Читать онлайн «Граница дождя: повести». Страница 2

Пока шли по широкой, как тротуар в городе, песчаной лесной дороге, погода стала портиться. Папа покачал головой: «Вещи грузить в дождь — никакой радости». И сразу по обыкновению все выяснять до конца спросил: «А ты знаешь, откуда берется дождь?» Не дожидаясь ответа, стал что-то чертить палочкой на песке: «Вы будете это проходить в школе, в этом или будущем году, не знаю. У Владика спрошу. Называется “Неживая природа”. Странно, правда? По-моему, в природе все живое».

На песке были нарисованы непонятные линии и стрелочки. «Это речка, туча, дождь — круговорот воды в природе», — торжественно произнес папа.

Когда папа закончил объяснение, кивнув на его непременное «все ли понятно», Лина задала вопрос, мучивший ее все время, пока папа неторопливо объяснял про испарения и осадки. «А дождь ведь идет не на всей Земле сразу? Может так быть, что у нас дождь, а на соседней даче — нет?» И тут случилось нечто необычное: папа, у которого всегда были готовы ответы, на этот раз задумался. «Интересный вопрос. Конечно же, есть граница дождя, ты права, но, поверишь ли, я никогда в жизни ее не видел. Может быть, тебе повезет. Но сегодня для нас главное, чтобы сухо было здесь». Он посмотрел на часы и заторопился домой.

Папа заболел в разгар осени. Липы на Патриарших прудах золотились, а ясени и клены багровели под солнцем. Лина как раз принесла домой разноцветный букет — мама обещала прогладить листья утюгом, и тогда в вазе они надолго сохранят цвет. Маму она застала в передней, одетую в пальто.

— Я уже собиралась бежать за тобой. У нас беда, папу отвезли в больницу, я туда еду.

— Я с тобой!

— Нет, ты останешься дома. Если я задержусь, ложись вовремя спать.

— А что с папой? — спохватилась Лина.

— Сердце, — крикнула мама уже с лестницы.

В те дни многое переменилось. Раньше ей не разрешалось зажигать газовую плиту, она приходила из школы и ждала Владика. Теперь мама стала говорить: «Накорми Владика». Вечерами мама возвращалась поздно, про папу говорила односложно: «Пока не очень», — спрашивала про отметки, похоже, не вслушиваясь в ответ, не заставляла Лину надевать теплый платок, хотя погода испортилась.

Лина не могла бы сказать, как она узнала, что папа умер, зато много лет спустя поразила маму сохраненными в детском сознании подробностями похорон.

Папин главк располагался в массивном здании, облицованном блестящими каменными плитами, и внутри все было большим, тяжелым и торжественным: лестница с красной дорожкой и широкими деревянными перилами, длинные коридоры с рядом отливающих лаком дверей, украшенных завитушками металлических ручек. Гроб стоял в зале, «утопая в цветах и венках», как рассказывала потом тетя Таня, и почти все ряды были заполнены людьми, которые разговаривали шепотом, хотя играла громкая печальная музыка.

Мама была очень нарядная — в черном костюме. Лине особенно нравилось, что на узкой юбке был длинный разрез и при каждом шаге выглядывала мамина нога с ровной стрелкой шва на чулке. Лине она утром бросила: «Надень школьную форму». Лина понимала, что надо быть в черном, и решила отпороть кружевные манжеты и воротнички. Она хотела посмотреть на себя без привычного белого воротничка, но зеркало было завешано маминой вязаной шалью. Эту шаль она накидывала на даче по вечерам, отправляясь на прогулку, и Лина часто подлезала под нее, если дул ветер.

Когда ее подвели к гробу, она не узнала папу. Он редко снимал очки, и без них его лицо делалось чужим. И потом, он никогда не зачесывал волосы назад, да и нос не был таким тонким. А может быть, это не он вовсе? Но почему тогда это заметила только она? Лине стало страшно, она заплакала и никак не могла остановиться; уже платок был мокрый насквозь, она вытирала и вытирала слезы ладонью, а потом начала икать, у нее заболел живот, ее тошнило, а люди на сцене все говорили и говорили, и на смену одним появлялись другие с одинаковыми красными повязками на рукаве, как у дежурных в школе, только с черной полосой посередине.

К ним подходили незнакомые люди, целовали маму, жали руку Владику, как взрослому, гладили ее по голове. А она все икала и икала, и, наконец, тетя Таня со словами «хватит мучить девочку» вывела ее из зала и увезла домой.

Был яркий солнечный день. Они ехали на троллейбусе, потом шли длинным переулком и всю дорогу молчали. На кухне хозяйничала их бывшая соседка по коммуналке, Марья Николаевна, которая часто оставалась с Линой, когда мама с папой уходили вечером в кино или в гости. Столы уже накрыли, было приятно оказаться дома, носить в комнату миски с салатом и незаметно хватать с тарелки кусочки колбасы и сыра. Все было готово, а автобусы с кладбища никак не приезжали.

— Господи, вот горе-то какое, — говорила тетя Таня.

— Хорошо хоть квартиру успел получить, — отозвалась Мария Николаевна. — А вот на даче только одно лето воздухом подышали, больше уж не дадут.

Лина вдруг поняла, как многого теперь не будет, ей стало жалко даже библиотеки с ненавистными «познавательными» книжками, но дача… неужели больше никогда? И сколько раз потом в пионерском лагере, куда «сиротам» исправно выделяли путевки «хоть на все три смены», она вспомнит высокие сосны, запах паровозного дыма на станции и вкус языковой колбасы по воскресеньям.

— Как Ирина двоих вытянет, не знаю.

— Да уж, — Мария Николаевна ловко переворачивала блины на сковородке, — она к хорошему привыкла.

Тут в дверь позвонили, и вошли люди с папиным портретом, который стоял у гроба. Мама потом повесит его рядом с дедушкиным, но он будет выглядеть жалким в своей простой, хоть и золоченой, раме.

Мама теперь носила только черную одежду, Лина узнала, что это называется траур. Ей нравилось и само слово, и новые мамины платья, которые так ей шли. Она заикнулась было, не нужно ли ей тоже ходить в черном, но мама резко оборвала ее. Правда, не только черных, но никаких нарядов за это время у нее не появилось. Вообще у Лины всегда было много красивых платьев. Мама прекрасно шила, как с почтением говорили, «по Бурде». Журнал этот привозили ей какие-то внешторговские знакомые из-за границы, и он надолго становился драгоценностью. Яркая глянцевая обложка скрывалась под полупрозрачной калькой, а перед тем, как с маминого разрешения полистать его, надо было непременно вымыть руки. Были и другие журналы, которые привозили летом из Прибалтики. На столе раскладывались выкройки, и по ним катали специальное колесико с зубчатым краем. А еще мама иногда брала ее в Дом моделей на Кузнецком Мосту, где платья красовались на стройных манекенах с тонкими руками и оттопыренными мизинцами, которые она украдкой норовила потрогать. Там мама долго выбирала выкройки, а потом они заходили в «Детский мир» и, даже если ничего не покупали, обязательно ели мороженое в вафельных стаканчиках, стоя около продавщицы в белом халате, вынимавшей его из висящего на животе ящика со льдом, от которого шел белый дымок. Мама шила себе, им с братом, папе, тете Тане и знакомой парикмахерше, каждую неделю делавшей ей прическу с валиком надо лбом. Перед сном мама надевала на голову тончайшую сеточку, и утром валик был волосок к волоску.

Вскоре после папиной смерти к маме начали приходить незнакомые женщины со свертками. Они разворачивали ткань, долго смотрели журналы, а потом прикладывали ее к себе перед зеркальным шкафом. Мама разговаривала с ними по телефону каким-то особым голосом, немного растягивая слова: «Дорогая моя, я бы давно закончила, но, честно говоря, я жду вдохновения…», «Конечно же, я помню, что вы двадцатого идете на юбилей, неужели я могла бы забыть о таком торжественном случае? Не волнуйтесь, все будет готово к сроку». В разговорах с тетей Таней мама жаловалась на безвкусие клиенток, на то, как они не видят изъянов своей фигуры, покупают безобразные ткани и выбирают самые неподходящие фасоны. Лина скоро поняла, что эти женщины платят маме деньги, привыкла к стуку швейной машинки по вечерам. А еще в доме стали появляться чужие дети, которые назывались частники. Лина подглядывала в щелку (мама категорически запретила детям при них выходить из комнаты), как они переодевали тапочки в передней. Из-за двери доносились французские фразы: мамин плавный выговор и противный чужой — «смесь с нижегородским», именно так непонятно мама называла плохое произношение.

Частники и клиентки приходили обычно по воскресеньям: тянулись целый день, поэтому Лина все чаще проводила выходной у тети Тани. Иногда тетя приезжала за ней вечером в субботу, и Лина ночевала в большой коммунальной квартире, где на стене в коридоре висели велосипеды и корыта, из кухни доносились вкусные запахи, а в ванную стояла очередь.

«Золушку» откладывали-откладывали и показали только в декабре. Все успели окончательно остыть к этой затее, репетиции были в тягость, и только за несколько дней до спектакля, когда были розданы пригласительные билеты, к артистам вернулось прежнее возбуждение.