Читать онлайн «Новый Мир ( № 6 2012)». Страница 59

Изображая в «Чистом понедельнике» архитектурный облик Москвы, Бунин тоже акцентирует внимание читателя на тех городских объектах, которые не переживут резкого перелома в новейшей истории России и падут жертвой градостроительной политики советского государства. В рассказе упоминаются уже давно уничтоженные к моменту его написания Красные ворота, храм Христа Спасителя, Иверская часовня, собор Спаса на Бору, Чудов и Зачатьевский монастыри…

Все эти резкие переломы идеально накладываются на хронологию бунинского рассказа, основная часть действия которого разворачивается зимой 1913 года (в этом году чистый понедельник пришелся на 25 февраля), а финал — в декабре рокового для России 1914 года — «Приближался не календарный, / Настоящий двадцатый век», по позднейшей формуле Ахматовой. Но, может быть, еще важнее обратить внимание на число, месяц и год, которыми датирован рассказ, — 12 мая 1944 года. Этот день мог восприниматься Буниным как день важнейшего лично для него перелома в великой войне России с нацизмом, за ходом которой писатель напряженно следил из оккупированного фашистами французского Грасса. Именно 12 мая 1944 года, по официальной советской версии, была завершена военная операция по освобождению того места, откуда многие соотечественники автора «Чистого понедельника» в свое время навсегда покинули Россию, — Крымская кампания. По сводкам, передававшимся по радио и напечатанным в советских и европейских газетах, 12 мая войска Четвертого Украинского фронта полностью закончили ликвидацию остатков войск противника в районе мыса Херсонес.

В день, когда в очередной раз переламывалась судьба России, Бунин закончил работу над рассказом, события которого также происходят в переломном для России году и чья героиня, сознательно переломившая свою судьбу на «темную» и «светлую» половинки, как подметил еще Л. К. Долгополов, воплотила в себе загадочную душу России [3] .

В последнем пункте (прибавим мы от себя) Бунин неожиданно оказался близок к Александру Блоку.

3

Русский модернизм и великая русская литература в «Чистом понедельнике» тоже предстают двумя полюсами в сознании героини. С одной стороны, она приходит слушать лекцию Андрея Белого в московский «Литературно-художественный кружок» и пытается читать «Огненного ангела» Брюсова.  С другой — «долго» глядит «на чеховский могильный памятник» (VI, 195) на Новодевичьем кладбище, а на стене в ее комнате висит репродукция репинского портрета «Лев Толстой босой».

При этом Андрей Белый со Львом Толстым, изломанный (по Бунину) модернизм с великим реализмом, как и падение с вознесением, не только противостоят друг другу в прихотливом сознании героини (и, что еще важнее, в самом «Чистом понедельнике»), но и взаимодополняют друг друга, уживаются друг с другом.

Задача третьего, заключительного фрагмента нашей заметки — на примере отсылок в бунинском рассказе к Александру Блоку показать, что резкость и простота многочисленных переломов в «Чистом понедельнике» смягчается и отчасти компенсируется сложностью отношения Бунина к некоторым из тех явлений, которыми, казалось бы однозначно, маркируется в тексте негативный полюс, полюс «падения».

Как известно, автор «Чистого понедельника» терпеть не мог Блока, что отразилось, например, в его «Окаянных днях», где Блок попросту назван «человеком глупым» (VI, 277). В бунинских «Воспоминаниях» 1950 года черновые блоковские записи к неосуществленной пьесе о Христе обозваны «чудовищными низостями» (IX, 32), трагический финал поэмы «Двенадцать» — «галиматьей» (IX, 150), а сам Блок — «нестерпимо поэтичным поэтом» ( IX, 146).

Тем интереснее убедиться в том, что уже в первый абзац «Чистого понедельника» инкрустирована цитата из Блока. Приведем еще раз отрывок из этого абзаца: «…тяжелей гремели переполненные, ныряющие трамваи, — в сумраке уже видно было, как с шипением сыпались с проводов зеленые звезды» (VI, 189).

Словосочетание «зеленые звезды», разумеется, встречается в русской прозе не только у Блока, в частности, мы находим его в книге «Сестры» «Хождения по мукам» (1922) Алексея Толстого, в «Чапаеве» (1923) Дмитрия Фурманова, да и у самого Бунина в раннем рассказе «Танька» 1892 года: «Сани тихо бежали в чащах, опушенных, как белым мехом, инеем. Сквозь них роились, трепетали и потухали огоньки, голубые, зеленые — звезды… » (I, 273).

Однако для позднего Бунина образ «зеленой звезды», несомненно, ассоциировался именно с Блоком, а конкретнее — с тем блоковским инскриптом Валерию Брюсову на книге «Стихи о Прекрасной Даме», который автор «Чистого понедельника» привел и раздраженно откомментировал во все тех же «Воспоминаниях»: «Законодателю русского стиха, Кормщику в темном плаще, Путеводной Зеленой Звезде… » (IX, 27).

Еще одна явная цитата из Блока возникает на второй странице рассказа, когда героиня делится с героем своим обонятельным наблюдением: «Непонятно, почему, — говорила она в раздумье, гладя мой бобровый воротник, — но, кажется, ничего не может быть лучше запаха зимнего воздуха, с которым входишь со двора в комнату...» (VI, 190).

Реплика героини почти прямо отсылает нас к хрестоматийным строкам:

Морозной пылью серебрится

Его бобровый воротник… —

из первой главы «Евгения Онегина», причем эта отсылка функциональна, поскольку и в первой главе пушкинского романа, и в «Чистом понедельнике» праздная жизнь центральных персонажей показана через посещение ими театров, услаждение изысканными яствами и возведенное в ранг ритуала одевание и раздевание.

Но пушкинская цитата сплавлена в «Чистом понедельнике» с воспроизведением ситуации из начальных строк известнейшего стихотворения Блока 1908 года:

Она пришла с мороза,

Раскрасневшаяся,

Наполнила комнату

Ароматом воздуха и духов… 

В бунинском наложении цитаты из «Евгения Онегина» на реминисценцию из Блока было бы соблазнительно усмотреть попытку ненавистника модернизма «подправить» Блока с помощью Пушкина.

Однако к полемике диалог Бунина с Блоком в «Чистом понедельнике» отнюдь не сводится.

Во-первых, при помощи подтекстов из едва ли не самого известного блоковского стихотворения Буниным конструируется тот загадочный образ героини, о котором мы писали выше. Героиня часто предстает перед героем именно что «незнакомкой»: «…она была загадочна, непонятна для меня…» (VI, 189), «Это вы меня не знаете…» (VI, 194), «…вы даже и не подозреваете этого…» (VI, 194) и проч. и проч. Сначала сообщается, что герой «каждый вечер» «возил» героиню «обедать» в «рестораны» (VI, 189). Затем дважды и особо подчеркивается ее пристрастие к «шелкам» (сравним у Блока — «Девичий стан, / Шелками схваченный»). Потом героиня изображается проходящей «меж столиков»: «И она, улыбаясь, поднялась и, ловко, коротко притопывая, сверкая сережками, своей чернотой и обнаженными плечами и руками, пошла с ним среди столиков , провожаемая восхищенными взглядами и рукоплесканиями» (VI, 198). А в эпилоге к рассказу уже сам герой отчасти уподобляется лирическому герою «Незнакомки»: он «долго пропадал по самым грязным кабакам, спивался, всячески опускаясь все больше и больше» (VI, 200).

Во-вторых, в эпилоге к «Чистому понедельнику» бунинская аналогия «героиня — Россия», как мы уже отмечали, подкрепляется отсылкой к соответствующему стихотворению Блока. В его пятой строфе, как все помнят, Россия наряжена в «плат узорный до бровей», а в финале «невозможное» становится «возможным», когда и если «блеснет в дали дорожной / Мгновенный взор из-под платка...». В эпилоге к бунинскому рассказу абсолютно «невозможная» со всех точек зрения встреча героя с героиней и узнавание героя героиней обставляются почти «по-блоковски»: «…одна из идущих посередине вдруг подняла голову, крытую белым платом , загородив свечку рукой, устремила взгляд темных глаз в темноту, будто как раз на меня …» (VI, 200).

Но и тут Бунин не только цитирует автора «России», но и «исправляет» его. «Сколько было противных любовных воплей Блока: „О, Русь моя, жена моя”, и олеографического „узорного плата до бровей!”» (IX, 150), — негодовал Бунин в своих «Воспоминаниях». Сам он в «Чистом понедельнике» симптоматически заменил « узорный плат» на « белый плат».