Читать онлайн «Бог X.». Страница 35

Русско-американская борьба полов

В 1989 году был подписан договор о безвизовом режиме для эскимосов двух стран. В Номе подготовились к туристам, открыли курсы русского языка, местные магазины стали принимать рубли. Но после прилива чувств наступило охлаждение. Если в начале 90-х годов 40 самолетов аляскинской компании Bering Air летали каждый месяц на Чукотку, теперь летает один. Почему?

Сравнивать сегодняшнее положение дел на Чукотке и Аляске так же бессмысленно, как провести футбольный матч между командой дворовых хулиганов и сборной страны.

– С русскими трудно общаться, пожаловалась мне главный редактор газеты «Номский слиток» Нэнси Макбюир. – Они требуют, чтобы вы с ними пили волку, и так много курят, что приходится после них всю одежду отправлять в стиральную машину.

– Вы печатаете новости с Чукотки?

– Нет места. У нас и без русских хватает гостей – японцев, канадцев, шведов.

По-американски полная, отекшая, но со свежим по-северному лицом, Нэнси – явная противница сближения с Россией. Ее отпугивает непонятная культура, где успех считается подозрительным делом, инициатива наказуема даже с точки зрения морали. Обе большие нации слишком самоуверенны. Им кажется, что их базовые ценности лучше всех.

Война ментальностей идет и в самом Номе. Миловидная, сладкая Саша Т., воспитательница детского сада, побывала замужем за американским коммерсантом, открывшим магазин в ее родном поселке Провидение:

– Не представляете себе, как трудно жить с американцем! Мы привыкли быть нежными, сентиментальными, нам нравится, чтобы нам говорили ласковые вещи, а он ест суп и молчит. Вкусно? – Что-то хмыкнет и снова молчит. И каждый в семье складывает деньги в свой кошелек, скрывает заработки. Он у меня даже деньги за бензин брал, когда куда-нибудь вез! Ну, как после этого с ним ложиться в постель? Одно унижение. То ему кажется, что мне лет больше, чем надо, то – сиськи криво висят. А он выпьет пива и – в бар, с эскимосками целоваться. Они – доступные… Он и в постели молчит. Тебе хорошо? – Молчит. Тебя поласкать? – Молчит. Американцы только на людях скалят зубы, у них всё nice, а как придут домой – из них такое прет! Он и посудой бросался в меня, и даже бил в живот – вот вам и nice!… Я сбежала от его издевательств. Он не поверил своим глазам, когда я ушла. Он даже с цветами приходил уговаривать, чтобы вернулась. Я посмотрела на букет и говорю:

– Что же ты такой дешевый букет купил, слабый ты человек!

А мужчины бесятся, когда их слабыми называют – он букет швырнул в угол… но потом все равно приходил, упрашивал. Я не вернулась.

Русские исповедуются с отчаянной легкостью, словно раздеваются на публике.

– После Америки возврата в Россию нет, – неожиданно добавила Саша. – Здесь заряжаешься силой предпринимательства, она в России еще редкость. Хочу открыть свой детский сад. И я здесь нашла Бога. Через пастора… Он неженатый.

В дверях ее скромного дома возник человек, о ком я уже был наслышан от Саши – Николай Борисенко. Горный инженер бежал с Чукотки:

– Я чудом остался жив, – признался он. – На Чукотке все воруют. А я, урод, – честный. Вот и сижу здесь. Сначала работал в золотой компании, теперь таксист. Поездим ночью на моем «вэне»?»

Ночь была бурной. В Номе пьют не хуже, чем в России. Эскимоски-алкоголички, теряя туфли и украшения, требовали везти их, не вяжущих лыка, из одного ночного бара в другой, то одних, то с мужчинами. Когда Николай простаивал без дела, он «крыл» Ном не хуже Чукотки:

– Знаете, на чем стоит Ном? На паразитстве! Федеральные власти разрешают эскимосам бить морских животных, во всем льготы. И те деградируют, дерутся, домогаются малолетних дочерей – из политкорректности об этом не принято писать. Эскимосы сосут из государства ссуды. А белые крутятся вокруг эскимосских денег. Некоторые женятся на эскимосках, как на кредитной карте!

Я вышел на рассвете из такси, как отравленный. Есть черта у русских правдолюбцев – утопить мир в чернухе. И я понял, почему Саша предпочитает Николаю неженатого пастора.

Я бесцельно слонялся по Ному несколько дней, в ожидании полета на острова Диомеда, пока не встретился с хозяином магазина «Чукотско-Аляскинская компания», Виктором Голдзберри. Он торгует изделиями из кости морских животных, матрешками, всем, чем угодно, но для себя составляет родословную эскимосских семей. Он зарылся в эскимосскую реальность так глубоко, что у него от этого погружения огромные черные круги под глазами, медленная, вязкая речь и вера в шаманство.

– В поселке Коцебу, – рассказал Виктор, – несколько лет назад умер самый уважаемый шаман. Но местные жители говорят, что они встречают его на улицах. На земле эскимосов все возможно. Тем более, что эскимосы сильно натерпелись и должны защищаться. Их травили обе страны, и Россия, и Америка. Но по-разному. Шаманов в Советском Союзе считали «классовыми врагами», в Америке – «злом», несовместимым с христианством. Эскимосские танцы «зажимались» в России как пережиток язычества. В Америке миссионеры уничтожали ритуальные маски. В 1950-е годы изучение эскимосского языка в СССР каралось как проявление буржуазного национализма. На Аляске говорить на местном языке в школе считалось учителями «неамериканским делом».

Вместе с тем, русские и американские эскимосы общались даже тогда, когда Советский Союз закрыл все границы. Острова Большого и Малого Диомеда были единственным исключением. Даже во времена великого террора 30-х годов Сталин принял парадоксальное решение не мешать эскимосам жить. Однако в 1948 году, по рекомендации Суслова, граница была закрыта в один день, и полярная «берлинская стена» продолжалась до 1989 года.

– Но даже когда граница была на замке, – заметил всезнающий Виктор Голдзберри, – случались необыкновенные истории. В 70-х годы разыгралась эскимосская версия Ромео и Джульетты. Эскимоска Марта Озенна с Малого Диомеда влюбилась в солдата советского гарнизона. Они тайно встречались на американском острове. Ее родители не препятствовали любви. Напротив, решили познакомиться с солдатом. Но в гостях у своих новых друзей солдат напился и обменял советское обмундирование на американские унты и меховую парку. Пора возвращаться в гарнизон, а он был настолько пьян, что не мог идти. Его посадили на снегоход, довезли до русского поста, напротив которого он, как бревно, вывалился в снег. Больше его на американской стороне не видели, и что стало с ним – неизвестно.

Но с тех пор на Малом Диомеде запрещена торговля спиртным.

Если возможен такой фантазм – развлечение со смертью, то спросите о нем у Эрика Пениталла. Бывшему летчику американских ВВС во Вьетнаме, молчаливому силачу не хватает одиночества в воздухе. На досуге он делает сани для собачьих упряжек и мчится тысячи миль один по полярной пустыне полярной ночью из Нома в Анкоридж. А по средам связывает остров Малый Диомед с США. На малогрузном ярко-зеленом вертолете «Мессер Шмидт», берущем на борт только одного пассажира, я невольно принял участие в его фантазме.

Взвившись над плешивыми холмами, вертолет взял курс на север. Он пролетел по кромке побережья, а затем пошел над Беринговым проливом. За нас взялся ветер. Мы были люлькой, повисшей над айсбергами и смертоносной водой, двумя человеческими игрушками с огромными наушниками. Нас стало так болтать и крутить, что я проникся жизненной интригой Эрика: это – наркотик риска. Во время полета я задал один вопрос:

– Как было на войне?

Он повернулся ко мне и сказал:

– Хорошо.

Вертолет так качнуло, будто рядом взорвалась ракета. Эрик резко спланировал вниз. Теперь мы шли почти над поверхностью пролива. Мы были компьютерной гонкой между айсбергов, с запасом по одной жизни на каждого.

Через час на горизонте всплыли острова – испеченные кексы с белым верхом. Русский – продолговатый, другой – овальный. Один на семейный десерт; другой можно съесть в одиночку.

На подлете к полярной выпечке, к этим кексовым островам, я вдруг понял, что в океане сошлись две огромные страны – это было неразделенное одиночество вдвоем. На скалах американского острова, вверх по горе ютились дощатые домики эскимосского поселка Иналик – прямо напротив русского НИЧТО. Мы прошли по центру узкого пролива между островами, по разделительной линии стран и дней, и сели на пятачке у воды, пугая чаек. На русском острове Эрик никогда не был.

Я открыл дверь вертолета и буквально свалился на голову встречавшему меня родному дяде Берни, Патрику Омиаку – эскимосскому старосте острова, горделиво назвавшего себя the President of the Native Village of Diomede, командиру около 200 жителей.

Реальность делает шпагат, когда имеет дело с эскимосами. С одной стороны, Патрик – обычный эскимос с гутаперчивым лицом и американскими лозунгами.