Читать онлайн «Исповедь Макса Тиволи». Страница 24

Наутро я уже почти ничего не помнил о той ночи, а Хьюго больше никогда не упоминал о ней. Наверняка в ту пору он выслушивал огромное количество глупой болтовни обкурившихся пьяных приятелей и, разумеется, простил меня.

В первый день женитьбы он весело махал мне из окна поезда. Думаю, Хьюго отчасти женился из-за любви… Но главным образом он женился из-за страха, как поступает большинство мужчин. Впрочем, не мне копаться в сердце Хьюго. Он познакомился со своей невестой через несколько месяцев после нашего разговора, катал ее на такси и кебах по всему городу, кормил цыплятами в скорлупе в знаменитом ресторане Сан-Франциско — «Пуделе», а через год сделал предложение. Со мной Хьюго посоветовался только о цвете перчаток (желто-коричневых, как я уже говорил). Какие же мужчины смешные: в пабе они слезно умоляют вас не покидать их, а потом идут и женятся, не говоря вам ни слова, будто вас это нисколько не касается.

Вскоре после свадьбы Хьюго получил офицерский чин и взял курс на Филиппины, где его капитан за один день отбил у испанцев остров Гуам. Тем временем моя мама открыла золотую жилу (или третий глаз, как она сама это называла) — сосредоточила свои усилия на погибших в Гражданской войне. Женщины в старых кружевных чепцах повалили толпами, они сидели в затемненной гостиной и внимали маме, вещавшей об ужасах Колд-Харбора: «Вокруг целое поле мертвецов, и я среди них, мама… Я не чувствую ног». Мама вдавалась в такие подробности, что ошеломленные женщины нередко забывали оплатить сеанс, и нам приходилось напоминать о чеке по почте.

Мне к тому времени исполнилось двадцать пять, и внешне я напоминал мужчину лет сорока: полного, элегантного, с приглаженными усиками. Я выглядел как мамины ровесники. Точнее, в 1895 году мы словно бы поравнялись, уважительно раскланялись и разошлись каждый в свою сторону: к зрелости и к юности.

Я забыл только о том, что пока мама и Мина взрослели — первая посеребрила шиньоны, вторая научилась кокетливо смеяться, — я все ближе подходил к своему истинному возрасту. В двадцать лет я даже отдаленно не напоминал молоденького, а теперь мне было почти тридцать и выглядел я почти на столько же. Пусть я и не олицетворял собой юность, однако стремительно приближался к ней своим особым путем, и все больше прекрасных леди глазами, полными детского восторга, смотрели на меня из окон экипажей, такси и витрин. Однако я воспринимал мир как толпу скучных людишек, которых хлебом не корми — дай посмеяться над моей жизнью, и считал, что эти милые девушки просто рассматривали мою забавную одежду, а розовые орхидеи их улыбок — обыкновенная насмешка над моим уродством. Я не понимал безмолвных намеков встречных дам. Я не понимал, что мои железы, похожие на кокон шелкопряда, вышли из стадии уродливости и стали молодыми и здоровыми. Изменился век, менялись времена года, и все-таки я не замечал изменений, пока не подхватил счастливую и ужасную болезнь.

Какое же это счастье — ходить по земле. Почти никто этого не понимает, миссис Рэмси, а сейчас у меня есть время записать, как все произошло.

Это случилось в марте 1906 года, на Филлмор-стрит. Утро меня удивило; такое теплое и ясное для марта, такое милое, что люди в изумлении вплывали в парк «Золотые ворота». Верхушки экипажей были откинуты, и повсюду виднелись женщины, прогуливавшиеся в самых светлых из своих летних платьев, надетых впервые. Женщины улыбались в сиянии нежных тканей, однако — предусмотрительные леди — захватили с собой меха на случай, если весеннее чудо прекратится. Яркое, жаркое, солнечное утро в Сан-Франциско! С ума сойти! Шок был такой же, как если бы вы против обыкновения купили роман занудного графомана и вдруг обнаружили там восхитительные эпизоды, наполненные непередаваемой красотой и восторгом, которые нельзя было даже представить в устах столь скучной личности.

Моя память хранит образ самой обыкновенной улицы, сегодня он кажется потерянным навсегда. Лошади везли телеги с товарами для богатых жителей холма; китайцы тащили на плечах мешки с овощами, подходили к черному входу домов и перекрикивались с поварами; по тротуарам в огромном количестве прогуливались мужчины и женщины, радовавшиеся прекрасному весеннему дню. В тот год во мне произошла еще одна значительная перемена: я наконец сбрил бороду. Я прогуливался, щеголяя клетчатым галстуком-бабочкой и модной шляпой с загнутыми полями, я выглядел на тридцать пять лет и сиял от счастья, поскольку в этот краткий период жизни моя внешность полностью соответствовала возрасту.

Раздался страшный вопль. Я повернулся так быстро, что с головы слетела шляпа. По дороге ехал экипаж, набитый многочисленным семейством, выбравшимся на пикник, навстречу коляске с холма несся автомобиль. Я помню, как в коляске вскочила маленькая девочка и показала пальчиком на монстра, который всего через мгновение убил ее: монстр из сна, из книги, из мерцающего полумрака театра слайдов. Я помню, как ветер взметнул ленты соломенной шляпки — две змеи, готовившиеся к броску, как вся семья в немом ужасе вскочила на ноги, лошадь таращила испуганные белки глаз на механического убийцу, как бился в конвульсиях водитель машины, пока его спутница в английской блузе прямо по нему выползла из автомобиля, ничуть не стесняясь откровенно сексуальных поз, и подралась с полицейскими. Не стоило большого труда догадаться, кто из ошеломленного семейства — родители девочки. Мать схватила дочь за талию и понесла ребенка к обочине, отец предупреждающе вскинул руку, дабы остановить приближавшуюся машину. Я не видел ужасного события, а может, человеческий разум избавляет нас от страшных воспоминаний. Я помню только звук, описать который не в силах.

Однако я хочу рассказать вовсе не о несчастном случае. Мне доводилось наблюдать и более жуткие картины. Главным событием того солнечного дня смерти было то, что я отвернулся, и решение отвернуться превратило мою жизнь в то, чем она стала. Я отвернулся от жуткой сцены и взглянул в жаркое, яркое, невероятное небо и отчетливо увидел там яркое, жаркое, невероятное зрелище.

Глаз. Ясный карий глаз, в котором отразилась гибель девочки. Обрамленный пушистыми ресницами сияющий глаз женщины.

Какой женщины? Эх, читатель. Эх, беззаботный невнимательный читатель.

Рядом стояла Элис. Время-предатель изменило ее.

Не безжалостно, как вы подумали, а самым обыкновенным образом. Девушка стала выше, волосы ее потемнели. Широкие плечи, смягчившийся подбородок, ясное круглое лицо, лишившееся детской пухлости, легкие морщинки вокруг глаз, как и следовало ожидать, подчеркнули каждое издавна мне знакомое выражение. На удивление бледная и напудренная, с капелькой пота на крыле носа, сиявшей, будто украшение индийской невесты. Это была не та девочка, которую я знал. Круглого мягкого лица, неспособного стать суровым, как бы сильно его обладательница ни гневалась, уже не было. Нежные скулы, влажные листочки ясных глаз, подвижное тело с маленькой грудью; все пропало: мягкость, розовая кожа, девочка.

Более того. Она стала одновременно плавнее и четче; мечтательный взгляд испарился, однако на первый план вышла ранее дремавшая женская чистота. Элис засияла новой гранью красоты. Она уже не была той четырнадцатилетней девочкой, вдохнувшей мне в рот колечко дыма; она была истинной тридцатилетней женщиной.

— Господи! — в едином порыве вскрикнули мы, и на миг я даже подумал, что Элис так удивилась нашей встрече. Однако в следующую минуту мне стало ясно: ее возглас был вызван гибелью девочки. Я обернулся: тело девочки прикрыли, несколько мужчин собирались оттащить разбитую машину к обочине. Спутница неумелого водителя уже вполне оправилась и взяла у молодого человека пальто, дабы прикрыть разорванную юбку. Смертельно раненная лошадь обреченно кивала головой, стоя неподалеку от места аварии. Трудно было сказать, нуждался ли еще кто-нибудь в помощи. Под горку катились руль и шина, вскоре они исчезли вдали. Все звуки слились в единый встревоженный гул толпы. Ну разве только один перекрывал стоявший гвалт — радостный стук бесчувственного сердца.

— Пойдемте, — сказал я и предложил Элис руку, зная, что не буду отвергнут среди всеобщей паники.

Мои ожидания оправдались: Элис испытующе посмотрела на меня, взяла под руку и пошла вместе со мной. Я даже не успел осознать свою удачу, ведь я наконец нашел свою возлюбленную; впрочем, истинные верующие не удивляются чудесам.

Только подумайте, как мне повезло: она меня не узнала!

Я вступал в самую прекрасную пору жизни — лишь тогда я казался тем, кем был, — и в это счастливое время Бог преподнес мне подарок, которого я жаждал больше всего на свете. Я подыскал уютную чайную с красными бумажными обоями и задернутыми занавесками, чья желтая ткань благодаря прохожим стала сценой целого театра теней. Увы, стоило нам сесть и сделать заказ, как я осознал свою удачу и потерял дар речи. Свершилось! Мечта сбылась. Я сидел напротив Элис, совсем как в прошлый раз. Слышал ее вздох, когда принесли чай. Видел сладострастно прикрытые веки, когда Элис надкусила пирожное. Смотрел на пятнышко такой знакомой сияющей розовой кожи, которое она забыла напудрить. Мы беседовали, и я был счастлив. Если уж судьба вручила мне вместо тела маскарадный костюм и лишь благодаря этому маскараду я мог быть рядом с возлюбленной, я смирюсь. Элис никогда не узнает. Ей даже не обязательно любить меня. Я заметил на ее пальце золотое кольцо.