Читать онлайн «Книга мертвых-2. Некрологи». Страница 22

Во второй мой приход я познакомился там с белесого цвета стариком, похожим на очень старого Мамлеева. Старик пришел с молодым человеком, который мог быть и медбратом, и бывшим любовником старика. Представил нас Стив:

— Эдди, это легендарный Брайан Гузн, учитель Уильяма Берроуза. Это Брайан изобрел метод cut-ups (нарезки текстов) и потом подарил его своему ученику Берроузу

— Брайан, это Эдди. Ты слышал, конечно, о нем, только что была статья в International Herald Tribune?

Брайан выцветшими глазами с любопытством глядел на меня, как на памятник. Он кивком головы подтвердил, что слышал. Я смотрел на Брайана. Брайан на меня. Подумав, Брайан сказал:

— Я не читал ваших книг. Но уже много слышал о вас. — Он помолчал. — А я давно оставил литературу — Опять замолчал. — Если у вас есть экземпляр вашей книги, передайте Стиву. Стив передаст мне. Стив очень хороший человек. Музыканты сейчас все безграмотные. Стив все читает, все знает… — Затем Брайан отправился к негру и его кокаину. Негр подвинулся, и Брайан сел рядом. Он был уже очень стар тогда, Брайан Гузн. Двигался замедленно.

Каждый приход к Стиву дестабилизировал мою жизнь. Находиться там и не употреблять предлагаемые алкоголь и наркотики, было невозможно. После каждого посещения квартиры Стива мне приходилось отлеживаться сутки. Это бы еще было выносимо, но я тогда энергично работал ежедневно и упрямо, и ночи, полные огня, у Стива (алкоголизировавшись и накокаинившись, все начинали танцевать) вышибали меня из ритма работы. У Стива собирались хорошие, веселые люди, друзья его и Ирэн (Ирэн была певицей, она иногда выступала с ним, жутко завывая какой-то звуковой модернизм под его саксофон), однако то, что служило стимулом им в их творчестве, меня резало без ножа, как говорят.

Я был намного моложе их всех и уже очень известен. К тому же я был русским, тогда русские считались в Европе экзотикой. Я мог бы заякориться в этой необыкновенной, сверхнациональной компании, мною бы они гордились. Но я не заякорился. Я любил заглядывать повсюду, но не принадлежать никакому кругу. Поэтому я инстинктивно отодвинулся от стиля жизни, угрожающего моему литературному труду. Стал бывать у Стива реже. Отстранение облегчалось еще и тем, что Стив часто исчезал на гастроли по Европе. Ненадолго каждый раз, но постоянно.

Наташа Медведева у Стива не побывала ни разу. В 1985 году мы с ней временно разошлись и разъехались по разным квартирам. Это обстоятельство, а также то обстоятельство, что она не любила ходить со мной в одни компании, потому что ревновала меня к людям, а людей ко мне, помешало, может быть, состояться ее музыкальной судьбе уже тогда, за десяток лет до того, как она состоялась. Ведь у Стива была толпа музыкантов, я, простофиля, был неучем в области американского джаза, там, видимо, с дринками в руках расхаживали живые гении. Благодаря знакомству с ними могла сложиться карьера Наташи Медведевой. Да не судилось. Всегда потом жалеешь, что ты не пошел в боковую аллею жизни, или что твоя женщина туда не углубилась.

В 2004-м русский «Rolling Stone» заказал мне текст о музыкантах моей жизни. Я написал. Написал и о Стиве Лэйси. Текст о нем заканчивался так: «Таких, как он, теперь можно увидеть только в фильмах.

А рыжая носатая дылда Ирэн — его подружка! О, какие типы! Не удивлюсь, если он еще до сих пор живет там, в доме 57 по рю Вьей дю Тампль, проходит через двор в сером костюме, при галстуке, саксофон в футляре мерно покачивается в такт походке. Здоровается с консьержкой:

— Bonjour, madame!

— Бонжур, мсье Стив, — отвечает ему консьержка».

Как оказалось, он умер 4 июня 2004 года.

Их было два Мишиных. Они прошли передо мною один за другим. Один — блондинчик, насмешливый московский паренек, друг поэта Володи Алейникова, автор смогистских стихов. Приколы и примочки — был его жизненный жанр. У таких ребят никогда не поймешь, где же собственно личность и какая она, ну не приколы же и примочки? Личность писала стихи, которых я не помню, но помню, что это были стихи, каковые должен был писать активист САМОГО МОЛОДОГО ОБЩЕСТВА ГЕНИЕВ (СМОГ) в 1968 году. Именно тогда, зимой начала 1968-го, я познакомился со смогистами, самой «крутой», как сейчас сказали бы, бандой молодых поэтов и литераторов. Часть их уже умерла (главарь, губастый Ленька Губанов, в возрасте тридцати семи лет, как и полагается «гению», Саша Величанский, похожий на французского певца Жака Брейля, ну вот и Мишин тоже умер, иначе бы я о нем не писал), другие сделались неактуальны (В. Алейников живет в Коктебеле, неизвестно, пишет ли до сих пор), самый актуальный — Слава Лён, с седой челкой бродит по московским салонам, всем друг и брат, фантазер, прожектер и большой выпивоха. Профессор, между тем.

Помню, что Мишин носил помимо двойного имени (ну что может быть более бестолковым, чем «Коля Мишин»?) еще и вечную шапку-ушанку со всегда опущенными ушами. Он был приятелем Алейникова, его оруженосцем, что ли, его номером два, потому так и случилось, что я с ним сошелся из-за Алейникова и алейниковской жены Наташи. Помимо Алейникова у нас не было ничего общего. Я противоположен людям приколов и примочек, и хотя не прочь похохотать при удобных случаях, все же нет, нет, не помню ни одного анекдота, не участвую в приколистских многочасовых перепалках, я скучаю с такими людьми. Но я крепко сошелся с Алейниковым, который также не был, по совести говоря, человеком моего типа. Это наши подруги подружились, Анна и Наташа Кутузова, ну пришлось войти в компанию и мне. К тому же мы с Анной жили в те годы в стесненных условиях, снимали комнаты, с санитарией и гигиеной было тяжело. У Алейниковых же была своя однокомнатная квартира, которую им построили родители. Мы ходили к ним мыться. Короче, за длинным алейниковским столом с бутылками (стол, по-моему, не убирали или убирали редко) помню Мишина с белой прядью волос надо лбом и помню его встающего, чтобы произнести приколистский тост, от которого все хохотали до слез. Кажется, в 1969-м, а может быть, и в том же 1968 году мы как-то поехали все — Алейников, Наташа Кутузова, Мишин, я и даже швед Ларе Северинсон — к моим родителям в Харьков. Из этой поездки я помню только, как Мишин учил Ларса выдавать себя за прибалтийского студента из Латвии. Но реакции моих родителей на нашу компанию подвыпивших молодых людей не помню. Видимо, это происшествие не было для меня важным.

Уже в 1969-м и особенно в 1970-м я отодвинулся от смогистов, у Алейникова распалась семья, у меня психически заболела Анна, я сблизился с другими людьми искусства. Далее жизнь моя отклонилась от нормально-ненормального своего течения, в ней появилась Елена Щапова, жена преуспевающего художника, был бурный роман, в 1973 году она стала моей женой, а в 1974-м мы улетели из России.

Когда в начале 90-х я вернулся на Родину, то сблизился с «патриотами». Я писал статьи для газет «Советская Россия» и «День». Потом было восстание Верховного Совета в сентябре-октябре 1993 года. В 1994 году я и отец-основатель (вместе со мной, Дугиным и Егором Летовым) НБП, девятнадцатилетний Тарас Рабко, пришли в здание Союза писателей России на Комсомольском проспекте, 13. Заместитель редактора газеты «Завтра» (бывший «День») Володя Бондаренко должен был познакомить нас с издателем. Мы намеревались напечатать красную книжечку «Программа Национал-Большевистской Партии». Бондаренко радушно встретил нас и повел по запутанным коридорам первого этажа в издательство «Палея». Там навстречу нам из-за стола встал массивный, как шкаф, полуседой, с блондинистыми усиками владелец издательства. Он отрекомендовался: «Николай Мишин», — улыбнулся, вышел из-за стола и раскрыл объятья. С возгласом что-то вроде: «Старый черт, Эдик! Рад, очень рад тебе, старичок!»

Я бы никогда не узнал его. Я мог бы просидеть с ним час, обсуждая нашу программу и полиграфию, но так бы и не понял, что это он — смогист Коля Мишин. Он безжалостно повелевал персоналом. Приколы остались, но теперь это были злые приколы. За какой-то надобностью он покинул нас на время, и я увидел, как расслабились его служащие. Он вернулся и предложил выпить. Служащие привычно поставили стаканы, появилась закуска — сыр, колбаса и хлеб. По всему было видно, что питейная церемония им знакома не хуже чайной церемонии. Откуда-то из-за спины своей широкой он достал бутылку коньяка. Мы вспомнили, как мы съездили к моим родителям во время нашей далекой юности, чуть ли не тридцать лет тому назад, отсчитывая от 1994-го.

— Ты, Эдик, старичок, должен обязательно поехать к северным корейцам. Отличные люди, я тебя познакомлю, ко мне ходит из посольства товарищ Ким, классный товарищ. Тебе идеи чучхе должны быть близки. Вот смотри, г? он, не вставая с кресла, сделал знак темноокой женщине, сидевшей за пишущей машиной гигантских размеров: — Мария, дай нам собрание сочинений товарища Ким Ир Сена, последний том! — Получив книгу, он ласково отер ее ладонью. — Я единственный издатель в России, кому корейские товарищи доверили издание полного собрания сочинений товарища Ким Ир Сена. Вот так, старичок. — Я услышал в его не словах, но в интонациях голос юного смогиста Коли Мишина, известного приколиста. Но, может быть, мне показались эти интонации, потому что лицо его оставалось предельно серьезным. — Я там у них почетный гость. Когда я прилетаю, то они с ночи начинают для меня собаку бить. — Он пояснил: — Собаку привязывают к перекладине, подвешивают и начинают бить палками, чтобы она мягкая была, когда ее будут готовить. Орет она дико. Я, первый раз когда приехал, проснулся ночью от этих диких воплей. Утром спрашиваю, что это было? А ничего, товарищ Николай, это в вашу честь по старому корейскому рецепту собаку готовят.