»), — уверяла она на своем корявом английском.

Мне нравились эти улочки Синдзюку, особенно по ночам, когда неоновые лампы окутывали город лиловой дымкой и обещание приключений витало в воздухе, словно пьянящий запах летних магнолий. Даже самые извращенные удовольствия предлагались с невинным видом — как совершенно естественная часть жизни, как еда или питье. Синдзюку был моей территорией наряду с молельнями и храмами Камакуры или кинотеатрами Асакусы. Одно для тела, другое для души. Разумеется, я тусовался и в других, более респектабельных слоях японского общества. Я знал, как быть хорошим мальчиком. Но больше всего мне нравилось хорошенько изваляться в грязи Синдзюку, а потом посетить какое-нибудь важное общественное мероприятие. Вот он я, сразу после любовной схватки с грубым молодым бандитом, кланяюсь президенту Всеяпонской киноассоциации или обсуждаю детали чайной церемонии с супругой голландского посла.

Иногда общественные или профессиональные обязанности вынуждали меня развлекаться и более приличным образом. Вынести подобные «развлечения» можно было лишь из антропологического к ним интереса. Одну из самых запомнившихся ночей в этом роде я провел в компании — кого бы вы думали? — Намбэцу-сэнсэя. После нескольких ужинов в «Стране грез» он решил, что я вроде ничего — чокнутый иностранец, который действительно немного разбирается в Японии. Мне льстило, что я заслужил его одобрение, да и сам я проникся к нему теплыми чувствами. Поскольку в столицу он выбирался нечасто, мне было особенно приятно получить приглашение на его вечеринку в эксклюзивном и, без сомнения, абсурдно дорогом хостес-баре на Гиндзе под названием «Кику-но Сиро», или «Замок Кику». О-Кику — так звали тамошнюю маму-сан — управляла своим заведением с жесткой выправкой первоклассного военного командира. Если какая-нибудь из ее девочек умудрялась поскользнуться, уронить поднос или даже просто салфетку или не могла отполировать мужское эго избалованного клиента до полагающегося блеска, никто не мог укрыться от гнева мамы-сан, и они испивали его полной чашей. Пощечина, как мне рассказывали, была самым пустяшным, чего от нее можно было ожидать. Всегда в безукоризненном кимоно, О-Кику, элегантная женщина лет сорока, обхаживала своих завсегдатаев, блистая манерами фрейлины императорского двора. Постоянная поверенная в их бесчисленных интимных тайнах, она знала о том, что творится за кулисами японских бизнеса и политики больше, чем сам премьер-министр. Хотя в обществе об этом не говорили (разве что чувствовался налет фамильярности между ними), Ёсико рассказала мне, что Намбэцу на самом деле покровительствовал О-Кику. Эта женщина показалась мне такой же пугающей, каким частенько казался Намбэцу.

Мы сидели вокруг черного лакированного стола в чуть слишком ярко освещенной комнате с желтоватыми стенами, где-то тихо играл джаз. Внутреннее убранство как таковое отсутствовало, если не считать безобразно составленных букетов камелий в ярко-розовых посудинах. Наша компания состояла, естественно, из самого Намбэцу и его коммерческого директора Танаки, худого мужчины в пенсне, который то и дело спрашивал меня про Париж, где он был уже несколько раз, а я не бывал никогда. Присутствовал также молодой владелец галереи, который показался мне джентльменом моей ориентации. По бокам от Намбэцу сидели две девчонки в кимоно. Назойливо хихикая, они кормили его по очереди своими палочками и следили, чтобы его бокал все время был полон дорогого французского коньяка, смешанного с пепси-колой. Откинувшись на мягкие диванные подушки, он безмятежно улыбался, распахивая рот для очередного кусочка сушеной каракатицы или сырого тунца; сейчас этот гневливый человек, как ни странно, походил на малого ребенка и вел себя как божья овечка.

Двое других, директор и молодой педик, владелец галереи, говорили мало, но, подобно девчонкам, ублажавшим Намбэцу, смеялись над каждой шуткой сэнсэя и поддакивали любой мысли, какая бы ни пришла ему в голову.

Что за роль в этом действе отводилась мне, стало ясно лишь через пару часов, когда все мы здорово набрались. Поскольку во мне еще много оставалось от иностранца, я искренне верил, что молчать за столом неприлично, и высказывался о том о сем, а старик снисходительно меня слушал. Изредка он глядел на меня с притворной суровостью и говорил: «Всегда помни, кто здесь сэнсэй». Как будто я мог об этом забыть. Чем дольше длился вечер, тем очевиднее становилось, что профессиональная обязанность Танаки сводится к работе мишенью для жестоких насмешек Намбэцу, многие из которых совсем не смешны.

— А Танаки, в-вот здесь который… Он про культуру знает еще меньше, чем наш чокнутый иностранец!

Девчонки захихикали. Танаки неуклюже ухмыльнулся. Я не хотел, чтобы обо мне забыли, и засмеялся вместе со всеми.

— Танаки — как та лягушка из пословицы, которая сидит в колодце и радостно квакает на тени в темноте. Ква, ква, ква! Вот так же и он…

Улыбка застыла на лице Танаки.

— Давай, лягушка, поквакай! — велел Намбэцу. — Ну? Ква, ква, ква!

Танаки вспотел и потянулся за салфеткой. Девицы попросили Намбэцу «открыть пошире ротик» и загрузили туда очередную партию закуски. Владелец галереи, почуяв недоброе, попытался Намбэцу развеселить.