Читать онлайн «Москва, г.р. 1952». Страница 6

Одна из перешедших ко мне маминых книг называлась «Бобкин день»; она была с крупными буквами и большими картинками. Повествование велось от лица собаки – щенка фокстерьера Бобки. Бобка сам рассказывал читателю о том, как он проводит свой день. Книжка была издана на красивой бежевой бумаге; она выглядела стильно (как я выразился бы теперь), хотя для ребенка несколько тускловато. Я помнил, что это был перевод с английского, но автора забыл. Взявшись за воспоминания, я выяснил, что «Бобкин день» написал Уолтер Эммануель, а иллюстрировал знаменитый график Сесил Олдин. Впервые изданная в 1904 году, она печатается в Англии до сих пор. Да и в России о ней недавно вспомнили и стали переиздавать «для старшего дошкольного возраста». Интересно, что название книжки в 1930-е годы подверглось цензуре: в оригинале она называлась «Один день из жизни собаки: ангел в вашем доме», но «ангела», разумеется, при переводе убрали.

В детстве мне нравились картинки с большим количеством деталей, такие, которые можно было долго рассматривать, в которых присутствовал развернутый сюжет. Мне кажется, это свойственно всем маленьким детям: им нравятся подробности. То, что обычно считается «детским стилем» – яркие первичные цвета, плоское и схематическое изображение, – по-моему, совершенно ложный стереотип. Ничто не могло сравниться с иллюстрациями Доре к «Гаргантюа и Пантагрюэлю», я мог рассматривать их бесконечно. В то же время иллюстрации Мавриной, которыми восторгались взрослые, не вызывали у меня особого интереса.

Еще одна мамина детская книга называлась «Природа в комнате». Точнее, это была книга еще маминого папы, моего дедушки, который был премирован ею в четвертом классе своей воронежской гимназии – за отличную учебу и примерное поведение. Это был перевод популярной немецкой книги, построенной как рассказ о любознательных детях, задающих вопросы своему умному папе. Дети спрашивали, а папа увлекательно им объяснял, почему зимой запотевают стекла, как устроены снежинки, почему растениям нужен свет, то есть рассказывал им основы того, что в школе называлось тоскливым словом «природоведение». Насколько я сейчас могу судить, в этой немецкой книжке было удивительно мало ошибок с точки зрения современной науки. Кроме того, это был шедевр переплетного дела: твердая коленкоровая обложка цвета морской волны, узорное тиснение черным и золотом, мраморный обрез.

Вообще в доме было немало книг в старой орфографии, и у меня, как ни странно, не возникало вопросов по этому поводу. Хотя я даже не знал названий исчезнувших букв, я без труда мог читать дореволюционные издания. Пушкина, например, я читал в роскошном шеститомном издании Брокгауза и Ефрона. Последний том у нас был без переплета. Как рассказали мне родители, этот том выпускался в 1917 году, и из-за революции часть тиража вышла в таком виде.

Одна старая книга, найденная мною в углу шкафа, казалась особенно загадочной. Написал ее неизвестный мне тогда французский писатель Барбе д\'Оревильи, называлась она «Дендизм и Джордж Бреммель». Некоторые истории из жизни Бреммеля я нашел забавными, другие были чересчур эксцентричными и непонятными. Но, главное, я не мог понять, выдумка ли Бреммель или реальный исторический персонаж. В конце концов я решил, что Бреммель – все-таки фигура вымышленная (среди тех, кого я знал, такие не встречались), но на всякий случай спросил у родителей. Ни мама, ни папа мне толком ничего объяснить не могли, и я быстро понял, почему: часть книги была с неразрезанными страницами, то есть они ее никогда не читали.

Именно тогда я узнал, что в старину многие книги выпускались неразрезанными и что для их разрезания существует специальный нож. Такой нож у нас был, родители показали мне, как им надо пользоваться, и я с удовольствием разрезал «Джорджа Бреммеля» до конца. Мне очень понравилось это занятие, но вернуться к нему не представилось случая: остальные дореволюционные книги уже были разрезаны.

Большинство маминых детских книг были изданы в 1930-е годы. В том числе и «Рассказ о великом плане» Ильина. Эта знаменитая книжка поражала меня прежде всего своим конструктивистским дизайном (хотя я, разумеется, этих слов тогда не знал). Попросту говоря, она была совершенно не похожа ни на какие другие детские книги в нашем доме. Правда, я уже смутно понимал, что она напоминает некоторые взрослые книги, например, тоненький сборник стихов с загадочным названием «Пушторг».

Фотоколлажи, использованные в книге Ильина, вызывали у меня восхищение. Они и сформировали в моем сознании первый образ Америки, которая в книге Ильина называлась САСШ – Северо-Американские Соединенные Штаты, как было принято писать до войны. Собственно, я впервые услышал об Америке, когда пошел спрашивать у мамы, что означает эта аббревиатура.

Из книги Ильина я понял, что САСШ – очень большая и богатая страна, жившая по каким-то совершенно другим правилам, чем СССР. В САСШ было несколько неимоверно богатых толстых людей в черных костюмах и шляпах, а все остальные были шахтеры. Хотя ничего хорошего в этой стране не было, но СССР почему-то надо было эти самые САСШ догонять. Тут я чувствовал какую-то неувязку: почему их надо догонять, если они такие плохие? Между тем и в газетах, и по радио продолжали звучать всё те же призывы, что еще больше укрепляло мой полуосознанный скептицизм.

Мое недоумение вызвал еще один, на этот раз вполне конкретный факт, описанный в книге Ильина. Автор сообщал, что фермеры во время депрессии сливали молоко в реки, в то время как в городах Америки стояли очереди за молоком и хлебом. Это явление американской жизни я искренне осуждал.

Я вспоминал эти молочные реки много лет спустя, когда вырос и начал работать в биохимической лаборатории. Всем сотрудникам полагалось за вредность (работу с радиоактивными и ядовитыми веществами) пол-литра молока в день. Это молоко почти никто не пил. Его привозили в дырявых пакетах, оно сочилось на пол, заливало полки в холодильниках. Там молоко и скисало. Брать его домой было опасно – какой-нибудь пакет обязательно начинал течь посередине вагона метро, вызывая понятное возмущение пассажиров.

Как я узнал впоследствии, книга Ильина тут же была издана в США и в Англии, а потом неоднократно переиздавалась: для левых на Западе это был бесценный источник пропаганды. Кроме того, Запад восторгался конструктивистским дизайном книги, который в самом СССР вскоре оказался под запретом.

От мамы мне досталась и книжка «Что я видел?» Житкова, которую я часто перечитывал. В ней мальчик плыл с мамой на речном пароходе и описывал то, что казалось ему техническими чудесами. Меня скорее привлекала естественность, с которой была написана книжка, чем ее содержание. Правда, когда мальчик обнаруживал, что ведра для тушения пожара конические, чтобы их никто не мог использовать не по назначению, – это мне показалось очень остроумным. В то же время восторг маленького героя при виде электрической розетки и электрического чайника казался мне искусственным – я не мог себе представить живого мальчика, пусть даже ровесника моей мамы, который не знал бы об электричестве.

Помню книжку большого формата с маленькой бегущей серебристой зеброй на обложке – «Остров в степи» Замчалова и Перовской. Эта книга рассказывала о знаменитом заповеднике Аскания-Нова, основанном в 1870-х годах известным филантропом Фальц-Фейном и после революции экспроприированном. Книга вышла в начале 1930-х и с тех пор не переиздавалась, так как сначала погиб в лагере Замчалов, затем посадили Перовскую, а потом, уже после войны, в заповеднике обнаружили «гнездо менделистов-морганистов». Книжка мне очень нравилась, но я никак не мог взять в толк, почему о таком чуде, как Аскания-Нова, больше нигде не говорят и не пишут. Я, конечно, не знал, что этот заповедник к тому времени уже почти погубили и только-только начинали восстанавливать.

Особое впечатление произвела на меня знаменитая книга Поля де Крюи «Охотники за микробами», которая тоже была среди детских книг моей матери. Несмотря на почти сорок лет, прошедших со времени ее написания, она была по-прежнему научно достоверна и бесконечно увлекательна. Именно благодаря «Охотникам за микробами» я всерьез задумался о своей будущей профессии, и такую реакцию, как я узнал позднее, эта книга вызывала у многих, сформировав не одно поколение ученых. Возможно, «Охотники за микробами» – единственная научно-популярная книга, которая упоминается в официальных речах нескольких Нобелевских лауреатов.

Разумеется, не все мои детские книги достались мне по наследству от мамы. Какие-то появились гораздо позднее, иных у мамы, по-видимому, не было, другие были так зачитаны ею, что до меня не дожили. Похоже, такова была судьба «Тома Сойера» и «Гекельберри Финна». Эти книги взрослым пришлось для меня покупать.

Родители купили мне и популярную детскую книжку «Приключения Травки». Главный герой, мальчик Травка, вызывал мою симпатию. Мне особенно запомнился один из самых ярких эпизодов книги, происходивший на станции метро «Площадь Революции». Эту станцию я хорошо знал. Украшавшие ее бронзовые фигуры вооруженных бойцов, среди которых потерялся Травка, внушали смутный страх и мне, правда, не потому, что я тоже боялся среди них потеряться. Эти массивные фигуры играли, так сказать, психологическую роль «Медного всадника», про которого я, «бедный Евгений», в ту пору, конечно, не слышал.