Читать онлайн «Енисейские очерки». Страница 37

Все это как-то выбило из колеи, растревожило, и Алексей, взяв бутылку водки, пошел к Степану — своему бывшему напарнику, а теперь, когда они разделились, соседу по участку и товарищу, с которым они уже много лет вместе заезжали на охоту, и вообще работали на пару по хозяйству: рыбачили, ловили лес и ставили сено для Степановых коров. Степка был невысокий, очень крепкий мужик с рыжей, будто сделанной из толстой проволоки, бородой, которая от лежания сминалась на-сторону, и по которой можно было определить, на каком он боку спал. Степка курил как паровоз, никогда не пьянел и осенью таскался по тайге до самой поздноты, стреляя соболей из-под фонарика, а когда приходил в избушку, сжирал банку перца в томате, запивая холодной водой, потом, пыхтя папиросой, бежал с фонариком проверять какой-нибудь любимый капкан, а потом уже только забирался в избушку, раздевался, ел и рассказывал о своих приключениях. Степкин кобель, такой же рыжий и крепкий, приходил вовсе поутру, с утянутым брюхом и черной от земли пастью. "Опять, ишак, буровыми работами занимался" — говорил Степка. Как-то раз после подобной битвы с ушедшим в корни соболем у Рыжего застряла меж зубов поперек неба палка. Пасть начала гнить. Обнаружилось это, когда они все вместе ехали в лодке. Ребята не растерялись и быстро вытащили палку большой отверткой.

Степан был мужиком опытным, выносливым, изобретательным и остроумным. Караулил он как-то по осени медведя возле убитого сохатого. Темень, медведь все не идет и не идет. Степка решил уже плюнуть и слезть с лабаза, когда раздалось настороженное фырканье, но снова пришлось ждать — почуявший неладное медведь еще долго бродил кругами вокруг мяса. Степану к этому времени невыносимо приспичило по малой нужде, он терпел-терпел, опасаясь, как бы на зверя не нанесло запах, а потом не выдержал и находчиво помочился в собственный бродень, о чем потом с хохотом рассказывал мужикам.

Степан обожал дурачить приезжих разнообразными байками. Каждый год прилетал из Москвы напористый толстяк-профессор, сделавший карьеру на опросах охотников. Он держался по-свойски, говорил "кедра", "зимовье" и донимал мужиков распросами про "интересные случаи". Останавливался он на метеостанции. Степан заходил к нему с робкой улыбкой, профессор хлебосольно басил:

— Ну здравствуй, Степан, садись. Рассказывай, где был? Кого видал?

— На весновке был.

— На весновке… А видал кого?

— Видал? Инспектора…

— Да нет, я из пернатых спрашиваю.

— Из пернатых? Гуся видал.

— Какого гуся-то?

— Гуменника.

— А добыл?

— Ясно-море, добыл.

— И каков гуменник нынче?

— Жирен — вся кишка залилась.

— А из мелких птиц кого видал?

— Да не смыслю я в йих — все одно: жаворонки. Хотя, припоминаю: питюжку видал махонькую.

— Какую махонькую, покажи?

— Махонькая, с букарицу. Сама сцветна, носок длинный и крылышками стрекотит, как вертолетик.

— ?

— У цветка видал.

— Степан, постой! Степан! Да ты точно ли?

— Да куда уж точней. У цветка вьется, как привязанная. Думал бабочка сначала.

— Добыть надо было… Нет, не может быть! Неужто залет такой? Степан, ты знаешь, кого ты видел? Слыхал — нет, про колибри?

— Ну почему "не при калибре"? Обижаете. Всегде при калибре при двенадцатом, да только жаворонков не бью я.

Еще придумали Алексей со Степаном некий эвенкийский поселок в верховьях Бахты, до которого они никак не могли добраться, хотя точно знали, что он там есть. Родилось это, когда они увозили по Бахте приезжих ихтиологов. Последних отличала редкая нелюбовь к рыбалке. У них была с собой резиновая лодка и огромная желтая палатка, которую те весь вечер ставили, а потом спали в ней как убитые до позднего утра. Степка с Алексеем ночевали у костра под брезентовым козырьком, проснувшись, кипятили чай, а потом, тяжко вздохнув, шли будить своих пассажиров. Алексей помнил эти нудные побудки, желтое нутро палатки, в котором все тоже имело желтый оттенок, сугробы спальников и богатырский храп их обитателей. Как-то с одной случайной фразы и еще совсем наощупь завязался разговор о некотором поселке вверху, куда они может быть сгоняют за водкой, когда довезут пассажиров до места. Те недоверчиво прислушались, переспросили, но глядя на серьезные лица своих мотористов, поверили, особенно после того, как вошедший в роль Степка рассказал фантастически правдоподобную историю про тамошнюю "хитромордую, спасу нет" продавчиху Полинку Зимогляд. Потом кто-то спросил, как называется поселок, и Степка, пряча лицо в дыму и давясь от смеха, прохрипел непонятное, но необыкновенно подходящее названье. "Как-как?" — переспросили ихтиологи. "Шыш-тын-дыр!" — отчетливо повторил Степка, и Алексей, поперхнувшись чаем, откатился от костра. Ихтиологи уже давно уехали, а Степан с Алексеем, продолжая играть в этот самый Шыштындыр, настолько далеко зашли, что уже почти поверили в существование этого таинственного блуждающего поселка, в котором живут дружные, помешанные на тайге, мужики и который Алексей с тех пор частенько видел во сне.

Через неделю после Мартимьяна отправились и Степан с Алексеем, загрузив по борта свои длинные черные деревяшки. Алексей, нахохлившись, сидел за румпелем. На грузе, укрытом затвердевшим брезентом с лужицами воды, внюхивались в ветер собаки. Впереди за горбом волны в водяной яме маячила лодка с горкой груза, Степановой спиной и облачком пара за мотором, справа, теряясь на повороте за белесой стеной дождя, тянулся берег с черными мокрыми камнями, жухлой травой и ярко-желтым лиственничником. На второй день пути напарники остановились попить чаю перед длинной, грозно грохочащей, шиверой. Развели костер на больших камнях у берега и пока грелся чайник, выпотрошили убитых по дороге крохалей и выкинули кишки рядом в воду. Дождь перестал, но низкие серые тучи продолжали мчаться наискосок реке, свисая лохмотьями по волнистому кедровому увалу. Шел парок изо рта и приятно знобило от костра. Они попили чаю, а перед тем как ехать, кидали спиннинги и вытащили двух тайменей, в брюхе у которых, приехав вечером в Степанову избушку, обнаружили крохалиные кишки. За бутылкой спирта напарники продолжали обсуждать случившееся — никак не укладывалось в голове, что пока они сидели у костра, в двух шагах в кристально-прозрачной воде кормились две метровые рыбины.

Подпортила настроение Степанова рация, замолчавшая после двух слов, едва хотели переговорить с Мартимьяном. Они молниеносно ее разобрали, истыкали отвертками, но ничего не добились и разговаривали по Алексеевой. Мартимьян уже развез продукты и занимался теперь рыбалкой и заготовкой птицы на приваду, в его голосе чувствовалась спокойная забота. Несмотря на подкачавшую рацию, вечер прошел весело. Алексей и Степан, из которых шумно выходила поселковая дурь, развели весь свой запас спирта, горланили песни и приставали к Мартимьяну, чокаясь с микрофоном и крича: "Мартимьяха! Говори, змей, уважашь нас или нет?" пока тот не сказал:

— Мужики, вы мне надоели, лучше приемник слушать, чем вас. До связи.

В последней Степкиной избушке на Молчановском пороге выгрузили Алексеев "буран". Степка одобрительно смотрел, как Алексей в густейшем синем облаке загонял его в гору и как летели из-под гусениц мелкие камешки. Степка остался рыбачить, а Алексей нацепил на винт железное огражденье и поехал к себе на участок. Рацию он оставил Степану — чтобы тот связался с деревней и нижний сосед привез ему запасную взамен сломанной. Ехал долго — пролет между избушками был большой и порожистый, река делала крюк, поэтому он и оставил "буран" — проще было его потом угнать тайгой. Сыпал дождь, гремели пороги, откидывался, взревая, мотор от ударов по камням, но он все ехал, расстегнув ворот азяма, вдыхал налетающий ветер и дождь, и время от времени отчерпывая банкой воду, дрожавшую мелкой сеткой на дне лодки. Стыла рука и перехватив румпель, он отогревал ее под парящей струйкой сзади мотора.

За поворот от избушки открылась меж берегов, густо желтых от облетающих лиственниц, фиолетовая, покрытая голым березняком, сопка. Приехав, Алексей затопил печку и пока выпаривалась сырость, разгрузил лодку, снял с лабаза оставшиеся с прошлого года продукты, обошел поленницы, а потом достал из-под нар тозовку, сел у костра на ящик и, щурясь от едкого и долгожданного дыма, долго и неторопливо протирал затвор и чистил ствол куском проволоки.

Под вечер, едва он разделся, поужинал и лег на нары, заболело в груди слева. Вскоре добавился какой-то стук, неудобство во всей левой половине груди, которое, разрастаясь, превратило все тело в один огромный пульс. Алексей, перебравший за свою жизнь кучу двигателей, и к своему организму относившийся как к механизму, стал соображать, что за неисправность и как с ней бороться. "Ладно, завтра никуда не поеду, сеть поставлю, отдохну", — решил он, и после колебаний, съел таблетку, — уж очень было досадно за испорченный праздник приезда. Он вспомнил, что нечто подобное было с ним, когда он перезанимался в деревне штангой из тракторных катков.