Читать онлайн «Источник». Страница 167

В таком растерзанном состоянии городок Макор готовился встретить арабов, полных такого единства, которого не знал никто из предыдущих завоевателей, – идеалы их религии объединяли арабов так, как никого раньше. История дала им удивительную возможность появиться, когда они были сильнее всех, осиянные громовой вспышкой уверенности в себе и единения, и они пришли в Макор, когда тот был в самом худшем и самом беззащитном положении за всю свою историю. Никто за последние шестьсот лет не позаботился заново отстроить городские стены или откопать источник.

Почему это бесплодное время привело к падению цивилизации, которая в свое время была способна являть на свет таких людей, как Тарфон-гимнасиарх, строитель Тимон Мирмекс, епископ Эйсебиус и молодой еврей Менахем бен Иоханан, почитаемый историей церкви под именем Марк Антиохийский? Единственное логическое объяснение заключалось в том, что греческая концепция жизни просто была чужда вдохновения. После примерно тысячи лет существования ее государственное устройство стало негибким, закостенелым, искусство умирающим, а воинственность сошла на нет. Даже их удивительная новая религия, христианство, в котором грекам удалось сплавить божественную сущность Христа и богословские построения Павла, начало становиться сухим и формальным, не давая своим последователям в Палестине ни вдохновения, ни безопасности. Христиан, которые склонялись к более либеральной политике Рима, тиранили; тех, кто тянулся к Египту, преследовали; бедных несториан постоянно пытали, и один император за другим убеждал себя, что стоит ему только вдосталь покарать несторианцев, он покончит с этой отвратительной ересью. Вот в этой обстановке раздробленности и крикливого пафоса эллинизму и пришлось столкнуться с растущей мощью арабов. Последствия столкновения стали для него неутешительными, но, может быть, в интересах мировой истории они и не должны были быть другими.

А теперь Абд Умар, слуга Магомета, вывел свой отряд из болота и приказал всем пересесть на верблюдов, чтобы рвануться в галоп по Дамасской дороге. Занятый этими хлопотами, он почти не имел времени обратить внимание, что небо прояснилось и облака рассеялись. Разведчики сообщили, что впереди лежит оливковая роща Макора, и город должен быть совсем близко. Высокий раб приказал своему верблюду опуститься на колени и, когда животное подчинилось, спрыгнул с седла, приказав сорока своим лучшим воинам сделать то же самое. Вперед выдвинулись сильные и отдохнувшие кони, а верблюдов, в которых не было необходимости, пустили пастись на травянистые лужайки у дороги. Блеснули выхваченные из ножен сабли. Абд Умар подобрал полы своего полосатого многоцветного плаща, потуже затянул шнуры наголовной повязки, легко вскочил в седло своего приземистого коня песочного цвета, пристроил длинные ноги в корзинках стремян и, готовый к сражению, бросил взгляд на свое воинство. Абд Умар знал, что никого из них не надо призывать к отваге, и отдал перед боем лишь короткий приказ: «Никого не убивать!» Он развернул на месте коня, пришпорил его и галопом помчался по дороге. За поворотом, откуда он впервые увидел беззащитный город, его внимание привлекло также зрелище слева от дороги, и оно напомнило ему о чувстве брезгливости, которое он испытал этим сырым холодным днем. На краю оливковой рощи стояла одинокая хижина: ее обитатели возделывали небольшой клочок земли, выращивая зерно, которое продавали мельнику; такие хозяйства испокон века составляли становой хребет еврейской Палестины, да и римляне так же относились к ним, но для арабов, не покидавших седел, вид этого хозяйства был публичным оскорблением. Как и большинство обитателей пустыни, Абд Умар с презрением относился К человеку, привязанному к клочку земли, вместо того чтобы свободно скитаться по путям торговли или войны. В его мире земледельцы были презренным сословием, трусами, которые без стыда и совести ровно ничего не знали ни о боевых верблюдах, ни об оружии, и Абд Умару была отвратительна мысль, что город, куда он собирался вторгнуться, был центром земледелия. Этот сельский дом вывел его из себя даже больше, чем болотные хляби и заросли деревьев… он даже сам не мог объяснить своего состояния.

Но как бы он ни презирал его, он не мог оторвать от него глаз, и, даже когда пустился галопом к городу, маячившему на холме, Абд Умар искоса посматривал на этот дом, вызывавший у него смутные опасения, и поклялся, что, если взятие Макора сегодня увенчается успехом, он прикажет снести все сельские дома на расстоянии дня пути. Он вспомнил, что в Коране почти не говорится о возделывании земли, а постоянно упоминаются купцы и воины. Но, миновав эту сельскую постройку, он осознал, что его первоначальная идея предать огню все такие дома была просто смешной; он устыдился, что говорит, как Абу Зейд. Арабы вышли из пустыни, чтобы нести слово Магомета в чужие земли, обычаи которых надо уважать, как бы они ни противоречили учению Пророка. Но даже столь философский настрой не мог избавить Абд Умара от презрения к людям, обитавшим в таких жалких строениях.

– Если это город землепашцев, – бормотал он про себя, галопом летя к Макору, – то вряд ли его стоит завоевывать.

Лейтенант, возглавлявший отряд, мчавшийся за ним по пятам, крикнул:

– Абд Умар, я первым ворвусь в город! – Бывший раб понимал, что подчиненный хочет оберечь его от первой тучи стрел, но счел это предложение для себя оскорбительным и, пришпорив коня, снова занял место во главе атакующих – в таком порядке арабы и мчались по извилистой дороге, что вела к городу. Ни одна стрела не вылетела им навстречу, ни одного камня из пращи, и через несколько напряженных мгновений арабские всадники, не встретив сопротивления, ворвались в самое сердце города и сгрудились на площади перед базиликой, еще не зная, что им делать дальше.

Легкость, с которой город оказался в его руках, смутила Абд Умара: он предполагал, что в первой же сабельной рубке в голове у него прояснится и он поймет, какие шаги предпринять, но, когда горожане отказались драться и встретили их с покорностью тяглового скота, он был сбит с толку и растерян так же, как и его люди. Но когда его конь испуганно заржал при виде такого количества людей, он вспомнил указания Корана и крикнул одному из своих лейтенантов:

– Да преклонят они головы, черт побери!

И араб, который говорил по-гречески, спешившись, приказал и евреям и христианам, чтобы они, как гласит Коран, опустились на колени, склонили головы и, положив ладони на землю, приняли унизительную позу, свойственную только рабам.

И все четыре конгрегации христианской церкви, подчинившись приказу, распростерлись в пыли, и обе еврейские группы сделали то же самое – Аарон стоял на коленях в одной, а Шимрит в другой, – чтобы арабские воины могли ходить меж них, собирая деньги, которые преподносились как символ покорности. И когда дань положили у его ног, Абд Умар – пустив в ход греческий язык, который выучил, когда торговал в Дамаске, – объявил этим двум группам:

– Аллах рад нашей мирной встрече. Мы и дальше всегда будем жить в мире. Вы, народ Книги, можете встать и без страха предстать передо мной. – Когда это было сделано, он обратился с простым предложением, с помощью которого последователи Магомета, завершив первую волну кровавой бойни, приступали к управлению завоеванными территориями: – Сдайте ваше оружие. Все греки и другие грабители должны покинуть страну, но остальные могут остаться и отправлять свою религию. Будете платить скромный налог, а мы обеспечим вам надежную защиту. Или же вы предпочтете принять ислам и стать полноправными членами нашей общины, в которой у вас будут те же права, что и у всех нас. – И, сказав эти слова, он застыл в ожидании.

В этот напряженный момент христианин Никанор, сторонник византийской церкви и теории, что у Иисуса Христа было две натуры, крикнул:

– А вы принимаете Иисуса Христа?

– В нашем Коране его почитают как великого пророка, – ответил Абд Умар, и христианин распростерся на земле, воскликнув: «Я принимаю ислам!», но, когда он сделал это, один из византийских священнослужителей вышел вперед, чтобы остановить его. Сверкнула сабля, и большой палец священника отлетел в сторону. С той же легкостью могла слететь с плеч его голова, и все оценили этот акт милосердия.

– В то мгновение, когда этот человек сказал «Я принимаю ислам», – холодно объяснил Абд Умар, – он стал одним из нас, и любому из вас запрещается осуждать веру, которую он избрал. Кто еще избирает Пророка?

И многие, на удивление многие вышли вперед, чтобы принять веру завоевателей, но египтяне, которые придерживались убеждения, что у Христа было только одно тело, а Мария была Матерью Божией, обступили Абд Умара, и маленький лохматый священник спросил от их имени:

– Ты говорил правду, когда сказал, что если мы будем подчиняться вашим законам, то сможем придерживаться нашей религии?