Читать онлайн «Остров Невезения». Страница 5

К fuck'n foreigners (ё… е иностранцы) он в первую очередь, причислял шотландцев, которые по-английски нормально говорить не могут. Затем, валлийцев, которые все с рождения страдают умственной отсталостью. И, конечно же, ирландцев — фанатичных католиков-террористов. Так, лаконично квалифицировал англичанин своих неполноценных соседей по Великой Британии.

Несмотря на его воинствующее отношение к иностранцам, мы — двое из Украины, его постояльцы, были восприняты им, как вполне терпимое явление. Он с удовольствием отметил ослабление Киевского Динамо, попавшего в одну группу с Ливерпулем, и снисходительно признал этот украинский клуб, как футбольный. Он даже поинтересовался, будем ли мы продолжать свою учёбу, то есть проживать у него, или ограничимся двумя неделями? От него мы также узнали, что сейчас в его доме проживают командированный доктор из Глазго и студентка из Испании, которые появятся позднее. Накрыв для нас стол, он ушёл в свою комнату с большим телевизором, следить за национальными спортивными событиями.

Наша зависимость от общественного транспорта вынудила нас купить недельные проездные билеты за 26 фунтов. По утрам мы спускались в метро, заполнявшееся людьми, спешащими на службу, и, как многие, ехали в центр до станции Оксфорд круг. Назвать их несчастными по их виду нельзя, внешне они выглядели благополучнее, чем пассажиры киевского метро. Но автоматизм, с которым они входили в вагоны, отгораживались газетами в пути и выходили на нужной станции, вызывал у меня глубокую подземную грусть. Это настроение усугублялось звуками механического голоса, объявляющего названия станций и постоянными напоминаниями при открывании дверей вагонов. Mind the gap. Mind the gap. Mind the gap..[6]

Во второй половине дня, особенно в центре Лондона, обстановка в метро становилась человечней. Появлялись подземные музыканты, туристы и прочие бездельники, заблудившиеся в пространстве, запутавшиеся в национальностях и дезориентированные сексуально. Африканские линзово-голубоглазые блондины, полу женские мужички, демонстративно взаимно ласковые парочки лесбиянок и уткнувшиеся в газеты клерки.

Еще при спуске на эскалаторе мы обратили внимание на мужика уважительного возраста с фигурой любителя пива. Его мужицкая, плохо выбритая физиономия была вульгарно и неумело украшена косметикой, на плече висела женская, дешёвая сумочка. Сойдя на перрон, мы прошли с ним к одному направлению поездов. Совершенно неженственный дядя неуклюже шагал в женских туфельках на каблучках и очень нуждался в кавалере, который поддерживал бы его под руку. Оно было отчаянно одиноко. Тесноватая в талии, короткая юбка из кожзаменителя и чёрные, уже повреждённые, колготы, подчёркивающие мощные мужские ноги, неустойчивая походка. Всё отчаянно кричало о потерянности и одиночестве. Субъект, похоже, незадолго перед выходом из дома решил попробовать эту жизнь по-женски, и получалось это у него неловко. На мой первый взгляд, он нуждался в помощи. Представляя его в Киевском метрополитене, я предвидел брезгливо-презрительное внимание правильного большинства, возможно, оскорбительные выкрики-замечания и, наконец, неизбежное задержание, как нарушителя общественного порядка, с традиционными избиениями и унижениями в милицейском участке. Здесь на него никто не обращал внимания, его замечали только туристы, которые видели в нем некую местную национальную особенность. Особенность в этом случае заключалась не в странном выходе дезориентированного мужика, а в том, что в этом городе он может свободно позволить себе такой эксперимент-поиск, в терпимости и тактичности окружающих его сограждан.

Молодёжная цыганская бригада с баяном, медленно и шумно прошествовала вдоль вагона, выпрашивая у пассажиров мелочь. Некоторые что-то давали, большинство не видели и не слышали их. Попрошайничество иногда перерастало в наглое требование, но и на это никто никак не реагировал, во всяком случае, внешне. Дядька в короткой юбке был свой человек в этом вагоне. Цыганский ансамбль песни и пляски — незваные чужаки, которых тактично терпели.

На занятиях языка мы проводили все меньше времени. Моего земляка, как неуспевающего, перевели в другой класс. А в мой класс постоянно поступали новые азиаты, язык которым давался с трудом, и проблемы у нас с ними были совершенно разные. На мой педагогический взгляд, не следовало бы обучать китайцев, японцев и корейцев в одной группе с европейцами, так как у азиатов свои, труднопреодолимые сложности произношения многих звуков чужого им языка. С ними надо работать отдельно. Нам же, от этих уроков нужно было лишь интенсивное, по возможности интересное, общение, учительская корректировка и пополнение словарного запаса. Разговоры с азиатами требовали особого режима, ибо понимание их, требовало от собеседника повышенного внимания и терпения.

Приятельские разговоры с молодой немкой, французом и швейцаром носили поверхностный приятельский характер и не требовали ежедневной регулярности. Не имело смысла посвящать их в свои поиски и впечатления, а также интересоваться их планами. Мы были выходцами из различных социальных условий, по-разному воспринимали законы и понятия о справедливости и выживании. Это были по-своему наивные ребята.

Рослый финский парень отличался нездоровым рвением в изучении языка и ощутимой настороженностью ко мне. Я объяснял его прохладное отношение к себе историей Российско-Финских отношений и не делал каких-либо шагов навстречу.

Не знаю, как воспринимали меня азиаты, но эти девушки, трудно определяемого возраста, всегда приветствовали меня с уважительными поклонами и приветливыми улыбками. Более того, мои шутки-замечания о британских капканах, повсюду расставленных для иностранцев, неизменно вызывали у них дружный смех и одобрение.

Учителя тактично замечали, что мои представления о стране пока еще поверхностны и типичны для большинства иностранцев. Заверяли меня, что при более тщательном ознакомлении с их традициями, моё отношение к этой стране и людям изменится. Появляясь на уроке после одно, двух дневного отсутствия, индусская учительница всегда спрашивала, где я пропадал, и что интересного могу рассказать группе. Я щедро делился интересными, на мой взгляд, фразами, почерпнутыми из случайных бесед в пабах. Намекал на преимущества изучения языка в условиях реальной жизни и тоскливость надуманных школьных игр-упражнений, которыми иногда заполнялись уроки. Но я понимал, что это их работа, к тому же, непыльная, и на эти школьные услуги есть спрос. А работу им дают, постоянно прибывающие из разных стран студенты (и лже студенты).

Эксплуатируя свои проездные билеты, мы ежедневно проезжали десятки миль в метро и на автобусах.

Станция Уимблдон находилась в противоположном от нашего проживания конце Лондона, и, возвращаясь оттуда, мы фактически пересекли весь город по диагонали. На теннисном стадионе в январе было пустынно и тихо. Где-то в глубине территории велись строительные работы. Вход в музей, соседствующий с магазинами, торгующими теннисной экипировкой и сувенирами, был свободен. Посетителей было немного, цены на всё, выше средне лондонских. Мой попутчик, восхищавшийся этим теннисным турниром и всем, что связано с ним. Он рассматривал свой визит туда, как поход по святым местам. Но даже он ограничился лишь осмотром предоставленных зимним туристам достопримечательностей. Приобретение же чего-либо там было обременительно. Лишь посетили заведение общественного питания на обратном пути к метро.

Каждый вечер, до и после ужина, мы посещали паб Георга, что по соседству с нашим домом. По вечерам там всегда было людно, особенно в конце недели. Иногда приходилось усаживаться поблизости с другими посетителями, что приводило к случайным знакомствам и разговорам. Все наши отношения с этими пивными приятелями и приятельницами ограничивались сказанным и выпитым в пабе. Приходилось сквозь шум и дым паба вникать в небрежно произносимые шутки и вопросы, продираться сквозь дебри новых слов и выражений, отвечать им и наблюдать их настроения и реакции. Продолжения, все эти пивные дружбы не имели. Одной из причин тому было отсутствие у нас своего телефона и постоянного адреса.

Так, каждый день, в вагонах подземки, со второго яруса автобуса, в классе колледжа и пивных пабах познавалась новая среда, накапливались впечатления во всей своей пестроте. Созревало и крепло чувство симпатии к чужим людям и ощущение комфорта в их безразличном окружении. Растущее чувство одиночества и неприкаянности компенсировалось ощущением свободы быть самим собой. Угнетала лишь мысль о бюрократических формальностях, предписывающих мне массу ограничений, как пришельцу из страны-лепрозория. Это недоразумение и прочие сложности материального характера я надеялся как-нибудь преодолеть.