Читать онлайн «Память (Книга вторая)». Страница 42

Сподвижники Чингиз-хана из сородичей-монголов один за другим умирали от ран, болезней и возраста, а многие уходили на, так сказать, заслуженную пенсию, увеличивая приток в войско и к его руководству немонгольского элемента. Чингиз-хан умер в 1227 году, когда ему было за семьдесят, и, возможно, никого из первых его монгольских партнеров уже не оставалось в живых, а их потомство рождалось от многочисленных разноплеменных жен и наложниц, как и у покойного великого хана, сына меркитки. Первенец его Джучи, рожденный от кунгиратки по имени Бортэ, имел около сорока сыновей от наложниц и жен. Одна была кераиткой, три — из того же «татаро-монгольского» рода кунгират (хонкират, кунрат, конрат, конграт), который этнологи числят тюркоязычным рядом с татарами и монголами в XV столетии, отличая его от тех и других даже вплоть до XIX века, а сыновья Орды, старшего сына Джучи, брали жен, кажется, из всех покоренных народов, в частности, согласно подробному реестру Рашид-ад-Дина, из меркитов, кераитов, татар, кипчаков, ойратов, найманов. Примеру владык, очевидно, следовали их подчиненные.

Неясный разноплеменный состав грозного скопища степняков, нежданно появившегося из глубин Земли Незнаемой, русские летописцы отметили в первых же своих записях, переложенных В. Н. Татищевым в несколько емких фраз: «Того же года приидоша языцы незнаеми, безбожнии агаряне, их же никто добре весть, кто суть, откуда изъидоша, и что язык их, коего племяни и что вера их. Зовутся бо татаре, кланяются солнцу, и луне, и огню. Нецы зовутся таурмени, ини зовутся кумане, инии монги. А инии сказуют, яко многи племены и народы от скиф восточных, совокупившиеся и други покоривше, заедино зовутся». Знаменитый же государственный деятель, историк, врач, богослов и полиглот азиатского средневековья Рашид-ад-Дин, служивший персидским чингизидам и хорошо знавший тему, писал еще шестьсот лет назад с предельной ясностью: «Многие роды поставляли величие и достоинство в том, что относили себя к татарам и стали известны под их именем, подобно тому, как найманы, джалауры, онгуты, кераиты и другие племена, которые имели каждый свое определенное имя, называли себя монголами из желания перенести на себя славу последних; потомки же этих родов возомнили себя издревле носящими это имя, чего в действительности не было». Выходит, в первом походе Батыя участвовало совсем ничтожное число тех, кого можно было назвать истинно монголами, если, по средневековым источникам и неоспоримым данным старой и новой исторической науки, Чингиз еще при жизни своей отрядил улусу Джучи (Орды, Бату) всего четыре тысячи единоплеменников с семьями? И нашествия на Русь в XIII веке собственно монголов или собственно татар не было и наши предки скрестили мечи с разноплеменным войском, подробный этнический состав коего никто и никогда в точности не установит?

Любознательный Читатель. Это разношерстное полчище степных завоевателей и не знало поражений. Что же его объединяло?

— Орды Чингиза и его потомков, состоявшие из разноязычных воинов, помнившие всяк свои предания и мифы, поклонявшиеся очень разным идолам и богам, были сцементированы простой и жесткой воинской организацией, животным страхом перед своими десятниками, сотниками и тысячниками, железной дисциплиной, поддерживаемой беспощадными наказаниями. За одного воина собственными жизнями отвечал весь десяток, за десяток рассчитывалась сотня. Невыполнение приказа или трусость в бою были преступлениями неслыханными, практически невозможными, и рядовые воины не могли такого даже во сне увидеть, потому что высшую цену им приходилось платить за куда более мелкие проступки. Если ты, неся охрану, оставил пост, а в бою из-за нежелания рисковать, легкого ранения, по неопытности-нерасторопности или какой другой причине вдруг не захотел, не сумел либо не успел помочь соседу, то после сражения тебя поставят перед твоим десятком, и к тебе медленно приблизится тот, кто через минуту займет в нем освобождающееся место, а ты останешься лежать на этой чужой земле с вырванным сердцем, как остался тот юный меркит, уйгур, найман или кипчак, кого таким способом умертвил после одной из битв ты, заместив его до поры до времени в этом храбром десятке псов великого хана, «покорителя вселенной». Если два воина поссорились между собой, вспомнив старую родовую вражду или заспорив по пустякам, повздорили из-за добычи или любых иных причин, которые никто разбирать не будет, — оба предстанут перед своей сотней, им накинут на ноги волосяные арканы, захлестнут грудь и, неспешно подтягивая, сломают позвоночники. В организации войска не было предусмотрено только одного — снабжения, и каждый воин должен был сам заботиться о прокорме себя и своего коня. И у него в походе не оставалось иного выбора — либо погибай от голода вместе с конем, либо грабь.

Культ жестокости и страха царил в империи, созданной Чингиз-ханом. Смертная казнь и в гражданской жизни была главным средством наказания. Ею каралось не только убийство, кража, скупка краденого, грабеж, сокрытие беглого раба, чародейство, превышение власти. Ломали спину или вырывали сердце у тех, кто подавится пищей, наступит на порог ханской юрты или помочится в его ставке, искупается или постирает одежду в реке, кто умертвит скотину не по «правилу», согласно которому надлежало в разверстую грудную клетку барана или жеребенка ввести руку, нащупать сердце и сдавливать его до тех пор, пока животное не умрет.

Смерть ждала даже того, кто допустит, как пишет Г. Е. Грумм-Гржимайло, «не вполне точное изложение мыслей Чингиз-хана в проекте письма»… Все это исходило, кстати, не из обычаев, правовых норм или морали народа, породившего Темучина, а из свода правил — ясы, авторство которой приписывается Чингиз-хану, хотя неизвестно, был ли этот свод законов зафиксирован на бумаге — сам-то Чингиз ни читать, ни писать не умел.

Любознательный Читатель. И был тем не менее выдающимся полководцем средневековой Азии.

— Он был создателем империи насилия, циничнейшим политиканом, умеющим загребать жар чужими руками, и, как неизбежное следствие, — человеком без морали, вся жизнь которого была наполнена убийствами и предательствами, клятвопреступлениями и бесчисленными нарушениями своей собственной ясы. Эти качества выходили за рамки морали даже того жестокого века, если автор монгольского «Сокровенного сказания», написанного в 1240 году в сердце империи, на Керулене, счел нужным отметить его подлость, злобность, мстительность, трусость.

— Чингиз был трусом?!

— Иногда храбрецом, иногда трусом. Отец тринадцатилетнего Темучина говорит будущему тестю: «Страсть боится собак мой малыш». Но вот он уже взрослый, женатый человек солидной комплекции. При набеге соседних кочевников он бросает на произвол судьбы не только единоплеменников, вступивших в сражение, но и молодую жену, ставшую добычей врагов, и скрывается в горно-лесные дебри, где он сам говорит о себе так: «Я, в бегстве ища спасения своему грузному телу, верхом на неуклюжем коне… взобрался на гору Бурхан. Бурхан-халдуном изблевана жизнь моя, подобная жизни вши. Жалея одну лишь жизнь свою, на одном-единственном коне, бредя лосиными бродами, городя шалаши из ветвей, взобрался я на Халдун. Бурхан-халдуном защищена, как щитом, жизнь моя, подобная жизни ласточки. Великий ужас я испытал».

— Но это литературное произведение…

— В «Сокровенном сказании» приводится множество фактов, которые не оспаривает история. Еще в детстве Темучин по пустяшному поводу и подло, в спину, убивает своего брата, и родная мать сравнивает его с демоном. Потом вероломно расправляется со степным богатырем-соперником Бури-Боно, казнит своего побратима Чжамуху. Есть в монгольском жизнеописании Чингиза совершенно отвратительные подробности, ярко, однако, характеризующие его как человека. В одном из сражений со своими единоплеменниками тайчжиутами он получил ранение в шейную артерию, очевидно, отравленной стрелой, и его подручный по разбою Чжельме долго «отсасывал запекавшуюся кровь». Потом Чжельме пошел на страшный риск, чтобы добыть из вражеского стана молока или кумыса. Очнувшись, раненый «обратил внимание на грязную» мокроту — Чжельме отхаркивал отсосанную кровь во все стороны. «Что это такое? Разве нельзя было ходить плевать подальше?» — брюзгливо спросил Темучин своего спасителя. И вот как он потом расправился с тайджиутами, ведущими свое происхождение от легендарной прародительницы всех собственно монголов Алан-Гоа: «…перебил и пеплом развеял он Аучу-Баатура, Ходан-Орчана, Худуудара и прочих именитых Тайчиудцев, вплоть даже до детей и внуков их, а весь их улус пригнал к себе и зазимовал на урочище Хубаха»… Некоторые исследователи предполагают, что на черной совести Чингиз-хана и тайное убийство старшего сына Джучи, отца Батыя, о чем он распорядился за несколько месяцев до смерти, чтобы оставить империю более сильному наследнику. Чингиз-хан хорошо умел, как говорится, подбирать кадры, выдвигая способных военачальников и поручая им всю грязную работу по грабежу и уничтожению народов и государств. Для достижения этих целей, а также для поддержания порядка в своей империи он проявлял последовательность и действительно необыкновенную волю. И очень трудно различить, какие злодеяния Чингиза мотивируются его целями, а какие — особенностями характера этой личности.