Читать онлайн «Сатанинские стихи». Страница 24

Это он. Махаунд-бизнесмен, поднимающийся на свою горячую вершину в Хиджазе.[536] Мираж города под ним сверкает на солнце.

Джахильский город[537] целиком состоит из песка;[538] его структуры сформировались, выросши из пустыни. Это — зрелище, достойное удивления: окруженное стеной, четырехвратное, все это чудо сотворено его горожанами, изучившими секрет преобразования прекрасного белого дюнного песка — материала самого непостоянства, квинтэссенции хаоса, изменчивости, предательства, бесформенности — в строительный материал и алхимически вплетающими его в ткань недавно созданной ими стабильности. Это — люди, всего лишь тремя или четырьмя поколениями отделенные от своего кочевого прошлого, когда они были столь же лишенными корней, как дюны, или же укоренившимися в убеждении, что дорога — это и есть дом.

Учтите, что мигрант может, в принципе, обойтись без путешествий; это не более чем необходимое зло; цель — в пункте назначения.

Еще совсем недавно, будучи проницательными бизнесменами, джахильцы поселились на перекрестке маршрутов больших караванов и обуздали дюны по собственному разумению. Ныне песок обслуживает могущественных городских торговцев. Вымощенные булыжником, пролегают извилистые улицы Джахилии; ночью золотой огонь сверкает в жаровнях отполированного песка. Стекло блестит в окнах — в длинной череде узорных окон на бесконечно высоких песчаных стенах торговых палат; запряженные ослами телеги на гладких кремниевых колесах катятся вперед по переулкам Джахилии. В своей злобе я иногда представляю пришествие великой волны, высокую стену пенящейся воды, с ревом несущейся сквозь пустыню, жидкую катастрофу, наполненную мимолетными лодками и воздетыми руками утопающих, приливную волну, готовую обратить эти тщетные песчаные замки в небытие, в зерна, из которых они возникли. Но здесь нет никаких волн. Вода в Джахилии — враг. Несомая в глиняных горшках, она ни в коем случае не должна быть пролита (уголовный кодекс жестоко карает нарушителей), поскольку там, где она упадет на землю, городу грозит разрушение. Ямы появляются на дорогах, здания кренятся и шатаются. Водоносы Джахилии — ненавистная необходимость, парии,[539] которых нельзя игнорировать и потому невозможно прощать. В Джахилии никогда не идут дожди; нет никаких фонтанов в кремниевых садах. Несколько пальм стоят во внутренних двориках, их корни путешествуют вдаль и вширь под землю в поиске влаги. Вода в город поступает из подземных рек и колодцев, один из которых — легендарный Земзем в сердце песчаного концентрического города, рядом с Домом Черного Камня.[540] Здесь, у Земзема — нерешительный, презренный водонос, доставляющий живительную, опасную жидкость. У него есть имя: Халид.[541]

Город бизнесменов, Джахилия. Название племени — Народ Акулы.[542]

В этом городе обизнесменившийся пророк Махаунд создал одну из великих мировых религий; и подошел в этот день, в день своего рождения, к критической точке своей жизни. И был шепоток на ухо: Какова твоя суть? Человек-или-гном?[543]

Мы знаем этот голос. Мы слышали его однажды раньше.

Пока Махаунд поднимался на Конус, Джахилия праздновала иную годовщину. Древних времен, когда патриарх Ибрахим вошел в эту долину с Агарью и Исмаилом,[544] их сыном. Здесь, в этой безводной, дикой местности, он отказался от нее. Она спросила его: быть может, такова Божья воля? Он ответил: так. И ушел, ублюдок. Издревле люди использовали Бога, чтобы оправдать свои беззакония. Неисповедимы пути его,[545] — говорят люди. Неудивительно тогда, почему женщины обращаются ко мне.

Но я не буду отклоняться от сути; Агарь не была ведьмой. Она поверила: теперь, конечно, Он не позволит мне погибнуть. Когда Ибрахим оставил ее, она кормила ребенка грудью, пока не закончилось молоко. Тогда она поднялась на два холма — сперва Сафа, затем Марва,[546] — и в отчаянии бегала от одного к другому, стараясь разглядеть шатер, верблюда, человека. Она ничего не увидела. Именно тогда к ней явился он, Джибрил, и показал ей воды Земзема. Поэтому Агарь выжила; но зачем теперь собираются паломники? Праздновать ее спасение? Нет, нет. Их праздник — в честь посещения долины (кем бы вы думали) Ибрахимом. Во имя этого любящего супруга они собираются, поклоняются и, прежде всего, тратят деньги.

Джахилия сегодня полна парфюма. Ароматы Аравии, Arabia Odorifera,[547] висят в воздухе: бальзам, кассия, корица, ладан, смирна.[548] Пилигримы пьют финиковое вино и гуляют на большой ярмарке в честь праздника Ибрахима. И средь них бродит один, чей морщинистый лоб противопоставляет его веселой толпе: высокий человек в свободных белых одеяниях, он почти на целую голову выше Махаунда. Его борода покрывает изгиб высокоскулого лица; его походка демонстрирует плавность, смертельную элегантность мощи. Как зовут его? — видение, в конечном счете, выдает его имя; оно тоже изменено грезами.[549] Вот он, Керим Абу Симбел,[550] Гранди[551] Джахилии, муж свирепой, прекрасной Хинд. Глава совета градоправителей, богатый сверх меры, владелец доходных храмов в городских воротах, несметного числа верблюдов, проводник караванов, жена его — лучшая из красавиц земли: что могло поколебать несомненные достоинства такого человека? И все же в жизни Абу Симбела тоже приближается кризис. Имя грызет его, и нетрудно догадаться, какое: Махаунд Махаунд Махаунд.

О великолепие дивных торгов Джахилии! Вот в широких душистых шатрах — множества специй, листьев сенны,[552] душистого дерева; здесь можно найти торговцев духами, конкурирующих за носы паломников — и за их кошельки тоже. Абу Симбел прокладывает себе путь через толпы. Торговцы — еврейские, монофизитские,[553] набатейские[554] — покупают и продают серебряные и золотые слитки, взвешивая их, проверяя монеты на зуб. Есть лен из Египта и шелка из Китая; оружие и зерно из Басры.[555] Там азартные игры, и выпивка, и танцы. Есть рабы на продажу — нубийские,[556] анатолийские,[557] эфиопские. Четыре фракции Акульего племени управляют отдельными зонами ярмарки: в Алых Шатрах — ароматы и специи, тогда как в Черных — ткань и кожа. Среброволосая группировка отвечает за драгоценные металлы и мечи. Развлечения — игра в кости, исполнительницы танца живота, пальмовое вино, курение гашиша и опия — является прерогативой четвертой четверти племени — Владельцев Пестрых Верблюдов, заведующих также работорговлей. Абу Симбел смотрит в палатку с танцовщицами. Пилигримы сидят, сжимая кошельки в левой руке; время от времени монеты перемещаются из мешочка в правую ладонь. Танцовщицы трясутся и потеют, и их глаза неотрывно следят за кончиками пальцев паломников; когда перемещение монет прекращается, танец завершается тоже. Большой человек отворачивается и опускает полог шатра.

Джахилия выстроена чередой грубых концентрических кругов,[558] ее здания расходятся вокруг Дома Черного Камня примерно в порядке богатства и ранга. Дворец Абу Симбела находится в первом круге, самом внутреннем кольце; Абу совершает свой путь вниз по одной из неровных, продуваемых ветром радиальных дорог, мимо множества городских провидцев, которые в обмен на деньги паломников щебечут, воркуют, шипят, одержимые всяческими птичьими, звериными, змеиными джиннами. Волшебница, потерпевшая мимолетную неудачу в своих поисках, приседает на его пути:

— Не желаешь ли похитить девичье сердце, дорогой? Не желаешь ли прижать врага к ногтю? Испытай меня; испытай мои маленькие узелки![559]

И, поднявшись, покачивает спутанной веревкой, ловушкой для человеческих жизней, — но, разглядев теперь, к кому обращается, позволяет своей руке разочарованно опуститься и, что-то бормоча под нос, ускользает в песок.

Всюду шум и толкотня. Поэты стоят на ящиках и декламируют, пока паломники швыряют монеты им в ноги. Некоторые барды[560] произносят раджазы,[561] четырехсложный метр которых, согласно легенде, был навеян темпом идущего верблюда; другие читают гасиды[562] — поэмы своенравных хозяек, безрассудного риска, онагровой[563] охоты. День или около того длится ежегодное поэтическое состязание, после которого семь лучших стихов будут прибиты к стенам Дома Черного Камня. Поэты оттачивают форму весь свой долгий день; Абу Симбел смеется над менестрелями,[564] поющими порочную сатиру, ядовитые оды, заказанные одним вождем против другого, одним племенем против своего соседа. И приветливо кивает, узнав одного из поэтов, проходящего в шаге от него, — остроглазого худого юнца с беспокойными пальцами. Этот молодой памфлетист уже обладает самым едким языком во всей Джахилии, но Абу Симбел относится к нему наиболее почтительно.